Последняя поэма

XVIII ПОСЛЕДНЯЯ ПОЭМА

Джотишонкор учился в колледже в Калькутте и жил в общежитии. В те дни Омито часто приглашал его к себе обедать, читал с ним разные книги, удивлял его неожиданными рассуждениями, совершал с ним прогулки на своей машине.

Но в течение некоторого времени Джотишонкор потерял Омито из виду. Одни говорили, что он в Утакамунде, другие — в Найнитале. Однажды Джотишонкор услышал, как один из приятелей Омито ядовито заметил, что тот сейчас весьма занят: смывает с Кэтти Миттер заграничную краску! Наконец-то он нашел себе задачу по сердцу — перекрашивать других! До сих пор Омито утолял свою жажду созидания, играя словами, а теперь получил живую игрушку. Что касается этой живой куклы, то она сама, как цветок, стремилась сбросить яркие лепестки в надежде на будущие прекрасные плоды. Сестра Омито Лисси сказала, будто Кэтти теперь не узнать, такой она стала естественной. Она даже просила друзей называть ее Кетоки, и, если видела девушку, одетую в сари из тонкого шантипурского муслина, это казалось ей ужасным бесстыдством, словно та ходила в ночной рубашке. По слухам, Омито наедине звал ее Кея. Поговаривали даже, что во время катанья на лодке по озеру Найнитал Кетоки правила, а Омито читал ей «Путешествие в никуда» Рабиндраната Тагора[52]. Но мало ли чего не говорят люди! Джотишонкор понял только одно, — что душа Омито в праздничном настроении мчит по волнам, распустив все паруса.

Наконец Омито вернулся. Молва твердила о его свадьбе с Кетоки, но сам Омито не говорил об этом ни слова. Поведение его тоже сильно изменилось. Он, как и раньше, покупал английские книги и дарил их Джоти, но больше не обсуждал их с ним по вечерам. Джоти мог лишь догадываться, что словесный поток Омито нашел новое русло. Теперь Омито не приглашал Джоти и на автомобильные прогулки. Впрочем, Джоти был достаточно взрослым, чтобы понять, что в «путешествиях» Омито третий был явно лишним.

Больше сдерживаться Джоти не мог. Он спросил Омито напрямик:

— Я слышал о твоей свадьбе с Кетоки Миттер. Это правда?

Помолчав, Омито ответил вопросом на вопрос:

— Лабонно об этом знает?

— Нет, я ей не писал. Я не писал потому, что не слышал от тебя подтверждения.

— Эти слухи справедливы, Но я боюсь, что Лабонно неправильно их поймет.

Джоти засмеялся:

— Что же тут не понять? Если ты женишься, значит, женишься. Все очень просто.

— Знаешь, Джоти, в жизни все непросто. Слово, которое в словаре имеет только одно значение, в жизни может иметь полдюжины. Ведь и Ганга, приближаясь к океану, дробится на множество рукавов.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — подхватил Джоти, — что для тебя женитьба не есть женитьба?

— Я хочу сказать, что слово «женитьба» имеет тысячу значений. Оно приобретает значение только в жизни человека. Убери человека, и смысл слов будет утрачен.

— Какое же значение вкладываешь в это слово ты?

— Это нельзя передать. Это можно только пережить. Если я скажу, что главный смысл слова «женитьба» — любовь, мне придется определять слово «любовь», а то, что называют любовью, еще теснее связано с жизнью, чем женитьба.

— В таком случае вообще не о чем разговаривать. Если мы будем гнаться за смыслом, изнемогая под грузом слов, и смысл будет увиливать от нас, а слова — уводить в сторону, мы ничего не добьемся.

— Молодец! Я таки научил тебя искусству владеть словом. Слова совершенно необходимы, если хочешь, чтобы жизнь хоть как-то продвигалась вперед. Но поскольку слово не может вместить всех значений, в повседневных делах приходится обходиться неполноценными понятиями. Что же делать? Конечно, полного взаимопонимания при этом не достичь, зато, хоть и вслепую, мы осуществляем наши намерения.

— Что ж, на этом мы и кончим наш разговор? — спросил Джоти.

— Можно кончить, если этот разговор — только умозрительные упражнения, не имеющие никакого отношения к жизни.

— А если допустить, что они имеют отношение к жизни?

— Ладно, тогда слушай.

Здесь не лишним будет дать маленькое пояснение.

Джоти частенько приходил на чашку чая, который собственноручно разливала младшая сестра Омито Лисси. Можно предположить, что именно по этой причине Джоти нисколько не обижался на то, что Омито больше не обсуждал с ним литературные проблемы днем и перестал приглашать его на автомобильные прогулки по вечерам. Он простил Омито от чистого сердца.

Итак, Омито продолжал:

— Мы знаем, что кислород незримо присутствует в воздухе: если бы его не было, жизнь была бы невозможна. С другой стороны, кислород, соединяясь с углем, дает огонь, который так много значит в жизни. В обоих случаях мы не можем обойтись без кислорода. Теперь ты понимаешь?

— Не совсем, но я хотел бы понять.

— Любовь, которая вольно парит в небесах, согревает душу. А любовь, которая растворена в повседневных мелочах, вносит тепло в семью. Я хочу той и другой любви.

— Что-то не разберу, понял я тебя или нет. Говори, пожалуйста, яснее.

— Когда-то я распростер крылья и достиг небесной высоты. А сейчас я сложил крылья и сижу в маленьком гнездышке. Но я не забыл о моем небе.

— Но разве невозможно найти женщину, которая была бы и женой и другом?

— В жизни возможны счастливые случайности, но возможность одно, а действительность — другое. Счастлив тот, кто завоевывает сразу и принцессу и полцарства. Однако человек, который в правой руке держит царство, а в левой принцессу, тоже счастлив, хотя и не может их объединить.

— Но...

— Но в романах такой человек несчастен, — ты это хочешь сказать? Разуверься! Зачем нам создавать свои романы по книжным образцам? Я сам буду творцом своего романа! Мой первый небесный роман я храню в душе, но теперь я создам новый роман на земле. Ты называешь романтиками тех, кто для спасения одного из этих романов губит другой. Они либо плавают в воде, как рыбы, либо крадутся по земле, как кошки, либо летают по воздуху, как летучие мыши. Я — Парамаханса[53] романа. Я разом постигну истину любви в воде, на земле и в небе. Мое гнездо будет свито на твердой почве речного островка, но когда я устремлюсь к высшему духу, передо мной раскинется безбрежный небесный океан. Да здравствует моя Лабонно! Да здравствует моя Кетоки! Да будет благословен Омито Рай!

Джоти молчал, казалось, все эти мысли были ему не по душе. Заметив выражение его лица, Омито усмехнулся и сказал:

— Послушай, брат, то, что для одного человека яство, для другого — яд. Я говорю лишь для себя и о себе. Не старайся усвоить эти мысли, ты только рассердишься на меня, но все равно не поймешь. На земле происходит тьма неурядиц из-за того, что люди вкладывают свой смысл в слова других людей. Ну, я еще раз поясню тебе свои мысли. Мне придется облечь их в образную форму, иначе обнаженные слова устыдятся. То, что привязывает меня к Кетоки, — любовь. Но эта любовь — как вода в сосуде, которую я пью каждый день. Любовь к Лабонно — это озеро, которое нельзя вместить в сосуд, но в котором омывается моя душа.

Джоти спросил в замешательстве:

— Но, Омито, разве нельзя выбрать одну из двух?

— Кто может — пусть выбирает. Я не могу.

— Но если Кетоки...

— Она знает все. Может быть, не понимает до конца, — в этом я не уверен, — но всей своей жизнью я докажу ей, что не обманываю ее ни в чем. И пусть она знает, что она должница Лабонно.

— Пусть будет так, однако Лабонно надо сообщить о вашей женитьбе.

— Конечно, я сообщу. Но прежде я хочу послать ей письмо. Ты передашь?

— Передам.

Вот письмо Омито:

«В тот вечер, когда мы стояли в конце пути, я закончил наше путешествие стихами. Сегодня я тоже остановился в конце пути, и я хочу отметить этот последний миг стихами, потому что ему не вынести тяжести иных слов. Несчастный Нибарон Чокроборти умер, подобно рыбе, вытащенной из воды. И так как с этим ничего уже не поделаешь, я поручаю твоему любимому поэту передать тебе мои последние слова:

Мита».

Прошло некоторое время. Как-то Кетоки отправилась на праздник аннапрашан[54] к своей племяннице. Омито остался дома. Он сидел в кресле, положив ноги на стул перед собой, и читал «Письма» Уильяма Джеймса[55], когда Джотишонкор принес ему письмо от Лабонно. В нем сообщалось, что свадьба Лабонно и Шобхонлала будет отпразднована через полгода, в месяце джойштхо, в горах Рамгарх. На обороте были стихи: