Последняя поэма

VIII ДОВОДЫ ЛАБОННО

— Лабонно, милая, ты не ошиблась? — спросила Джогомайя.

— Нет, не ошиблась.

— Омито очень своенравен, я знаю, но за это и люблю его. Посмотри, ведь он сам не свой. У него все из рук валится.

— Если бы он мог все удержать, если бы у него ничего не валилось из рук, вот тогда это было бы странно, — улыбнувшись, ответила Лабонно. — А так он либо отказывается от легко достижимого, либо теряет полученное. Не в его характере беречь достигнутое.

— Сказать по правде, дорогая, мне его ребячество нравится.

— Таковы все матери и маши. Они берут на себя заботы и хлопоты, а на долю детей остаются забавы. Но почему ты велишь мне возложить на себя это бремя? Разве я смогу его вынести?

— Ты же видишь, Лабонно, как он притих, он, прежде такой порывистый и необузданный! Меня это даже растрогало. Что ни говори, а он тебя любит.

— Да, любит.

— Тогда о чем же ты печалишься?

— Я не хочу совершать над ним насилия.

— Лабонно, любовь всегда так или иначе стремится к насилию и поощряет его.

— Но всему есть предел! Нельзя насиловать душу! Сколько я ни читала о любви, мне всегда казалось, что трагедия любви начинается тогда, когда один не хочет принять другого таким, каков он есть, а стремится переделать его по своей мерке, подавить его волю.

— Дорогая моя, в семье не бывает так, чтобы супруги не оказывали друг на друга влияния. Там, где есть любовь, это происходит легко, а там, где нет любви, — насилие приводит к тому, что ты называешь трагедией.

— Мы не говорим о мужчине, созданном для семьи. Такой мужчина, как глина: жизнь без труда лепит из него то, что ей надо, Но когда характер у мужчины твердый, он вряд ли откажется от своих привычек и склонностей, от своей индивидуальности. Если женщина этого не понимает, то чем больше она требует, тем меньше получает. Если мужчина этого не понимает, то чем больше он настаивает, тем скорее теряет власть над ее сердцем. И я думаю потому: очень часто, когда мы отдаем мужу руку, нам надевают наручники.

— Но чего же ты хочешь, Лабонно?

— Я не хочу выйти замуж и принести несчастье. Семейная жизнь не для всех. Есть люди, которые способны принять в другом человеке лишь какую-то часть его. А между тем мужчина и женщина, попавшие в сети семейной жизни, становятся столь близкими, что вынуждены иметь дело с другим человеком как чем-то целым, со всем, что в нем есть. Между ними нет тогда ни малейшего расстояния, и ни один из них потому не в силах спрятать от другого даже частицу самого себя.

— Лабонно, ты себя не знаешь! В тебе нет ничего, что другой не мог бы принять.

— Но он-то не принимает меня такой! Мне кажется, он не видит настоящую меня — простую, обыкновенную девушку. Стоит мне затронуть его душу, и он разражается неудержимым потоком слов. Он придумал меня. Когда его мысль устанет и слова иссякнут, он увидит, что я вовсе не такая, какой он меня вообразил, и тогда — пустота. Когда человек женится, он должен брать другого таким, каков он есть, потому что потом его будет трудно переделать.

— Ты думаешь, Омито не сможет принять такую девушку, как ты?

— Сможет, если сам переменится. Но зачем ему меняться? Я этого не хочу.

— Чего же ты хочешь?

— Я хочу как можно дольше оставаться для него мечтой, порождением его слов, игрой его фантазии. Но почему я называю это мечтой? Это мое новое рождение, моя новая жизнь, — если я ему представляюсь такой! Пусть этот образ появился из кокона его воображения яркой бабочкой, всего на день. Что за беда? Чем бабочка хуже других живых существ? Пусть она рождается с восходом и умирает на закате, — что из того? Это значит лишь, что времени мало и его нельзя терять понапрасну.

— Ну, хорошо, предположим, для Омито ты только мимолетная мечта! Но что будет с тобой? Ты что же, вообще не собираешься замуж? Разве Омито для тебя тоже мечта, иллюзия?

Лабонно сидела молча, не говоря ни слова.

— Когда ты говоришь, — продолжала Джогомайя, — сразу видно — ты очень начитанна. Я не умею так думать и так рассуждать. Может быть, даже в нужный момент я не смогу быть такой твердой, как ты. Но я разглядела тебя сквозь все твои рассуждения, дорогая. Как-то около полуночи я заметила свет в твоей комнате. Я вошла и увидела, что ты плачешь, склонившись к столу и закрыв руками лицо. Тогда ты не философствовала. Сперва я хотела подойти и утешить тебя, но потом подумала, что для всякой девушки приходит время, когда ей надо выплакаться, и тогда не следует ей мешать. Я прекрасно знаю, что ты хочешь любить сердцем, а не разумом. Ты не можешь жить, если тебе некому отдать душу. Потому я и говорю: ты должна быть с ним! Не связывай себя слишком поспешными зароками. Я боюсь твоего упрямства, — если уж ты что-нибудь вобьешь в голову, переубедить тебя будет нелегко.

Лабонно не отвечала. Опустив голову, она, неизвестно зачем, то собирала в складки, то расправляла край сари у себя на коленях.

— Когда я смотрю на таких, как ты, — заговорила снова Джогомайя, — мне часто кажется, что от книг и размышлений ум ваш стал слишком уж изощренным. Вы придумали себе идеальный мир, не имеющий ничего общего с нашей земной жизнью. Вы уже не можете обходиться без лучей разума, пронизывающих тела, словно они вовсе не из плоти и крови. В наше время эти пути были нам неведомы, но для наших простых чувств и без того хватало радостей и печалей и поводов для размышлений. А сейчас вы напридумывали столько проблем и так их преувеличиваете, что все кажется вам чрезмерно сложным.

Лабонно улыбнулась. Совсем недавно Омито говорил Джогомайе о невидимых лучах — и вот, оказывается, как она поняла. Это свидетельствовало об ее утонченности. Мать Джогомайи, наверное, не смогла бы так понять эту мысль.

— Чем глубже разум человека проникает в тайну бегущего времени, тем легче ему будет противостоять ударам времени, — проговорила Лабонно. — Страх перед тьмой непереносим потому, что тьма — это неизвестность,

— Мне сейчас кажется, — сказала Джогомайя, — что было бы лучше, если бы вы с ним не встретились.

— Нет, нет, не говоря так! Я даже представить не могу, что все могло случиться иначе. Одно время я думала, что мне уже никогда не пробудиться, что вся моя жизнь пройдет в чтении книг и сдаче экзаменов. А теперь я вдруг увидела, что могу любить. Невозможное стало возможным, и это уже очень много. Мне кажется, раньше я была всего лишь тенью, а теперь стала живым существом. Чего мне еще желать? Только не проси меня выходить замуж!

С этими словами Лабонно соскользнула со стула на пол и зарыдала, спрятав лицо в. коленях у Джогомайи.