Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Герберт Иобст ГЛАЗ КУКЛЫ

Он бежал посередине шоссе. По обе стороны тянулась равнина. Впереди находились казармы. На крайнем здании справа он увидел белые полотнища с красным крестом.

«Километра два, не больше, — подумал он, — это уж точно». Он пробежал еще добрую часть пути и вдруг понял, что ему будет трудно осуществить свой план, намного трудней, чем ему казалось. То был не страх перед болью, его он преодолел. Он видел лицо врача, врач говорил: «Сквозное ранение, как по заказу».

Он с досадой отер пот с лица и подумал: «Только без паники, друг, не теряй головы».

Теперь он бежал по обочине шоссе и, увидев между кустами тропинку, которая вела к сгоревшему дому, решил, что там и осуществит задуманное.

Балансируя на доске, он смотрел вниз; было слышно, как в канаве журчит вода.

— Тает, — проговорил он. — Завтра сидеть им по уши в грязи.

Еще раньше он решил не оглядываться, не смотреть туда, откуда шел. Но теперь, стоя на другом конце доски, все же оглянулся. Он увидел цепь плоских холмов и равнину. Плохо было тем, кто находился на равнине, хорошо тому, кто был на холмах. Он знал, что наверху стояли танки, а внизу их не было, наверху готовились к наступлению, а внизу — к смерти. Но он не желал умирать, умирать теперь на этой несчастной равнине.

Он сбежал вниз по тропинке. Кустарник неожиданно кончился, и он увидел дом и глубокую, наполненную водой воронку от снаряда. Зрелище было не из приятных: опрокинутые повозки с матрацами и посудой, куры и утки, швейная машина, собака; вокруг убитые — женщины, мужчины, дети. Он осторожно ступал между ними, все время думая о том, как бы не сделать им больно. Он страшился этих мертвецов, боялся, что они могут очнуться и спросить, что ему здесь нужно. Он уже повернул было назад.

Но тут услышал звук летящего снаряда, треск, грохот. Перед ним встало огненное облако. Он кинулся на землю, обхватил руками голову. В воздухе свистели осколки, комья грязи шлепали по его спине. Но это не тревожило его, он уже довольно долго был на войне и полагался на свое солдатское чутье. Ударили по местности, значит, следующим накроют шоссе.

Приподнявшись, он взглянул на холмы. «А мог бы угодить и в меня, — пронеслось в голове, — наверно, засекли». Он попытался представить себе того, кто наблюдал за ним с холма. Неожиданно им опять овладело желание бежать отсюда. «Залив, — мелькнула мысль, — надо идти к заливу, пока они не замкнули кольцо».

Второй снаряд действительно разорвался на шоссе, а следующий — далеко справа. Потом холмы замолчали.

«Осколочек бы от такой штуки, — подумал он, — хоть самый крохотный». Он был почти готов просить этих людей на холмах о таком осколке.

Шесть лет войны… награды, последняя совсем недавно. Не участвуй он в рукопашных боях, на холмах было бы их теперь куда больше.

Конечно, можно было бы сорвать с груди все эти побрякушки и швырнуть их в ближайшую воронку — тогда проще было бы разговаривать с теми, наверху. Нет, это ни к чему. Он делал то, что и все: защищал Великую Германию. Теперь эта Великая Германия превратилась в Малую Германию, более того, от нее осталась песчаная, плоская, как доска, низина в несколько квадратных километров. Он понимал, чем все кончится, и потому хотел покончить с войной.

Он обошел дом, между обуглившимися балками и обвалившейся стеной он обнаружил спуск в подвал. Отверстие было настолько узким, что ему пришлось просунуть сначала голову, затем плечи — левое, правое, и, наконец, грудь со всеми своими орденами. Он побывал в разных подвалах — французских, бельгийских, русских: варенье одинаково вкусно во всех странах.

От подземельного мрака ему стало не по себе. Но вскоре его глаза привыкли к темноте. Он разглядел очаг, кучу соломы, детскую раскладушку, шкафы, сундуки, граммофон; увидел разбросанную повсюду одежду, стеклянные банки с вареньем и пузатые глиняные горшки. Куклу он заметил самой последней. Это не была роскошная кукла, а замызганный голыш. Он хотел уже было перешагнуть через нее, как через тех мертвецов, но вместо этого нагнулся. «Кто-то из тех детей играл с ней, — подумалось ему, — надо бы положить ее рядом». Он поднял куклу и сказал:

— Бедный пупс, бедный, маленький пупс.

Он долго смотрел на куклу с голубыми стеклянными глазами и щетинистыми ресницами. «Ночью они сбились с пути, — решил он, — и никто их не предупредил».

Внезапно ему до боли захотелось кричать. Оторвав кукле голову, он швырнул ее об стену, а набитое опилками тельце разодрал на куски.

— Проклятая война! Хватит, хватит, хватит! — закричал он.

Крик унес чувство страха и неуверенности. Он опустился на кучу соломы. Все было давно и хорошо продумано, нужно только следить за тем, чтобы не ошибиться в последовательности действий. Он сорвал обертку с индивидуального пакета и положил его справа, свой солдатский паек — слева. Хлеб был твердый, как камень, и пах плесенью. Заряжая пистолет, он заметил, что у него дрожат руки. Сняв пистолет с предохранителя, он положил его на хлеб, подумал: «Теперь перекурю». В ту же минуту ему стало ясно, что все закончится так же, как и в предыдущие дни.

— Нет, нет! — крикнул он. — На этот раз осечки не будет!

Быстро положив хлеб на левую руку, он схватил пистолет. «Не смотреть, даже не думать об этом, оставаться совершенно спокойным». И опять возникло лицо врача, врач говорил: «Членовредительство». Затем показалась петля из толстого и длинного пенькового каната, болтавшаяся на перекладине.

— Только не это, — простонал он, — только не это.

Он услышал, как что-то упало на солому: это был хлеб. Он отшвырнул его ногой и закурил. Тишина подвала действовала успокаивающе. Он окинул взглядом сундуки, шкафы, разбросанную одежду и детскую кровать. «Для них все уже позади», — вздохнул он.

Пистолет по-прежнему был у него в руке — плоский, тяжелый маузер с резной насечкой на рукоятке. Когда он проводил по ней ногтем, раздавался скрежет. Им овладела усталость, бесконечно глубокая и приятная. «Уснуть, — подумал он, — выспаться бы». Он прижал дуло пистолета к виску и зажмурил глаза. Ему почудилось, будто он на стрельбище. Держа палец на спусковом крючке, он ждал команды: «Огонь!» За укрытием послышалась возня. Затем выскочила мишень. Это была его собственная голова, помятое, изборожденное морщинами лицо. Безобразней всего был искаженный отчаянием рот.

— Не смей! — закричал рот.

Мишень исчезла, но голос продолжал звучать. Солдат выронил маузер. Открыв глаза, он увидел перед собой женщину и просто сказал:

— Спасибо.

Маленькая, худая, она стояла за детской кроватью. Большего в полумраке разобрать было нельзя. Он не испытывал смущения оттого, что она все видела, даже не чувствовал себя застигнутым врасплох. Она находилась здесь, и ему от этого было хорошо. Мелькнула мысль, что он чего-то не успел. «Будь на месте женщины сейчас…»

Испугавшись, что маузер все-таки выстрелит, он нагнулся, чтобы поднять его. Когда он выпрямился, у детской кровати никого уже не было. Он встал и обошел вокруг шкафа. Отгороженное пространство оказалось тесным закутком. Не оборачиваясь, она спросила:

— Есть хочешь?

— Еще бы не хотеть, — ответил он и стал наблюдать, как она брала из глиняного горшка густое повидло и намазывала его на хлеб.

Повидло было отменным. Он жевал долго и тщательно. Она сидела на доске и смотрела на него. Ее лицо белым пятном выделялось на темном фоне шкафа.

— Да ты сядь, — сказала она.

Они сидели друг подле друга, словно потерпевшие кораблекрушение, и прислушивались. Издалека донеслись одиночные выстрелы. Затем холмы разразились грохотом, небо жалобно застонало и загудело. Казалось, ударил гигантский кузнечный молот. Равнина взревела от боли. Женщина, ища защиты, прижалась к нему, и он почувствовал, как она страдает.

— Я не трус, — начал он. — А то, что перед этим…

И умолк, не зная, что сказать еще.

Стрельба стихала. Удары кузнечного молота ослабевали. Женщина плакала. Он сидел рядом, уронив на колени руки.

«Надо что-то делать», — подумал он. И достал носовой платок, другого в голову ничего не пришло. Потом протянул его женщине:

— На, возьми.

Она взяла платок. Он смотрел, как она вытирала глаза и сморкалась.

— Незачем было ломать куклу! — проговорила она, — Теперь у меня вовсе ничего не осталось.

Вместо ответа он осторожно положил ей руку на плечо.

— Если бы ты не пришел, я бы наложила на себя руки, — прошептала она.

Он резко повернул ее к себе и закричал:

— Никогда! Слышишь? И без того хватает. Ты должна бежать отсюда, должна все забыть. Я позабочусь, доводилось устраивать и не такое!

Она молча слушала его, потом проговорила:

— Ты забыл, через залив никого не пропускают, даже женщин и детей.

— Но раненых-то пропустят! — воскликнул он.

Она кивнула и сказала шепотом:

— Достань индивидуальный пакет, он должен быть там, в соломе.

Он долго молчал, задумавшись. Наконец покачал головой и сказал:

— Это больно, понимаешь, и врачи в таких делах очень хорошо разбираются.

— Ну и пусть! — закричала она, — я хочу перебраться через залив, здесь я не выдержу. Ступай же, ступай!

Он встал, обошел шкаф, детскую кровать и направился к куче соломы. «Не может она этого требовать от меня, — рассуждал он, — этого же нельзя делать. Мотай-ка ты, брат, отсюда!»

Если б не стеклянный шарик, можно было бы улизнуть через пролом в стене подвала. Шарик лежал на узкой полоске света, и он хотел было перешагнуть через него, как шагал через мертвецов на дворе. Но вместо этого нагнулся. «Ты сломал куклу, — думал он, — теперь у нее ничего не осталось». Он боязливо глядел на стеклянный глаз в своей ладони. Когда он опустил его в карман брюк, у него уже созрело решение.

Не сразу найдя пакет, он выругался. Прислушался к тому, что происходило за шкафом. «Перестала плакать, — обрадованно подумал он. — Вот и дальше надо так шуметь, орать, это ее отвлечет».

Когда он с буханкой хлеба и индивидуальным пакетом подошел к ней, она смотрела в сторону.

— Хлеб с повидлом был вкусный, — сказал он, — намазала бы еще, я голоден как волк.

Она не слышала легкого щелчка, когда он снимал пистолет с предохранителя.

— Пожалуйста, — ответила она. — Только отпусти мою руку.

— Спокойно! — выкрикнул он и нажал на спусковой крючок.

Она услышала еще, как он произнес:

— Для залива достаточно, сквозное ранение что надо. — У нее потемнело в глазах.

Очнувшись, она увидела голые ветви на фоне косматого облака. Облако висело очень низко, казалось, будто оно запуталось в ветвях.

— Господи, — вздохнула женщина. Она почти забыла, что на белом свете существуют деревья, и облака, и безбрежное небо. Но вот облако выпуталось из ветвей и поплыло над дорогой в сторону холмов. Тут же появилось новое облако, за ним еще одно. Вместе с облаками возникла боль, а с болью страх. «Он бросил меня, — подумала женщина, — я для него обуза». Она попыталась подняться. И тут увидела, что он сидит рядом, услышала, как он говорит:

— Спокойно, спокойно. Сейчас двинемся дальше. Только передохнем малость.

Она откинулась назад, все ее хрупкое существо наполнилось счастьем.

Некоторое время спустя он опять взял ее на закорки. Здоровой рукой она держалась за его шею, а ногами упиралась в его ладони. Он торопливо шел вдоль кювета, склонив голову набок, словно прислушивался к холмам. Раз она спросила:

— Тебе не очень тяжело меня тащить?

— Твои-то несколько килограммов? — ответил он. — Был бы мостик, так я б одним махом перенес тебя через залив.

— А потом?

Ей стало немного обидно, что он медлил с ответом. Наконец он проговорил:

— Тебя нужно сперва подкормить, а уж остальное приложится.

От радости она даже ущипнула его за ухо.

Казармы ограждал метровый железный забор — внушительная граница между гражданским и военным мирами. Но забор утратил свое назначение: по ту и другую сторону царила призрачная тишина. «Черт побери, — подумал солдат, — они удрали. Где же достать противостолбнячную сыворотку, без укола она не выдержит».

Забор делал изгиб, сразу за ним они увидели ворота, постовую будку и фонари с повешенными.

— Нас это не касается, — проговорил он, тяжело дыша. Однако не мог оторвать взгляда от мертвецов с картонными табличками на груди: «Отпуск самострела», «В петле — как дома».

Крепко обхватив шею солдата, женщина упрашивала:

— Не надо в казармы, прошу тебя, опусти меня на землю.

Между фонарями стоял санитар. Лицо его было в морщинах, на голове непомерно большая каска.

— Коробка из-под обуви, — буркнул он, — будто не могли найти ничего другого. Ветер то и дело переворачивает. А вы, никак, в лазарет? Где же это вас зацепило?

— Нам не нужен врач, — ответила женщина. — Только перевязочный материал. Достаточно будет и пластыря. У меня совсем ничего не болит, в самом деле ничего.

Она попыталась высвободить ноги из рук солдата.

— Так или эдак, — сказал санитар, — раз уж вы здесь, то заходите. Лазарет сразу за углом, где висят флаги с красным крестом. С этим делом шутки плохи, голубушка. Вот у этого наверху, к примеру, не у этого, что с картонкой из-под обуви, а у другого, тоже была только царапина на руке, до того как его повесили. Она стоила ему жизни. Они очень торопились повесить его.

— Идиот, — сказал солдат, — заткнись.

Санитар пожал плечами и проговорил:

— Такая молодая… бедная. Как нарочно, левую руку и, никак, из пистолета. Вас надо бы гнать отсюда в шею, симулянты, халтурщики вы, мазилы! Как будто и без того мало повешенных.

Женщина высвободила наконец ноги; маленькая, худенькая, она с храбрым видом стояла у постовой будки.

— Ей необходима противостолбнячная сыворотка, — сказал солдат, — послушай, приятель, сделай ей укол. Конечно, не задаром. Посмотри-ка, вот часы. Как, а? Семнадцать камней, водонепроницаемые. Ну хватит ломаться, бери!

— Отличные часы — отличный укол, — проговорил санитар. — А еще что у тебя есть?

— Пистолет, — ответил солдат, — маузер, калибр «семь — шестьдесят пять». Пробивная сила что надо, бьет без промаха. Как, берешь?

— Нет уж, — ответил санитар, — такими вещами я не занимаюсь. Калибр «семь — шестьдесят пять». Бедная женщина, о господи, бедная женщина.

— А иди ты… — выругался солдат, — ты не человек, а дерьмо…

— Тихо, — сказал санитар, — там что-то грохочет!

Их головы повернулись как по команде.

— Похоже, гусеничные машины, — сказал солдат. Он пристально посмотрел на дорогу. — С северо-запада идут, будь они неладны, с залива. Вы знаете, что это значит?

Они знали. Хрупкая женщина скромно примостилась на пороге постовой будки. От страха ей хотелось плакать, но слезы были уже выплаканы.

— Только не распускай нюни, милочка, — сказал санитар, — сейчас мы тебя полечим. Покажи-ка руку. Э-эх, перевязать-то путем не сумел, мазила, халтурщик. Тебе только дырки делать.

Он склонился к женщине, его чересчур большая каска болталась из стороны в сторону.

— «Тигр»! — закричал солдат. — Глядите, это же вовсе не иван. «Тигр» и мебельные фургоны, одни мебельные фургоны! Деточка, держу пари, они собираются эвакуировать лазарет.

Сорвав с запястья часы и сунув их в карман санитару, он помчался по дороге, размахивая руками и крича:

— Голубчики! Родные!

Сотрясая воздух, грохотал танк, лязгали гусеницами тягачи, громыхали мебельные фургоны.

Напротив казарм танк развернулся вправо. Тягачи с фургонами въехали в ворота. Это были грубо сколоченные деревянные ящики с ярко-красными крестами на крыше и стенках.

Женщина, санитар и солдат увидели, как открылся башенный люк танка и оттуда высунулась голова, а затем и сам танкист — юркий паренек в замасленном комбинезоне. Сразу было видно, что в своем «тигре» он как рыба в воде: ни одного лишнего движения.

— Поднимитесь, сударыня, — сказал санитар. — Встаньте рядом. Грудь вперед, подбородок выше. Буду докладывать. — И с досадой поморщился, заметив, что недисциплинированная парочка стояла, взявшись за руки. У него не было времени резко, по-военному одернуть их: проворный танкист уже перебегал через дорогу. Когда большая каска метнулась в его сторону, он махнул рукой. Но санитар не остановился: подбежав к танкисту, он щелкнул каблуками и выпалил:

— Господин лейтенант! Докладывают военный санитар, раненое гражданское лицо и солдат, доставивший это гражданское лицо в лазарет.

— Скорее похоже на фронтовую помолвку, — буркнул лейтенант. — Проваливай отсюда, ублюдок, и уведи с собой женщину. В первый фургон. Пусть о ней там хорошенько позаботятся. Что еще?

— Повешенные, — сказал санитар, — надо бы сиять.

— Не мое дело, — ответил лейтенант, — прошу ко мне с этим не лезть.

Он подошел к женщине.

— Болит?

— Теперь нет, — ответила она, — очень больно было вначале, когда это случилось.

— А где это случилось? — поинтересовался лейтенант.

— Сразу же за передним краем, — вмешался солдат, — разрешите, господин лейтенант, я отведу?

— Вы останетесь здесь, — приказал лейтенант, — возможно, мне придется использовать вас в бою. Кажется, вы пригодны для этого… знак отличия за ближний бой, молодец!

— Так точно, — отчеканил солдат. Он был смущен и в то же время обрадован похвалой. Когда санитар взял женщину под руку, она сказала солдату:

— Большое спасибо за все, до свидания!

Он протянул ей на ходу руку и пробормотал:

— Да что там, привет родине.

Под клетчатым шарфом лейтенанта он заметил что-то блестящее. Оно так приковало его взгляд, что он даже не посмотрел вслед женщине, которая понапрасну оборачивалась и махала ему рукой.

Лейтенант сидел на пороге постовой будки, где только что сидела женщина. Вытянув ноги, он ощупывал один за другим свои карманы. Наконец крикнул в сторону танка:

— Эй, ребята, а ну тащи сюда курево!

Из люка послышался голос:

— Слушаюсь, кептен.

— Сегодня тихо, — продолжал лейтенант. — Понять не могу почему, но это неспроста. А вы что думаете?

Солдат посмотрел на пестрый шарф и блестевшую под ним вещицу и ответил:

— Так точно, господин лейтенант!

— Какого черта! Мы не в казарме. Что собираетесь делать, если иван внезапно начнет атаку?

— Начну палить.

Лейтенант недовольно отмахнулся. Он смотрел мимо солдата на черноволосого парня, который вприпрыжку бежал по дороге. Из башенного люка появились голова и руки, державшие бинокль.

— Эй, кептен, иван пускает сигнальные ракеты!

— А, дьявол! — воскликнул лейтенант. — А ну, ребята, готовь фаустпатроны. Связь с полком, живо, живо.

Он бросился на ту сторону улицы, рядом с ним бежал солдат, держа под мышками по фаустпатрону.

— Обращаться умеете? — спросил лейтенант.

— Так точно! — ответил солдат. Он подумал о женщине: «Не знаю даже, как ее зовут. Мебельный фургон чертовски неповоротлив. Самое большее тридцать километров в час. Лучше бы она пешком дотащилась».

Забравшись в танк, лейтенант разразился бранью. Но вот мотор был пущен, гусеницы дернулись, и вся железная махина затряслась.

— Эй, вы, по местам!

Громыхая, танк пронесся под виселицей, через казарменные ворота, мимо здания штаба, тягачей, фургонов, врачей в белых халатах и санитаров с носилками. Орудийный ствол скользнул вдоль кирпичной стены, мотор еще раз взревел, и танк остановился.

Солдат увидел развевающийся белый халат и красное лицо врача, который уже издали кричал:

— Что это значит, вы что, рехнулись? Убирайтесь отсюда!

Но вот рядом с доктором в белом халате появился лейтенант.

— Не горячись, милый доктор, — сказал он, — я ведь тоже всего-навсего мелкая сошка. А приказ есть приказ.

Он схватил за рукав упиравшегося врача и потащил его за собой. Усиленно жестикулируя, они добежали до лазарета. Солдат не мог понять, что происходит. Ему показалось, что санитары с носилками забегали быстрее. Он слышал стоны раненых, крики: «Взяли!» и «Берегись!» Время от времени кто-то ругался. Захлопнулись тяжелые двери, заскрипел засов.

«Теперь она в фургоне, — подумал солдат, — лишь бы все обошлось». Он услышал, как кто-то крикнул: «Эй, вы!» То был голос лейтенанта. Широко расставив ноги, он стоял над какой-то ямой и махал рукой. «Шахта теплоцентрали, — подумал солдат, — неплохая мысль». Он перебежал площадь, держа под мышками фаустпатроны.

— Прекрасный сектор обстрела, — сказал лейтенант. — Если встанете на нижнюю скобу, видна будет только голова. На худой конец каналы можно будет использовать для отхода. Но не раньше, чем вывезут раненых. Надеюсь, мы поняли друг друга.

— Ясно, — ответил солдат. Он опустил на землю фаустпатроны и прыгнул в шахту.

— Если начнется бой, будете прикрывать танк с фланга, — приказал лейтенант. — В крайнем случае все взорвем. Будем вместе пробиваться к заливу. Понятно?

— Так точно, — ответил солдат.

— Это еще не все, — сказал лейтенант. — То, о чем мы сейчас говорим, должно остаться между нами. Можно на вас положиться?

Лицо солдата просветлело. Он хотел что-то ответить, но не нашел нужных слов.

— Ладно, ладно, — проговорил лейтенант, — два старых фронтовых волка не оставят друг друга в беде. — И, понизив голос, продолжал: — Я имею в виду водителей тягачей, не доверяю я этой братии. Мы еще ни разу не входили в соприкосновение с противником. Нынче ни на кого нельзя положиться. Возможно, от вас потребуется помощь. Как вы поступите, мне плевать. Главное — вывезти раненых. Как только эти ящики выедут на шоссе, считай наше дело в шляпе. Господа русские уважают Красный Крест. Настоящая работа начнется потом: мы должны будем сдержать первый натиск. Продержаться бы хоть десять минут, они могут решить судьбу наших на заливе. Ну, а теперь, друг, вижу, что ты не прочь закурить.

— Холодно, — сказал солдат, — чертовски холодно, господин лейтенант.

— Зови меня «кептен», как все ребята, — сказал лейтенант, — на, угощайся.

— Спасибо, кептен.

Они молча курили, наблюдая за санитарами с носилками, что тянулись нескончаемым потоком. Откуда-то послышался срывающийся детский голосок: «Мама!»

Санитары уж не ругались, раненые притихли, врачи приглушенными голосами выкрикивали имена.

— Тошно смотреть, — проговорил лейтенант, — ехали бы уж скорей. — Он бросил сигарету и пробурчал: — Видишь, парень: четыре ящика беспомощных калек, и ты за них в ответе.

— Можете на меня положиться, кептен, — ответил солдат.

Лейтенант направился к своему «тигру», волоча ноги, точно старик.

«Первым делом надо подготовить фаустпатрон, — подумал солдат, — если они подойдут…» Ему не хотелось додумывать мысль до конца. Несколько приемов — и все было готово. Он установил прицел на здание штаба, затем перевел его на мебельный фургон и, наконец, на «тигра». Лейтенант спускался в башенный люк.

«Пока они не задраили люк, — думал солдат, — не так уж все страшно. Трудно поверить, что такая вот железяка может разнести танк. — Он взял на прицел лобовую, а затем заднюю часть танка. — Будь на его месте «Т — тридцать четыре», я бы уже выстрелил», — думал он. И тут же смекнул, что его фаустпатрон не безопасен и для «тигра». Он закрепил предохранитель и повернул фаустпатрон влево, направив его в свободное пространство между зданием штаба и кухней.

— Теперь перекур. Пока не успокоюсь, не дотронусь до этой штуки, сдохну, а не дотронусь.

Ветер задул спичку. Солдат опустился на две скобы ниже: «Смотри-ка, тут тепло и вполне сносно. — До него донеслись чьи-то шаги. — Лейтенант, — подумал он, — скорей наверх!»

Но то был не лейтенант, а водитель тягача. Он увидел фаустпатроны, шахту, голову солдата.

— Ты что там делаешь? — спросил он.

— Греюсь, не видишь? — ответил солдат.

— Не пори чепухи, — сказал водитель, — думаешь, не видим, что дело пахнет керосином? До фаустпатронов еще не доходило, с тех пор как я участвую в этой экскурсии.

— Не твоя печаль, — сказал солдат, — думай больше о своих тягачах, обо всем остальном позаботимся мы.

Водитель бросил взгляд в сторону танка и сказал:

— Славная компания — ты да он. Но на нас не рассчитывайте. Тот только и думает о трех попаданиях, которых недостает ему до дубовых листьев. Ох, и падок до орденов!

— Ну, хватит, — сказал солдат. — Мотай отсюда!

— Вообще-то нам следовало ехать в темноте, — продолжал водитель. — Но по ночам переезжают только штабы с барахлом, со своими молодчиками и шлюхами. А раненые пускай околевают. Как по-твоему, кому-нибудь удалось вырваться отсюда днем? Можно по пальцам перечесть. Половине из каждого транспорта. Наши палят как очумелые, ну а иван тоже в долгу не остается. Вот я тебя и спрашиваю: какого рожна нужно танку в транспорте с ранеными? Боевое охранение? Смех, да и только. Команда смертников — вот как это называется! Вот так-то. А теперь можешь думать обо мне что угодно, можешь даже меня продать. Рано или поздно все там будем. И ты тоже! — Его затрясло, как в лихорадке, потом он сплюнул, повернулся и широким шагом направился через площадь.

— Друг, постой, — крикнул ему вслед солдат, — выкурим по сигарете!

Но тот, казалось, не слышал.

Солдат смотрел на серые, низко нависшие облака. На горизонте разгорались и медленно гасли красные и зеленые ракеты.

— Езжайте! — закричал он. — Скорее же, начинается!

Его крик потонул в орудийном грохоте. Бежали санитары, бежали врачи, стонали раненые, хлопали двери. Первый фургон тяжело пополз через площадь.

— Быстрее! — орал солдат, однако голос его заглушат ли взрывы.

Водители, подавшись вперед, сидели за баранками своих тягачей. «Молодцы, ребята, — подумал солдат, — вот бы увидел лейтенант. — Он знал, что лейтенант не мог их видеть: тягачи и фургоны находились уже в мертвом пространстве «тигра». — Как только они выберутся отсюда, будут видны красные кресты. Может, их заметят раньше, чем снова начнется… Либо прорвемся, либо попадем в плен, давай, ребята, жми!» Он заметил, что все здания были повреждены снарядами, кроме лазарета.

— Жми на всю катушку! — закричал он опять. — Черт подери, да что это с вами?

Он выпрыгнул из ямы и прислушался к шуму у ворот. Это спорили водители. Головной тягач сбил фонарный столб, образовалась пробка.

— Давай беги, — сказал кто-то, — доложи лейтенанту: «тигру» ничего не стоит сделать в заборе проход.

Один из водителей бросился через площадь, размахивая руками и крича:

— Эй, лейтенант, эй!

— Бесполезно! — крикнул солдат. — Они задраили люк, надо подойти вплотную!

Водитель понял и обежал «тигр».

«Надо постучать по смотровой щели, — подумал солдат, — а не становиться под ствол». В тот же миг водитель вскинул руки и упал навзничь на мостовую. «Тигр» стрелял!

Трах! Трах! Трах! — ударило ему в ответ и снова: Трах! Трах! Трах!

«Минометы, — подумал солдат, — уже на территории казарм». Раздались резкие сухие взрывы — шесть подряд!

— Подбило фургон, — закричал он, — не стреляй, кептен, кончай! Русским не видны красные кресты!

«Тигр» продолжал стрелять.

Трах! Трах! Трах — били минометы.

Солдат вскинул фаустпатрон и закричал:

— Кептен, ты что, не слышишь, как раненые орут? Их всех сейчас перебьют, я же буду в ответе. Берегись, стоит мне нажать пальцем…

Когда танк разворотило, минометы умолкли.

— Кептен, — всхлипнул солдат. Он не замечал красноармейца, он видел только дымящуюся груду обломков. Красноармеец стоял возле фургона и кричал:

— Гитлер капут, выходи, камрад, выходи!

— Я не хотел, — бормотал солдат, — кептен, скажи хоть что-нибудь. — Над головой солдата задребезжало стекло. Он увидел флаг с красным крестом, белый халат и красное лицо. Краснолицый кричал:

— Спасибо, камрад! Сердечный привет от нашего самого маленького пациента. Ты слышишь его?

Солдат склонил набок голову и прислушался. Издалека донесся тоненький детский голосок. Его перекрыл суровый незнакомый бас:

— Давай, камрад, давай!

Солдат, подняв руки, медленно пошел навстречу голосу. «Ребенок, — подумал он, — может, ранен не опасно. — Внезапно он остановился. — Постой-постой, что это было?.. Подвал, женщина, кукла… Я сломал ее, а глаз… Ну конечно же, я положил его в карман, в правый карман брюк».

— Руки вверх! — прогремел бас. — А ну, фриц, быстрей!

— Да-да, конечно, — ответил солдат, — одну минуту, не мог же я его потерять. — Пальцы наткнулись на что-то твердое, круглое. «Ну вот, — вздохнул он, — так это и началось…» — подумал он.

Когда он разжал руку, из нее выпал глаз куклы и покатился по мостовой.

Перевод Н. Махвеладзе.