Последний соблазн

31

Петра с радостью оторвалась от компьютера, когда в комнату влетел Акуленок. Ей мешали пульсация в голове и боль в покрасневших от многочасовой работы с монитором глазах. Единственный перерыв она сделала, когда «выбивала» запрос для Тони. До поздней ночи она читала файлы об убийствах, а к утру получила рапорт Кэрол и долго сравнивала его с имеющейся у нее информацией о Радецком, после чего пришла к выводу, что пора посетить офтальмолога. Вот так оно и бывает. Это называется концом молодости. Сначала очки для чтения, потом контактные линзы, потом, возможно, придется заменить шейку бедра. Обо всем этом, не внушавшем оптимизма, думать не хотелось, и потому даже появление Акуленка стало желанным поводом отвлечься от мрачных мыслей.

— У тебя есть кодеин? — спросила она, прежде чем он успел открыть рот.

— У меня есть кое-что получше кодеина, — ответил Акула. — Я знаю, где дочка Марлен.

Он лучезарно улыбался, словно большой ребенок, который понимал, что своим поступком заработал одобрение матери. Петра не смогла справиться с изумлением:

— Шутишь.

Акуленок едва не подпрыгивал от распиравшей его радости.

— Ну нет, Петра. Говорю же, я нашел Таню.

— Боже мой, Акуленок, это же здорово!

— Идея была ваша, — проговорил он, в спешке глотая слова. — Помните? Вы приказали мне искать контакты Кразича. Ну, в конце концов я нашел двоюродного брата, у которого свиная ферма за Ораниенбургом. Его сын Радо — один из «поди-подай» Кразича. Я поехал и проверил. Девочка точно там!

— Ты не приближался к дому? — испугалась Петра.

Только этого не хватало.

— Ну конечно же нет. Я хотел поехать туда еще вечером, а потом решил дождаться утра. Чтобы не было темно. Все равно встал засветло, надел шмотки постарее и поехал. Отыскал место, где мог наблюдать за домом сзади, спрятался за изгородью и стал ждать. Это было ужасно! Холодно, грязно, к тому же я и не знал, что свиньи так портят воздух. Ублюдки словно знали, что я там, подходили совсем близко и пукали прямо мне в лицо.

— Акуленок, забудь о чертовых свиньях. Что ты видел?

— Сегодня чудесный день, правда? Отличный весенний денек! Ладно, около семи мужчина средних лет, похожий на кирпичный дом, выходит на квадратный двор и кормит свиней. Какое-то время больше ничего не происходит, потом открывается задняя дверь и из дома выходит женщина, вроде лет под пятьдесят. Она обходит двор, внимательно все оглядывает. Там тропинка, так она идет по ней, смотрит поверх изгороди, как будто проверяет, все ли чисто. После этого возвращается в дом и выводит маленькую девочку. У меня был с собой бинокль, так что я хорошо разглядел дочку Марлен. Мне самому не верилось. Женщина держала Таню за руку, потом отпустила ее руку, но я увидел, что на талии девочки веревка. Малышка попыталась убежать, однако женщина сбила ее с ног, не успела та сделать и нескольких шагов. Минут десять она водила Таню по двору, словно собаку на поводке, а потом уволокла обратно в дом.

— Ты уверен, что это Таня?

Акуленок кивнул так, словно его вдруг разбил паралич:

— Говорю же, Петра, ошибки быть не может. У меня с собой была ее фотография, так, для уверенности. Это Таня. Не беспокойтесь.

Он с улыбкой ждал ее одобрения. Петра покачала головой, не в силах поверить, что на кости, брошенной ему, лишь бы он не путался под ногами, оказалось так много мяса. С каким бы уважением она ни относилась к Кэрол Джордан и ее работе, ей хотелось самой взять Радецкого. И похоже, в ее руках оказался рычаг, который доставит его к ней.

— Ты молодец, Акуленок.

— Что будем делать?

— Пойдем к Плеш и решим, каким образом будем освобождать малышку и прятать Марлен, чтобы Кразич и Радецкий не добрались до нее. Отличная работа, малыш. Ты справился.

Акуленок только об этом и мечтал. И расплылся в широкой улыбке:

— Петра, это была ваша идея.

— Может быть. Однако идея идеей, но если бы ты не потрудился как следует, ничего бы не вышло. Пойдем, Акуленок, порадуем Плеш.

Когда Тадеуш сказал, что офис небольшой, он не шутил. В комнате над залом игральных автоматов едва хватало места для стола и четырех кресел. Однако, если не считать грязноватой лестницы, что вела наверх, роскошная обстановка оправдала ее ожидания. Застарелый запах сигар не вызвал у Кэрол приятных эмоций, но кресла были кожаные и высшего качества, да и массивный стол — из настоящего дуба. На боковом столике стояли бутылка дорогого шампанского и виски «Джек Дэниэлс», а также четыре хрустальных стакана и четыре пепельницы из художественного стекла. Звуконепроницаемая плитка покрывала стены и потолок, так что ни один звук снизу не нарушал тишину в здешнем святилище.

— Очень изысканно, — сказала Кэрол, раскручивая одно из кресел. — Вижу, тебе нравится производить впечатление на деловых партнеров.

Тадеуш пожал плечами:

— Зачем же испытывать неудобства? — Он взглянул на часы. — Будь как дома. Дарко появится с минуты на минуту. Хочешь выпить?

Кэрол отрицательно покачала головой и села лицом к двери:

— Для меня еще слишком рано.

Тадеуш удивленно поднял брови:

— Это место телохранителя.

— Что?

— Телохранители всегда садятся так, чтобы видеть дверь.

Кэрол рассмеялась:

— Все женщины, Тадзио, перевалив за тридцать, садятся спиной к окну.

— Тебе-то нечего бояться.

Кэрол не успела ответить на комплимент, потому что открылась дверь.

«Черт меня возьми, да это танк «Центурион» с ногами», — подумала Кэрол.

Кразич постоял на пороге, почти касаясь плечами стен. Глаз не было видно под кустистыми бровями, пока он осматривался. «Очаруй его», — сказала себе Кэрол и вскочила с кресла. Протянув руку, она пересекла расстояние между ними, пряча под улыбкой предчувствие беды, которое пробудило в ней физическое присутствие Кразича.

— Вы, верно, Дарко, — весело произнесла она. — Рада познакомиться с вами.

Кразич на удивление нежно пожал ее руку.

— Я то же самое рад, — произнес он на плохом английском, хотя его обеспокоенный взгляд выражал обратное. Поглядев поверх плеча Кэрол, он что-то торопливо произнес по-немецки.

Тадеуш фыркнул:

— Он сказал, что я был прав. Ты очень красивая. Дарко, умеешь ты сделать дамам комплимент. Входи, садись. Выпей.

Кразич подвинул кресло даме, налил себе виски и сел напротив Кэрол, не сводя с нее пристального взгляда.

— Итак, вы имеете способ решить нашу английскую проблему? — с вызовом спросил он.

— Полагаю, мы можем помочь друг другу. Да.

— Кэролин нужны рабочие, и у нее есть возможность доставать документы, которой не было у Колина Осборна. Все, что от нас требуется, это организовать доставку и платежи, — деловито сообщил Тадеуш, садясь и раскуривая сигару.

— Тадеуш показал мне, как вы работаете. Я все еще под впечатлением от того, как все отлично продумано. — Она поощрительно улыбнулась Кразичу. — Я работаю только с теми людьми, которые умеют держать слово, и я видела достаточно, чтобы понять, вы — такие.

— Мы тоже работаем только с человеком, кому доверяем, — отозвался Кразич. — Вы тот человек?

— Ладно тебе, Дарко, не будь таким упертым ублюдком. Мы проверили Кэролин, и нам известно, что она — одна из нас. Лучше скажи, когда мы сможем поставить ей первую партию?

Кразич пожал плечами:

— Через три недели?

— Так не скоро? — спросила Кэрол. — Я думала, у вас все отлажено.

— После смерти Осборна стало немного труднее, — ответил Кразич.

— А как насчет тех, которые в Роттердаме? — вмешался Тадеуш. — Мы не можем часть из них отправить в Англию прямо теперь?

Кразич нахмурился:

— Надо подумать. У вас спешка?

— Я приму груз, как только вы скажете. Но если у вас залежалый товар, я должна сама убедиться, что он не испортился. Не хочу, чтобы у меня на руках оказался контейнер с трупами.

Кразич метнул взгляд в сторону босса. Тот развел руками:

— Ну конечно, Кэролин. Дарко, почему бы тебе не подготовить все к началу следующей недели? А мы с Кэролин встретим тебя в Роттердаме до погрузки, и она собственными глазами поглядит на будущих рабочих.

Не веря своим ушам, Кразич во все глаза смотрел на Тадеуша, потом заговорил по-немецки. Кэрол пожалела, что плохо знает этот язык. Ее память была настроена на английскую речь, и у нее не было ни малейшей надежды воспроизвести диалог двух мужчин, так как прежде чем перейти на английский, Тадеуш что-то выговорил своей «правой руке».

— Прошу прощения, что мы перешли на немецкий, но Дарко не очень силен в английском. На нем лежит ответственность за безопасность нашего бизнеса, и он считает, что не бывает лишних мер предосторожности. К тому же ему не нравится, когда я не ограничиваюсь ролью администратора и сам принимаю участие в операции. Так ты можешь приехать в Роттердам в конце недели, чтобы проверить товар?

Кэрол кивнула:

— Да, приеду с удовольствием. И мне хватит времени, чтобы подготовиться. Я должна убедиться, что мои люди обеспечат прием.

— Сколько тебе нужно? — спросил Тадеуш.

— Начнем с тридцати, — сказала Кэрол. Эту цифру она обговорила с Морганом. Не слишком много, чтобы люди умерли от духоты в контейнере, и не слишком мало, чтобы Тадеуш счел сделку невыгодной. — А потом по двадцати в месяц.

— Немного, — произнес Кразич. — Мы можем поставить намного больше.

— Наверно, можете, но мне больше не нужно. Если все будет складываться удачно, не исключено, что я расширю бизнес. Все зависит от источника, от которого я получаю паспорта. У меня документы высочайшего класса, и я не хочу рисковать. Итак, пока двадцать в месяц. Соглашайтесь или отказывайтесь, мистер Кразич.

Кэрол не составило труда выглядеть «крутой». Недаром она несчитаное количество часов провела в комнатах для допросов с весьма упертыми преступниками.

Свои слова она сопровождала взглядом в упор и серьезным выражением лица.

— Нормальные цифры, — вмешался Тадеуш. — На первый раз тридцать, потом по двадцати в месяц. Да, мы можем поставить больше, но, по мне, лучше двадцать с гарантией, чем шестьдесят без гарантий. Теперь утрясем финансы.

Кэрол улыбнулась. Она победила. В рекордное время. Хотелось бы ей видеть лицо Моргана, когда он получит следующий рапорт. Все в порядке. В конце недели в Роттердаме они возьмут Тадеуша Радецкого, и вся его империя рассыплется в пух и прах.

— Правильно, — весело проговорила она. — Посчитаем деньги.

Тони встречал довольно много психиатров — и полицейских тоже, — выстраивавших стену между собой и шокирующими впечатлениями своей работы. В душе он не мог винить их за желание установить дистанцию. Никакой нормальный человек не выдержит того, что им приходится слышать и видеть. Однако еще в самом начале своей клинической карьеры Тони обещал себе, что никогда, чего бы это ни стоило, не откажется от сочувствия к несчастным. Если ему придется слишком туго, он найдет другой способ заработать себе на жизнь. Однако, утратив способность понимать боль других, будь то преступник или жертва, он поступит нечестно и с ними, и с самим собой, по крайней мере так он считал.

Однако пачка документов, увезенных им из замка Хохенштейн, наводила Тони на мысль, что он близок к пределу своих возможностей. Бесстрастные списки с именами, диагнозами и так называемым лечением вызывали в воображении картины ада, так что ему отчаянно захотелось вмиг очерстветь душой. Но не тут-то было. Душа его истекала кровью. Он отлично понимал, что простого владения такой информацией достаточно, чтобы надолго обрести бессонницу.

Доктор Верхеймер была права, говоря, что нацистские медики были одержимы стремлением все задокументировать. Сотни имен, сотни людей со всей страны. У каждого ребенка был набор статистических данных — имя, возраст, адрес, имена и занятия родителей. Потом причина, по которой их госпитализировали. Наиболее часто встречающаяся — «отставание в развитии», и сразу за ней — «физический недостаток». Но иногда объяснения, из-за чего детей отрывали от родителей, внушали откровенный ужас.

Каково было родителям этих детей, когда они стояли и молча смотрели, как увозят их отпрысков, понимая, что любой протест обернется против них самих и не спасет ребенка? Тони подумал, что, наверное, они отрекались от своих детей, и потом это разрушало их эмоционально и психически. Неудивительно, что после войны немцы не желали знать, какая участь была уготована их детям, причем с их собственного согласия.

Умственно отсталые дети, по крайней мере, не понимали ужаса происходившего, а для остальных, ежедневно видевших смерть, жизнь свелась к одному-единственному: наступило утро, и они видят его.

О судьбе многих детей говорили всего две фразы: «Пролечен инъекциями экспериментальных лекарств. Положительной реакции нет». За этим следовали дата и час смерти. Таким образом, вне всяких сомнений, зашифровывали эвтаназию. Это был редкий случай, когда самонадеянность режима дала сбой. Хотя «врачи» не сомневались в том, что никто и никогда не привлечет их к ответственности за детей, умерщвленных во имя чистоты арийской нации, все же им показалось необходимым использовать эвфемизм.

Однако это вовсе не значило, что у них оставалась хоть капля уважения к невинным жертвам. Участь других детей, которая читалась в сухих терминах, заставила Тони устыдиться своей принадлежности к сообществу медиков. Некоторые дети умерли мучительной смертью в результате серии экспериментов с цветом радужки, подразумевавшей инъекции в глаза. Другие сошли с ума, став жертвами опытов по изучению необходимой продолжительности сна. Таких списков было много. Иногда в них имелись ссылки на научные труды, где подводились итоги экспериментов.

И никто не понес за это наказания. Хуже того, были случаи молчаливого согласия между союзниками и нацистами. Результаты исследований становились собственностью победителей в обмен на молчание преступников.

Если Иеронимо сам заплатил большую цену за то, что делалось во имя науки шестьдесят лет назад, его ярость и горечь неудивительны, думал Тони. Все тогдашние жертвы, не он один, взывали к возмездию. Даже Тони, разумного человека, это выводило из себя. Что же говорить о жертвах тогдашней «науки» во втором и третьем поколениях?

Очевидно, что Иеронимо выбрал неправильные цели. Можно пожалеть об этом, однако Тони не находил в себе мужества однозначно обвинить несчастного человека за желание отомстить, которое питало его.