Последняя поэма

XVII

Через семь дней Омито вернулся из Черрапунджи и пришел к Джогомайе. Но дом был закрыт, и там никого не было. Куда все уехали — никто не мог сказать.

Омито постоял под старым эвкалиптом. Сердце его сжималось. Пытаясь успокоиться, он начал расхаживать взад и вперед. Подошел знакомый садовник, поздоровался.

— Открыть дом? — предложил он. — Может, вы хотите войти?

— Да, — ответил Омито, немного поколебавшись.

Он вошел в комнату Лабонно. Стол, стул, книжная полка были на месте, но книги исчезли. На полу валялись два пустых разорванных конверта, на них незнакомой рукой был написан адрес и имя Лабонно. На столе лежало несколько старых перьев и маленький огрызок карандаша. Омито сунул его в карман. Рядом с этой комнатой находилась спальня. В ней Омито увидел только железную кровать с матрацем да туалетный столик с пустым флаконом из-под масла. Омито бросился на матрац и обхватил голову руками. Железная кровать заскрипела. Немая тишина заполнила комнату. Никто не мог ответить на его вопросы, и, казалось, оцепенение это никогда не нарушится.

Совершенно обессиленный, Омито поплелся в свою хижину. Там все было как раньше. Даже кресло Джогомайя не взяла. Омито понял, что Джогомайя оставила его как последний знак сочувствия. И Омито показалось, что он слышит мягкий, нежный голос, зовущий его: «Друг мой!..» Омито встал на колени и поклонился этому креслу до самой земли.

Горы Шиллонга утратили всю свою притягательную силу. Омито нигде не мог найти успокоения.