Прародитель Магии. Том 3

166. Смерть Главного Героя

166. Смерть Главного Героя

Артур замолчал. Возможно, ему требовалось время, чтобы принять нежданное известие. Возможно ему просто нечего было сказать. Он замолчал, а Мария меж тем встала на ноги. Выпрямила спину.

“Ты задолжал мне пару часиков в своём теле, помнишь?”

Артур кивнул.

“Давай хоть сколько возместишь”. Качнула головой.

“…Пусть”. Юноша кивнул, и вдруг Мария с нежным хлопком свалилась на землю, и засопела. Артур прикрыл веки, а когда они снова открылись, в глазах его сияли красные звёзды, — но уже не были они яркими и дерзкими как прежде, — они горели блекло и спокойно, как две искорки на пепелище.

Джозеф вдохнул прохладного воздуха и вздрогнул. Размялся. Он присел и трепетно притронулся к земле, ощущая холодный камень прикосновением дрожащих пальцев. Он был обжигающий как огонь. Когда долго ничего не чувствуешь, любые чувства способны потрясти разнеженную душу. Потом он взглянул на Марию. Она лежала на земле, белая и кровавая. Джозеф усмехнулся и подошёл к ней. Протянул к девушке руки. Замер. Нахмурился.

“Серьёзно? Просто будешь стоять и смотреть. Не замечал в тебе таких «увлечений», Эрхи”. Сказал он, поднимая голову.

Перед ним стоял Артур.

“Притронься, и я тебя выкину”.

“Просто так? Без предупреждений?”

“Да”.

“Какая жестокость!” Процедило тело Артура сквозь зубы.

Юноша наблюдал за движениями своего тела и испытывал при этом странное чувство, как будто обратное тому, которое охватывало его душу, когда он смотрелся в зеркало. Наблюдая за собою, но в то же время не собою со стороны, за чужими движениями своего тела, он тем самым как будто убеждался в своём настоящем внутреннем естестве. Это как-то… успокаивало.

“Кстати говоря, прошло всего несколько месяцев, а ты уже так свыкся с телом Артура, что оно заменило твоё собственное в астральной проекции… Ты хамелеон, Эрхи”.

“Или подожди… Ты никогда не смотрелся в зеркало в своём прошлом теле?”

“…” Артур молчал.

“Жаль, жаль. Мне было бы интересно увидеть, в кого ты вымахал…” Джозеф повернулся и взглянул на город. Он уже совсем притих. На улицах никого не осталось, и небо, далёкое небо в молочных разводах совсем уже потемнело и было уже не голубым, но синим, как море. Джозеф вздохнул и вдруг повернулся и в несколько прыжков забрался на крышу башни. Крыша была из красной черепицы. Он прошёл по ней лёгким шагом и присел на краю. Тут открывался вид на далёкие горы.

Солнце уже почти совсем закатилось, его лучи переливались за снежную вершину, — они сияли и слепили над нею.

Был вечер.

“Как думаешь Ар… Ха, ладно, будешь Артур. Как думаешь, Арту… Арти… Возвращаемся к Эрхи. Артур сложно исковеркать… Как думаешь, когда самое лучшее время умирать?” Спросил мужчина.

Артур стоял у него за спиной.

“Не в смысле, когда вообще, а когда у тебя есть выбор. Когда смерть обязательна, но можно выбрать, под каким соусом её тебе подадут: утром, днём, вечером… Когда?”

“Как по мне, ночью слишком мрачно. Я люблю чёрное, да, но только на контрасте со светлым днём. Тьма и так удушает, а смерть, по сути, такая душная штучка. Гадость, гадость. Как будто тонешь в колодце”.

“День… Эх, ух. Даже не знаю. Можешь себе представить добровольную смерть в разгар дня? Я нет. Столько дел, куда её впихнуть? Непонятно”.

“Утро, вот утро — это мило. Но только самое раннее утро, когда все ещё спят, и ты наедине с миром. Он оживает, а ты умираешь… Ах, я знаю, вот почему утро — это так хорошо. Потому что человек на самом деле не знает смерти. Мы представляем её себе, но не знаем. Никто никогда не испытывал смерти и остался жив… Кроме меня, да и тебя, но я говорю про настоящую смерть. Безвозвратную. И потому, что мы не знаем смерти, потому, что мы её только представляем, мы смотрим на мир вокруг, и он, волей не волей, окрашивает наши ожидания. И потому утром не страшно, утром любое превращение, а смерть, это, конечно, превращение, — переход из одного состояния в другое, неизвестное — становться радостным. А вечером…”

“Вечером смерть сладка… Приятна, нежна как кроватка. Тёплый свет укутывает тебя, и облака тебя укутывают, и вместе с миром, вместе с солнцем ты сходишь в сон, — только ты из него не вернёшься. Только ты единственный из него не вернёшься. Я вернулся, но я особенный. Я — главный герой”.

Артур стоял у него за спиной и молчал, не мешал мужчине говорить свою речь. Одним взглядом юноша поглядывал на солнце. Оно уже почти совсем скрылось за горную вершину. Широкая тень уже перевалилась за городские стены и тянулась к замку. Семь минут прошло.

“Осталось тринадцать…”

Сказал Джозеф сухим голосом.

“Эрхи… Помнишь я обещал тебе рассказать о моём прошлом? Самое время. Вернее, самое не время этим заниматься, но ты заслужил, мне не хочется, но ты заслужил. Буду краток”.

“Я был… Принцем. Правда. Уютного мирского королевства. Мой дальний предок, ещё живой, разумеется, возможно до сих пор живой, был Архимагом. Я жил безбедно, ни о чём не волнуясь. Жить я так мог долго. Знаешь отвары, которые продлевают жизнь? У меня их было вдоволь. Забавно, тебе такая жизнь была бы в пору. Собственно, её я тебе и предлагал. А сам отказался”.

“Почему? Потому что мне нужно большего. Видишь солнце? Смотри как оно опускается. Не хочу, чтобы опускалось. Хочу взять тварь за шкирку и поднять…” Джозеф протянул руку и сжал кулак, и как будто заключил в нём солнце, — но круг золотого пламени проскользнул мимо кулака, поджимая свои лучи в гору.

Семь минут, подумал Артур. Ровно.

“Шесть пятьдесят девять”. Сказал Джозеф.

“А теперь пошёл вон, мелкий. Умирать надо одному. Кыш, кыш. Ещё бы сопливый мальчишка маячил душой над душой в последние минуты. Брысь”. Он помахал рукой, как будто отгоняя мушку.

Артур бросил ему спокойный взгляд и растворился. Теперь Джозеф сидел на крыше башни совсем один. Он достал серебристые часики и закрутил на цепочке, — часики сделались золотистыми, наливаясь маслянистыми, густыми лучами вечернего солнца. А потом Джозеф их приоткрыл, и вдруг они и вправду стали как золотые.

“Давно не виделись”. Сказал мужчина в теле юноши и горько, устало улыбнулся.

“Жаль я не могу остановить время для себя…” Произнёс он и сжал часики. Рука его едва-едва, почти незаметно, дрожала. Улыбка исчезла с его лица, не было смысла её больше удерживать, и само лицо стало мрачным.

“Хорошо, Эрхи, ты меня таким не видишь… Как же… Cтрашно умирать”. И снова он улыбнулся, только теперь улыбка его была жалкой, испуганной. Джозеф вдохнул единственный дрожащий вдох и с ненавистью, а потом с отчаянием взглянул на уходящее за гору, неумолимое солнце.

Человек действительно не знает смерти. Он её не знает, а боится. Страх этот фальшив и глуп, думал Джозеф. Сам то он знал смерть, и потому боялся по-настоящему, до глубины души. Мужчина сжал кулаки. Он решил думать. Чтобы не бояться, чтобы не быть существом жалким и немощным в самом конце жизни, он решил заняться тем, чем занимался всю свою жизнь: мужчина отпустил с цепи свою мысль. Он размышлял.

Но о чём думать? Сперва он не знал, но время шло неумолимо, и он придумал. Точно. Время. Время, время… В глазах его засверкали, задрожали красные звёздочки. Время, Маг Времени, Сердце Бога, шестнадцать лет, шестнадцать тысяч лет, древне-магический… Язык людей на Эфое произошёл от древне-магического. Как ни странно, он не сохранил слово мана, но зато имел другое слово: манна. Его использовали в современном магическом мира Белой и Чёрной Башни. Его говорила Осень. И было ещё одно, похожее слово. Омоним. Редкое слово, которое Джозеф обнаружил случайно. В религии Абсолютного была своя «манна», и означала она…

“Божий дар… Манна небесная…” Мысль его разгонялась, всё быстрее и быстрее связывала она разомкнутые нити. Джозеф тянул за ниточку и вытягивая на свет целую паутину.

Оставалось полторы минуты.

Джозеф замер.

“Вот… Вот что ты задумал… А-ха-ха. Ах ты тварь, ах ты дрянной паразит…” Глаза Джозефа вспыхнули, он хотел немедленно позвать Эрхана, — но не мог. Юноша действительно ушёл, — он уважал последнюю просьбу своего учителя на уединение. Джозеф не растерялся. Немедленно он оторвал себе палец и попытался начертить кровью на земле, как вдруг замер и поперхнулся. Звёзды в его глазах задрожали как свечки на ветру. Внутри него испепеляющим сиянием вспыхнуло золотистое сердце.

…В мире снов, на золотистом пляже стремительно разваливалась, как песочный торт, каменная скала. Волны обгладывали её словно хищные языки и заглатывали кусками в свои глубины. Но скала держалась, она продержалась бы ещё минуту, как вдруг золотистое сердце в дальних водах вспыхнуло и забилось колокольным звоном, отбивающим начало нового мира. Из него вытянулась белейшая рука с белыми ногтями и розовой ладонью. С тремя метками, тремя точками на кисте. Рука повернулась, и волны зушемели. Они сделались сильнее. Теперь они зарывались в скалу и срывали её куски, растворяя её в золотистом сиянии…

Джозеф упал на колени. Он больше не чувствовал своих ног. Мужчина точно отсчитывал своё время и думал, ему оставалась ещё минута, но вдруг она стала таять прямо у него на глазах. Минута превратилась в пару секунд и была уже на грани разложения. Ещё немного, ещё… Нужно, нужно сказать…

Если ничего не сделать, через двенадцать лет Эрхи умрёт, и все умрут, весь мир будет уничтожен, весь мир будет заново…

Джозеф вспомнил девушку — Мария была совсем рядом. Она лежала на террасе возле башни. Он попытался крикнуть, но обнаружил, что дух его слишком ослаб даже, чтобы поднять голос. Его душа неумолимо выгорала.

Джозеф упал словно брошенная кукла. Только в глазах его кипела последняя жизнь, последние красные звёзды сверкали на солнце и отражали солнце. Но в мужчине больше не было сил поднять руку и попытаться схватить пламенный шар. Солнце ушло за гору и пропало в его глазах. Глаза стали пустые как стёкла в никуда.

Почти минуту лежало на крыше башни неподвижное тело; потом оно моргнуло, приподнялось и задумчиво осмотрело свой оторванный палец. Артур растерянно нахмурился, — интересно, у кого он украл эту повадку? — достал кубик, Семь, оторвал от него кровавый жгутик — кажется, кубик при этом пискнул — и проглотил. Палец начал расти заново.

Ещё некоторое время юноша стоял на крыше. Солнце провалилось за далёкую гору, и на мир опустилась завеса синей мглы. Лицо юноши было непроглядным, и невозможно было увидеть, какое у него сейчас было выражение.

Юноша постоял, повернулся и спрыгнул с башни на террасу.