Прародитель Магии. Том 4

199. Сломанная Кукла

199. Сломанная Кукла

Атросити уже довольно давно не была счастлива. Уже давно она не чувствовала радости, не веселилась, как веселилась, когда была маленькой шестидесятилетней девочкой, и когда сердце её обливалось сладостной, как будто сахарной кровью, стоило ей только почуять человека и услышать страшный крик, а потом бульканье, буль-буль-буль, когда вырываешь ему гланды.

Атросити давно уже так не развлекалась, и всё из-за… Неё.

— Тварь… — прошептала девушка, просыпаясь на своей кровати и раскрывая веки.

Над нею сияла неподвижная люстра. Огромные стеклянные глазки девушки отражали её горячий желтый свет. На Атросити были белые шёлковые пижамы, на которые спадали её волнистые чёрные волосы. В них тоже переливался свет люстры, и так ярко, что они казались вымоченными в смоле.

Вскоре эта иллюзия развеялась: волосы девушки были очень лёгкие; они были воздушные. Она поднялась со своей огромной трёхместной кровати, вышла за вуаль балдахина, и первым же делом прошлась по своим покоям, с шёлковыми красными коврами, без единого окошка, до зеркала. Зеркало у девушки было своеобразное: у него не было верхней половинки. Она была как будто срезана. Поэтому, когда Атросити в него смотрелась, девушка не видела своего лица.

Она оголилась и стала рассматривать свою белоснежную кожу, своё худощавое тельце, щупать его, водить двумя пальцами по выпирающим косточкам… Закончив с этим, девушка достала из деревянного шкафа чёрное платье; оно как будто больше шло кукле, чем настоящему живому существу — платье было пышное, с блёстками, с рюшами, с длинными прикреплёнными панталонами…

Спустя примерно полчаса Атросити с трудом облачилась в наряд. На ней было миленькое бело платье с красными блёстками, а в ногах её лежало другое, чёрное, рваное, как будто его растерзала собака. Девушка очень осторожным движением провела по губам розовой помадой.

Всё, подумала Атросити. «Всё», — сказала она и медленно отложила помаду на стульчик на кривых ножках, как будто делающих реверанс, на котором лежал ещё расцелованный красными поцелуями белый платочек. Теперь ей больше нельзя кусать губы…

Атросити обежала взглядом пол. Даже на красном, шёлковом ковре были заметны повсюду бурые пятна. Девушка снова взяла тряпочку, вымочила её в чаше с розовой водой, и ещё раз протёрла свой подбородок.

Когда у неё появилась эта дурная привычка, кусать свои губы? Примерно тогда, размышляла девушка, когда весь мир сделался для неё пустым и пресным. Кстати говоря, а когда это мир стал для неё пустым, пресным, и тупым?

Примерно тогда, отвечала сама себе Атросити, когда ей вырвали глаза. Или немного позже, когда Атросити поняла, что она теперь урод, когда ужас, с которым на неё смотрели её игрушки, стал совершенно голым, и в нём не было больше ни капельки былого очарования её красотой, когда стало понятно, что ей никогда больше не вернуть былую красоту, что она уже не является и не может больше быть прекрасной и весёлой девушкой, которая купается в кровавых бассейнах и сверкает невинной и жестокой улыбкой… Когда она стала непригодна, чтобы играть эту роль… Тогда?

Да, тогда.

Тогда она перестала получать от еды малейшее удовольствие.

Какое-то время Атросити хотела ещё всё исправить, она хотела силой достучаться до своего спящего сердца. Её «игры» того периода потеряли всю изящность и были просто пошлыми: как-то она съела за один присест тысячу младенцев на глазах их матерей, и даже это не помогло ей почувствовать совершенно ничего.

Всё это было пресно и противно.

Много раз Атросити пыталась заставить себя вырвать уродливые глаза, вдавленные в её глазницы, но каждый раз девушку бросало в страшную дрожь, и руки её опускались.

Как сейчас.

Из прокушенной губы девушки ручейками бежала кровь. Атросити лежала на земле, в рваном платье, мелькая бледной кожей и впиваясь длинными белыми ногтями в свой живот и в свою грудь. Она смотрела в зеркало, на неподвижный блеск своих искусственных глаз. Зеркало отражало глаза, и глаза отражали зеркало. А сама Атросити лежала на полу как совершенное ничто.

Такое положение продолжало почти полчаса. Потом в дверь её постучали.

— Не хочу… нет! Хочу есть! Приведи… — говорила девушка рваным голосом, постоянно срываясь на крик: — Приведи…

Перед нею, прямо перед ей пустыми глазами, предстал мальчик — человек со зрачками, как прекрасные сапфиры.

— Приведи того, нового, и… Ещё принеси щипцы… — проговорила девушка, и за её дверью зазвучали отдаляющиеся шаги. Атросити с трудом повернула дрожащую голову в землю, пряча своё лицо за смолянистыми чёрными волосами…

…

…

…

Артура и детей ранним утром разбудил звонкий, но совсем немелодичный колокольчик. Правда, мужчина и не спал вовсе, чтобы его нужно было будить: он просто открыл глаза. Дети начали подниматься и одевать свежие костюмчики. Маг последовал их примеру. Когда он натянул на себя шорты, открывавшие ноги до коленок, и чёрные ботиночки, ему на плечо положил руку уже знакомый дворецкий. Следуя за ним, голубоглазый юноша покорно вышел из помещения, — остальные ребята на него даже не обернулись. Все они смотрели в землю.

Пока они шли ветвистыми коридорами, Артур обдумывал свой план. К сожалению, на его осуществление было довольно мало времени, — остальные из Гексагона должны были быть со дня на день. Потому маг не успевал использовать свои часики.

Благодаря Сердцу Бога, мужчина мог делать Растяжку Времени продолжительностью в пять часов. Этого было более чем достаточно, чтобы один раз попытаться убить Атросити.

Если бы у Артура была неделя, например, то учитывая среднюю скорость восстановления манны с использованием самоцветом, он мог бы попытаться три раза — три репетиции.

К сожалению, времени и вправду было в обрез. Попытка была только одна, а потому приходилось действовать без этого конкретного заклинания — оно сжирало слишком много манны, а чтобы убить Порождение Смерти ранга Гексагона в его собственном логове, и потом убежать, манны нужно было много.

В очередной раз Артур посетовал, как сложно убивать этих тварей.

Было бы куда проще, если бы можно было сразу прорваться в темницу Шанти и освободить её, чтобы она сама перебила своих слуг. К сожалению, этому мешал какой-то «Кровавый Замок». По словам Кровавой Императрицы, пока половина Гексагона не будет мертва, вызволить её сестру было невозможно.

Оставалось ещё двое.

Меж тем дворецкий остановился, и все мысли немедленно оставили голову мага; он приготовился к сражению. Дверь перед ними открылась, и он один вошёл в пышные покои с большой белой кроватью у стены и с красным шёлком, застилавшим пол.

Атросити, в новеньком голубом платье и с белой ленточкой на шее, стояла в окружении всевозможных пыточных приспособлений и держала над углями раскалённые щипцы. Пылающие угли отражались в её стеклянных глазках.

И сразу же Артур чуть не поморщился.

Все эти приспособления, ошейники, щипцы, ножи… Всё это было настолько же гротескной издёвкой над добрым пыточным искусством, насколько сама девушка в своём платье была гротескной пародией на куклу.

Девушка, надо заметить, была в дурном настроении. Стоило Артуру войти, как она вгляделась ему в глаза, очень пристально, и глядела так едва ли не десять секунд, а потом прикусила губы, подошла к нему и поднесла к его лицу щипцы… Маг приготовился незаметно пырнуть её «Кинжалом Времени», но, когда щипцы были примерно в сантиметре от его зрачка, Атросити застыла.

Она вдруг швырнула инструмент на землю. Потом девушка пару секунд стояла неподвижно и кусала губы. Затем она развернулась, схватила охапку пыточных приспособлений и бросила их все на кровать. Девушка запрыгнула на матрас и стала перебирать свой «арсенал» руками. Спустя пару секунд Атросити снова схватил приступ, на белые одеяла с её губ закапала кровь, и она зарылась лицом в ладони… Она поёрзала, а потом размякла и повернула к Артуру своё предельно унылое лицо.

Мужчина отметил про себя, что огромные глаза могут даже уныние сделать безумным.

Девушка швырнула в ноги мальчика что-то ногой.

— Надевай, — сказала она тихим голосом.

Артур приподнял шипастый кожаный ошейник.

Вдруг занятная мысль пришла ему в голову.

Почему бы и нет?

Мальчик надел ошейник:

Он резко прошёлся вперёд и нежным движением обхватил ошейником нежную шейку девушки, и застегнул. Атросити вздрогнула и выпучила свои стеклянные глазки. А мальчик посмотрел в них, взглядом совершенно спокойным, и сказал:

— Надел.