Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Со времени поджога рейхстага я то и дело переезжал с места на место. Моя жена, прежде часто исполнявшая на многочисленных митингах антифашистские стихи и песенки, еще раньше, — скорее случайно, чем преднамеренно, — уехала в Вену. Оба мы числились в широко опубликованных списках государственных преступников, лишенных прав гражданства. Нас повсюду искали.

Окольными путями я получил искусно составленное письмо. Из него следовало, что мне надлежит явиться к директорам немецкого варьете в Праге Вайзе и Фрайману для подписания ангажемента на роль конферансье. Я тотчас сообразил, что Вайзе и Фрайман были не кто иные, как Ф. К. Вайскопф и Бруно Фрай, «конферансье» означало редактор, а «варьете» могло быть только журналом.

Некий пожилой полицейский чиновник из социал-демократов тайно выдал мне новый паспорт; одна еврейка, врач по профессии, сама еще не подвергшаяся преследованиям, дала мне денег на дорогу; какая-то хорошенькая, не вызывавшая никаких подозрений девушка купила мне билет.

— Во втором классе вряд ли станут искать коммунистов, — заявила она и нежно обняла меня на прощанье, потому что у каждого поезда дальнего следования шныряли шпики. Я так и не узнал, как на самом деле звали «Герду» и кто она такая.

Я нашел пустое купе, устроился, а когда поезд уже тронулся, в дверь ввалился какой-то человек и плюхнулся на скамью напротив. Меня бросило в жар, потому что внешность этого типа яснее ясного свидетельствовала о его профессии. Приземистый, крепкого телосложения; широкоскулое, обветренное лицо с коротко подстриженными усами; черный с проседью ежик; темно-зеленая охотничья куртка и тирольская шляпа с пером, — кем еще он мог быть, кто еще мог так вырядиться? Если бы я играл полицейского шпика, ни один режиссер не выпустил бы меня в таком виде на сцену, считая, что я безбожно переигрываю. Но почему бы нацистам и не «переигрывать»? Ведь они у власти.

Мой попутчик вытащил из кармана «Фёлькишер беобахтер», я удовольствовался журналом «Дер нойе вег», органом профсоюза работников сцены, который, приспособившись к новым хозяевам, поместил на обложке обязательный портрет бесноватого австрияка. Я погрузился в чтение, но лишь скользил глазами по строчкам, не решаясь оторваться от листа, потому что и не глядя видел, что тот тип, опуская газету на колени или переворачивая страницу, время от времени взглядывал на меня с той подчеркнутой неназойливостью, которая действует на нервы даже самым толстокожим. Вдобавок ко всему он еще и дымил зловонной сигарой.

Мы прибыли в Дрезден. Я раздумывал, не сойти ли мне, и уже взялся было за чемодан, как вдруг дверь распахнулась; в купе в сопровождении одного штатского и двух полицейских вошел бравый эсэсовец в черном мундире и потребовал:

— Ваши документы!

Мои ладони стали вдруг непривычно влажными, когда я вынимал паспорт. Мой спутник уже подал свой. Эсэсовец скользнул по нему взглядом и назвал фамилию штатскому; только тогда я заметил, что тот держал в руке несколько списков, по которым теперь водил пальцем.

— Нету, — пробормотал он, и мой визави получил свой паспорт.

— Зачем едете в Чехию? — спросил его эсэсовец довольно безразличным тоном.

— Продавать сельскохозяйственные машины с разрешения соответствующих…

— Ладно, ладно, — перебил его эсэсовец, и я готов был поклясться, что он подмигнул этому типу в тирольской шляпе с пером.

— А вы? — обратился он ко мне.

— Для переговоров по поводу ангажемента в Праге, — ответил я чужим голосом. — Я артист варьете. — И вместе со своим новым паспортом протянул ему то письмо.

Наморщив лоб, он бегло просмотрел его и вернул мне. Потом назвал штатскому мою фамилию. И вдруг оба склонились над списком. Он нашел меня там! «Редактор», — расслышал я в шепоте штатского.

— Как ваше имя? — вскинулся на меня эсэсовец.

— Фриц, — ответил я, потому что так значилось в паспорте.

— Здесь указано Фридрих Иоганн Ламберт, — прошипел штатский.

— Профессия?

— Артист. — На мое счастье, так было написано в паспорте, хотя я уже несколько лет значился в выходных данных журналов «Ротер пфеффер» и «Магацин фюр алле» ответственным редактором и своими многочисленными выступлениями в печати скомпрометировал себя в глазах нацистов как журналист антигитлеровского толка.

— Здесь указано редактор и писатель, — заметил штатский.

Эсэсовец зло сверкнул на меня глазами. Я собрал все свое мужество и произнес, как мне казалось, совершенно спокойно, даже с улыбкой:

— Из письма, которое я вам показывал, ясно следует, что…

— Ладно, ладно, — отмахнулся он. — Возьмите свой паспорт.

И в сопровождении свиты ушел. Два полицейских, в продолжение всей сцены скучавшие возле двери, уходя, бросили на моего попутчика понимающий взгляд и ухмыльнулись: они, несомненно, признали в нем своего собрата по профессии.

Остановка тянулась бесконечно. Я боялся даже вытереть пот со лба. Нервно курил одну сигарету за другой, пока — после третьей — поезд наконец-то не тронулся. Но разве мне не предстояло еще самое страшное — пограничный контроль? Я знал: эти бандиты взяли в обычай подольше манежить свои жертвы, получая от этого садистское удовольствие. Из Дрездена наверняка уже давно позвонили и предупредили обо мне; и мой спутник, который сейчас делал вид, будто спит, — впрочем, очень неумело, — только и выжидал момента, чтобы начать действовать. Не зря же его подсадили ко мне в Берлине.

Пограничная станция! Двое в форме таможенников (так я предположил, ведь мне еще ни разу в жизни не доводилось переезжать через границу) и один нацист, на сей раз в коричневой форме штурмовика. Штурмовик рычал и орал даже на таможенников. На паспорт моего спутника он едва бросил беглый взгляд. Но и в моем он, по-видимому, не нашел ничего подозрительного, потому что тотчас вернул его мне и затем равнодушно наблюдал, как таможенники заполняли валютные декларации, — выходило, что у нас обоих было с собой всего по нескольку марок, — после чего один из них заглянул в портфель моего «тирольца». Только теперь мне бросилось в глаза, что у этого типа не было никакого багажа. Да и зачем он ему? Ведь перед границей он вместе со мной сойдет с поезда.

Иногда читаешь или слышишь, что при внезапном шоке у людей волосы встают дыбом или мороз по коже подирает; ничего такого со мной не произошло, только сердце на секунду болезненно сжалось и остановилось, когда штурмовик вдруг заорал на меня:

— Так вы артист, говорите?

Я изобразил изумление, такое неописуемое изумление, что, конечно, любой мало-мальски смышленый человек сразу сообразил бы, что я ломаю комедию.

— А кто же еще? — Я поспешно сунул ему под нос свой театральный журнал и то письмо. Он грубо отшвырнул их в сторону и рявкнул:

— Откройте-ка чемодан!

Таможенник только что захлопнул его, очень бегло ознакомившись с содержимым. Я вновь откинул крышку:

— Прошу!

Сверху я предусмотрительно положил театральный парик и коробку с гримом, немного ниже, — вопреки нежеланию занимать пустяками место, необходимое для более важных вещей, — фрачную пару. Штурмовик ощупал ее, словно проверяя качество материи; двумя пальцами приподнял и тут же опустил парик; грим он обнюхивал долго и брезгливо. В другое время я бы наверняка расхохотался; а в той обстановке я почувствовал, что покрылся холодным потом и что рубашка прилипла к телу.

Штурмовик что-то буркнул, кивком приказал таможенникам следовать за ним и молча вышел из купе. Укладывая вещи в чемодан и закрывая крышку, я напряг всю свою волю, чтобы совладать с собой и не выдать себя дрожанием рук. Поезд тронулся. Но я все еще едва дышал от страха.

Тут мой попутчик впервые заговорил со мной. Голос у него был скрипучий, хриплый, на лице враждебная ухмылка.

— Мы еще не пересекли границу! — произнес он.

Теперь я понял, что́ меня ждет: за несколько метров до свободы поезд резко, затормозит, этот тип опустит свою лапу на мое плечо и тем же скрипучим, хриплым голосом скажет: «Вы арестованы. Следуйте за мной!» Видно было, что он уже сидит как на иголках.

Вот оно! Раздался скрежет тормозов. Поезд замедлил ход. Опять та же острая режущая боль в сердце. Я почувствовал, что побелел как полотно. Механически прочитал на стене дома за окном: Restaurace и еще: Hostinec. И в тот же миг чуть было не упал, потому что усач сильно ударил меня своей лапой по плечу и хриплым голосом завопил:

— Пронесло! Мы проскочили! Проскочили! — И он вытер пот с лица, которое вдруг оказалось совсем не злобным и враждебным, а добродушным и веселым.

Как выяснилось в пути до Праги, мой спутник был социал-демократом и профсоюзным деятелем из Бреслау; он уже побывал в руках нацистов, истязавших его в одном из берлинских застенков.

— А я-то подозревал, что ты… — смущенно выдавил я.

— Я тоже, — рассмеялся он. — Но только до Дрездена.

Через несколько недель после нашего прибытия в Прагу он умер от последствий тех истязаний, которые перенес в берлинском застенке.

Перевод Е. Михелевич.

СВЕРХСЕКРЕТНО

Актер Эрих Фройнд, замечательный товарищ, с которым я познакомился в Праге, часто рассказывал, вернувшись в Берлин в 1945 году, следующую историю. Он все собирался ее записать, да так и не собрался. В 1958 году он умер. Я считаю своим долгом сделать это за него.

Эрих, эмигрировавший из Праги в Англию через Польшу, был в самом начале второй мировой войны арестован в Лондоне. Очевидно, его приняли за крупного политического деятеля, выполнявшего секретное задание. При обыске в его квартире агенты Интеллидженс сервис действительно обнаружили записную книжку с загадочными заметками. На многих страницах были записаны в высшей степени подозрительные сочетания слов вроде «Селедка на крыше», «н.-с. шлюха», «скандал ха-ха» и им подобные, разбитые на группы, помеченные римскими цифрами.

Эриха допрашивал безупречно одетый господин, свободно говоривший по-немецки. Его вопросы, задаваемые сдержанным тоном и с непроницаемым выражением лица, сначала привели Эриха в полное недоумение. Тогда господин стал выражаться яснее.

Нет, ответил Эрих, я не принадлежу ни к какой партии. Да, я антифашист. Да, я сотрудничал с коммунистами. Нет, их фамилии мне неизвестны. Нет, я вовсе не собираюсь отрицать факт сотрудничества, более того, я горжусь им. Чего вообще от меня хотят?

— На чью разведку вы работаете, господин Фройнд? Кто вам платит?

Эрих оторопел.

— Я?! На разведку! Это мне-то платят?

— Вы прекрасно играете свою роль, господин Фройнд, но это вам не поможет, нас вы не обманете. Вы изобличены.

Тут Эрих все же немного побледнел.

— Я изобличен?

— Ваш код в наших руках.

— Что… в ваших руках?

— Вот это, господин Фройнд. — Он вытащил из ящика стола записную книжку Эриха и постучал по ней пальцем, иронически улыбаясь.

— Узнаете?

— Да… Это… это моя записная книжка.

— Вот видите! Ну так как, будете давать показания?

— Я готов правдиво ответить на любой вопрос.

— Это самое разумное в вашем положении. Ведь нам известно куда больше, чем вы предполагаете. Итак, выкладывайте!

Он открыл книжечку, немного полистал и спросил:

— Что скрывается под «Г. — целлофан»?

Тут Эрих расхохотался. Он буквально трясся от хохота.

Лицо господина за столом окаменело, он смотрел на Эриха, зло прищурив глаза.

— Это анекдот, — наконец сухо произнес Эрих. — Когда на моих товарищей нападает тоска, а в эмиграции это бывает частенько, я стараюсь подбодрить их анекдотами. Говорят, я хорошо рассказываю анекдоты. Только ужасно быстро их забываю. То, что вы приняли за секретный код, на самом деле ключевые слова, по которым я вспоминаю анекдоты. — Эрих вновь чуть было не рассмеялся.

Но тут вежливый господин вышел из себя. Он побагровел, ударил кулаком по столу и взвизгнул:

— Вы что, всех нас тут дураками считаете, что ли?

— Отнюдь, — мягко возразил Эрих.

Господин немного успокоился.

— Значит, вы не хотите признаться во всем чистосердечно?

— Я могу просто рассказать вам этот анекдот, — предложил Эрих. — «Г.» означает Геринг.

— Ага!

— Так вот. Герман Геринг, обладатель тридцати различных мундиров, заказал себе еще один, тридцать первый. Из целлофана. Теперь он может носить сразу два мундира, и все ордена видны.

Господин пожевал губами. Он заколебался. Нерешительно, все еще настороженно, он произнес:

— Ну, особенно остроумным этот анекдот не назовешь.

— Это верно, — с готовностью согласился Эрих. — Да я еще и рассказал его бездарно. Но там есть получше. Называйте любые наугад.

Господин так и сделал. После пятого или шестого он вышел в соседнюю комнату и привел оттуда двух своих коллег.

— Послушайте-ка. Это великолепно!

Веселье нарастало и наконец вылилось в такой хохот, что какой-то начальник заглянул в комнату и укоризненно покачал головой.

— Идите сюда, майор! Входите, входите! Послушайте только, что он рассказывает!

Майор пришел в полный восторг и вызвал своих коллег. Спустя час вокруг Эриха собрались уже все знавшие немецкий язык сотрудники лондонского отделения Интеллидженс сервис. А Эрих, утонув в мягком кресле, куря хорошие сигареты и потягивая виски, получал от слушателей очередное «кодовое» слово и рассказывал один анекдот за другим. Особенно удачные приходилось повторять, а майор записывал ключевые слова в свой блокнот.

Вечером Эрих, слегка навеселе и с записной книжкой в кармане, прибыл домой в служебной машине грозного учреждения.

Перевод Е. Михелевич.

ПОВЫШЕННАЯ БДИТЕЛЬНОСТЬ

Некоторое время я работал начальником отдела театров в одном государственном учреждении.

Однажды утром, когда я, как обычно, вошел в здание, где оно помещалось и где меня, естественно, знали все, вахтер задержал меня:

— Предъявите пропуск.

— Ты что, Эмиль? — удивленно спросил я. — С чего вдруг такие строгости?

— С сегодняшнего дня у нас вводится повышенная бдительность. Поэтому вы обязаны предъявить пропуск, иначе я не имею права вас пропустить.

— Милый мой Эмиль, — ответил я, — почему вдруг «вы»? Чепуха какая-то! Обращайся ко мне на «ты», я ведь все равно покажу тебе пропуск.

— Это не чепуха! — он принял строгий вид. — А служба!

— Хорошо. Но ведь, в конце концов, ты меня знаешь с тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

Он уперся как бык.

— Без пропуска не имею права.

Я вздохнул, вынул бумажник… пропуска там не оказалось. Я тут же вспомнил, что давно уже выложил его дома в ящик письменного стола, потому что он мне ни разу не понадобился, а бумажник мой и без того распух от бесчисленных пропусков, удостоверений и членских билетов.

— Я забыл пропуск дома, — возобновил я переговоры со своим старинным приятелем.

— Вам придется вернуться за ним.

Тут уж я начал сердиться.

— Что же мне — тратить дорогой бензин и час рабочего времени только из-за того, что ты записался в бюрократы?

— Это не мое дело.

Вне себя от злости я махнул на него рукой и направился в бюро пропусков. Там сидела пожилая приветливая сотрудница. Я поведал ей о своей незадаче. Она сочувственно покивала, а потом заявила сокрушенно:

— С сегодняшнего дня у нас вводится повышенная бдительность: я бы охотно пропустила вас, но тоже не имею права.

— Да вот у меня полдюжины всяких пропусков…

— А нужен наш.

— Значит, мне и впрямь придется попусту тратить горючее и рабочее время, хотя здесь меня каждая собака знает?

Она пожала плечами. И вдруг сказала:

— Я, кажется, нашла выход. Позвоните отсюда по телефону кому-нибудь из начальников отделов или секторов, кто уже пришел на работу. Если кто-то из них закажет на вас разовый пропуск, я его выпишу, отправлю наверх подписать, и когда он вновь будет у меня, вы сможете спокойно пройти.

— Отлично! — воскликнул я. — Дайте-ка мне этот бланк, я и сам, как вам известно, начальник отдела.

Ни минуты не колеблясь, она протянула мне бланк. Я заполнил его, написав, что герр, фрау, фрейлейн — ненужное зачеркнуть — Фриц Эрпенбек просит герра, фрау, фрейлейн — ненужное зачеркнуть — Фрица Эрпенбека принять его. По какому вопросу? — «По служебному», начертал я и подписался: Фриц Эрпенбек.

Сотрудница поставила печать, мой приятель Эмиль, внимательно изучив пропуск, приветливо кивнул:

— Все в порядке, теперь проходи.

Так я один-единственный день в своей жизни принимал сам себя по служебному вопросу, воздав должное повышенной бдительности.

Перевод Е. Михелевич.