Правда варварской Руси

«Громи поганых латынян!»

Западное сознание во все времена формировалась потоками пропагандистской информации. И поляки в XVII в. не были исключением, находясь под гипнозом своей же собственной пропаганды. Поэтому они напрочь игнорировали тот факт, что в войнах с Россией начиная с Ивана III граница неуклонно сдвигалась на запад. Забывали, как громили их Скопин-Шуйский и Пожарский — зато помнили, как их предки захватывали Москву. Забывали, как потрепали их в прошлую войну — но помнили поражение Шеина под Смоленском. Вся польская литература о столкновениях с Москвой носила весьма тенденциозный и хвастливый характер. Соотношение сил и потерь безбожно искажалось, собственные успехи раздувались до небес, а неудачи замалчивались или объяснялись «случайностями». Добавлялись и «свидетельства» вроде записок дьяка Котошихина, сбежавшего в 1654 г. в Польшу и, как все «диссиденты», постаравшегося в угоду новым хозяевам оплевать Россию и ее армию. Все это складывалось в карикатурную картину: русские — «варвары» и воевать не умеют. Поэтому Речь Посполитая была настроена довольно беспечно и не ждала от Москвы ничего серьезного.

А Златоглавая Русь готовила сокрушающий удар. Развертывались три группировки общей численностью 80–100 тыс. бойцов. Северная, под командованием В. П. Шереметева, из 15 тыс. человек сосредотачивалась в Великих Луках. Центральная — Я. К. Черкасского, из 41 тыс., собиралась в Вязьме. Южная, из 20–30 тыс., во главе с Алексеем Трубецким — в Брянске. Кроме того, для поддержки Хмельницкого к нему был направлен полк Василия Бутурлина из 4 тыс., а 7 тыс. оставались в Белгороде для прикрытия «крымской украины». Планировалось наступление по сходящимся направлениям: от Великих Лук — на Полоцк и Витебск, от Вязьмы — на Смоленск, Оршу и Борисов, и от Брянска — на Рославль и Борисов. А Хмельницкий должен был во взаимодействии с южной группировкой нанести глубокий удар по польским тылам.

Продолжалось дополнительное формирование войск. Сохранилась запись Алексея Михайловича о срочном наборе шести новых рейтарских полков, создавался и первый в России гусарский полк. Ствольный приказ докладывал, что в войска отпущено 31 464 мушкета, 5317 карабинов, 4279 пар пистолетов, и в приказе еще осталось 10 тыс. мушкетов и 13 тыс. стволов к ним. Это — отечественного производства. Но при таком размахе подготовки своего вооружения не хватало, и снова докупали за границей: 32 тыс. мушкетов, орудия, шпаги, латы из Германии и Швеции. В марте на Девичьем поле прошли маневры солдатских и рейтарских полков.

Важное событие произошло и в семье Алексея Михайловича. После смерти сына Дмитрия у него рождались дочери — Марфа, Евдокия, но наследника не было. Царь и царица истово молились, ездили в паломничества по святым местам. (Кстати, это был один из факторов, способствовавших возвышению Никона и усилению его влияния на государя, «собинный друг» часто сопровождал его в этих поездках, морально поддерживал, помогал «отмолить грехи»). И в 1654 г. наконец-то родился долгожданный сын Алексей Алексеевич. Это окрылило Алексея Михайловича, было воспринято как добрый знак перед началом кампании.

Первыми боевые действия начали поляки. 20-тысячное королевское войско вторглось на Украину, разметало несколько казачьих частей и подступило к Белой Церкви, а конные авангарды выплеснулись рейдами до Умани и Ивангорода. Хмельницкий воззвал к Трубецкому в Брянск, требуя «с нами сойтись под Киевом». Царь тоже послал воеводе наказ «итить к Богдану Хмельницкому и промышлять вместе». Но Трубецкой был опытным полководцем и весьма авторитетным лицом — за государевым столом он занимал первое, самое почетное место. Поэтому он мог себе позволить отступить от буквального выполнения приказа. Он понимал, что идти к Киеву — значит растрепать свою группировку и сломать общий план наступления. И верно оценил, что силы поляков невелики, украинцы сами смогут с ними справиться. Поэтому к гетману послал лишь отряд В. Б. Шереметева в 4 тыс. человек, но с большим количеством артиллерии, которой не хватало у казаков. И оказался прав, Хмельницкий с Бутурлиным отразили удар.

Более серьезные приготовления поляки начали только в мае. Сейм объявил посполитое рушенье, определил командующих. Коронным гетманом стал Станислав Потоцкий, сын прошлого гетмана, польным гетманом коронной армии — Лянцкоронский. Великим гетманом Литовским остался Радзивилл, а его заместителем, польным гетманом — Гонсевский. Польша готовилась выставить 60-тысячную армию из наемников и ополчения. Спешно усиливалась система крепостей. Союзником поляков стал Крым. Но наемников теперь приходилось распределять по двум фронтам, а шляхта проявляла обычное разгильдяйство даже в Литве, которой грозило вторжение. Радзивилл писал королю: «И то наказанье и заслепление Божье, что шляхта не единые охоты к сбиранью и деянию отпору неприятелю не чинят».

А русские не ждали. 18 мая царь выступил на войну. «С утра, перед его государевым походом, сбирались его государева полку сотенные головы с сотнями, и рейтарские, и гусарские, и солдатские полковники и начальные люди с полками, и головы стрелецкие с приказами на поле под Девичьим монастырем. А собрався, из-под Девичья монастыря с поля шли Москвою через дворец сотнями, а на дворце в столовой избе в то время был и ратных людей всяких чинов из окна святою водою кропил святейший Никон, патриарх Московский и всея Руси». Никон в отсутствие царя оставался главой правительства, ему были даны огромные полномочия.

Пока Алексей Михайлович с полками двигался к Вязьме, три собранных на границе «кулака» уже начали вторжение. На правом фланге армия Шереметева 1 июня взяла Невель. Затем подошла к Полоцку, перерезав дорогу на Витебск и Вильно. После короткого боя на подступах к Полоцку город счел за лучшее капитулировать и принести присягу царю. Одновременно в центре части Якова Куденетовича Черкасского — стрельцы, дворянское ополчение и полки Буковена, Мартота и Закса овладели Дорогобужем, захватили крепость Белую. На левом фланге войска Трубецкого подступили к Рославлю, который сдался без боя. А поляков, напавших на Украину, окончательно разбили и изгнали, и Хмельницкий даже сам смог отправить к царю 20 тыс. казаков — Нежинский, Черниговский и Стародубский полки и запорожцев под командованием наказного атамана Золотаренко.

Таким образом путь основным силам был расчищен, они были надежно прикрыты от угрозы фланговых ударов, и 28 июня войска царя и Черкасского подошли к Смоленску. Сразу начали осадные работы: строили лагерь — «земляной город», батареи на Покровской горе, шанцы и острожки, перекрывшие дороги. Подтягивались части генерала Лесли, полковников Бутлера, Гипсона, Траферта, Дестервилля, Яндера, Гундермахера, Энгли. В городе насчитывалось 2 тыс. немецкой пехоты, 4 тыс. шляхты (не считая вооруженных слуг), 1,5 тыс. «жилецких людей» и 6 тыс. ополчения из мещан. Для обороны столь мощной крепости, как Смоленск, этого было вполне достаточно. Но большинство горожан воевать не желало, было много перебежчиков. Литовскому воеводе Обуховичу и коменданту Корфу приходилось изворачиваться. Пушки сосредотачивали по башням и воротам, где ставили немцев и верных гайдуков. А горожан расставляли на менее ответственных участках, по стенам, под надзором башенных гарнизонов.

Поляки использовали обычную в подобных случаях тактику. Защитники Смоленска должны были сдерживать и сковывать царские силы, а поблизости, в Красном, разместился Радзивилл с 15-тысячным полевым войском, чтобы бить осаждающих по тылам, проводить в город подкрепления, а после того, как у него соберется достаточная армия, обрушиться на русских и зажать между крепостью и своим войском, как было в войну 1632–34 гг. Но на этот раз наши воеводы не собирались выжидать подобного развития событий. Под Смоленском остался Алексей Михайлович, а Черкасский с частью войск выступил против Радзивилла. Первый бой обернулся не в пользу русских. Авангард вел себя легкомысленно, шел без разведки, на привалах не выставлял охранения. И Радзивилл, скрытно приблизившись по лесам, напал на него ночью. Среди необстрелянных новобранцев возникла паника, они побежали, бросив пушки и обоз. Пленных поляки не брали, перебили тех, кто был захвачен сонным или пытался сдаться. Большинство русских удрало. И Радзивилл раззвонил о полном разгроме противника, о тысячах убитых. Хвастал, что русским не видать Орши, как своих ушей. Разумеется, приврал. Разбит был лишь передовой отряд. А основной корпус Черкасского только выдвигался. Бойцы учли горький урок. И озлобились на поляков за расправу над товарищами. «Победитель» с полками Черкасского предпочел не встречаться, вопреки своим заверениям бросил Оршу и отошел южнее, к Копыси.

Однако на Россию в это время обрушилось другое, неожиданное бедствие. В Москву прибыло посольство из Грузии. Царя в столице уже не застало, но завезло из Закавказья «моровое поветрие». Чуму. Эпидемия оказалась страшной, стала косить москвичей десятками и сотнями. Находившиеся в городе дворянские и боярские семьи с прислугой начали разъезжаться по поместьям — и разносить заразу по стране. Никон отписал царю, предлагая эвакуировать его семью в Калязин монастырь. И Алексей Михайлович согласился, разрешил выехать и самому патриарху и боярам Пронскому и Хилкову, оставшимся управлять столицей. Объявил, что он никого не неволит оставаться в Москве. Но Пронский и Хилков покинуть свой пост отказались. А Никон повел себя двойственно. Скорее как глава правительства, а не патриарх. Собрал царский двор, штат основных приказов, и огромный обоз спешно покатил прочь из столицы. То есть, с одной стороны, Никон сберег близких государя и работоспособный аппарат управления. А с другой, получалось, пренебрег духовными обязанностями.

Это стало причиной «чумного бунта». Ведь далеко не все имели возможность эвакуироваться, люди продолжали умирать. Собственно бунта как такового не было — москвичи ударили в набат, собрались по колокольному сигналу к Успенскому собору, где шла служба и находился Пронский. Народ обратился к нему встревоженно и возмущенно — почему, мол, патриарх бросил паству в бедствии? Указывали, что некому даже поставить священников взамен умерших, и жертвы эпидемии приходится хоронить не по-христиански. Пронскому удалось успокоить москвичей. Он пояснил, что Никон уехал по царскому указу, обещал сообщить обо всем Алексею Михайловичу, и настроения успокоились. Москвичи стойко переносили бедствие, а Пронский и Хилков энергично боролись с ним. Устанавливали санитарные кордоны, налаживали вывоз и захоронение трупов, обеспечивали город продовольствием…

Но зоны боевых действий моровое поветрие не коснулось, и они разворачивались своим чередом. Наступление северной группировки Шереметева несколько замедлилось, на ее пути было много крепостей. Зато южная группировка продвигалась успешно. 12 июля после ожесточенного боя Трубецкой взял Мстиславль, связался с Черкасским и начал согласованную с ним операцию против Радзивилла. Быстрым маршем устремился на Копысь. Литовский гетман боя не принял — он ждал подмоги, которую собирал Гонсевский. И отступил к Шклову. 1 августа Копысь сдалась Трубецкому, горожане встретили русских с образами и хлебом-солью. А к Шклову Черкасский направил ертаульный (разведывательный) полк Юрия Барятинского. Легкая конница налетела на литовцев и, несмотря на свою малочисленность, принялась клевать их. Барятинскому приходилось туго, но он надеялся таким образом связать и удержать Радзивилла до подхода главных сил. Не получилось. Едва показались части Черкасского, противник немедленно вышел из боя и отступил к Борисову.

Фланговые русские корпуса продолжали одерживать победы. Шереметеву к концу июля сдались крепости Дисна и Друя на Западной Двине, за ними — Озерище, Усвят. А Трубецкой форсировал Днепр и 12 августа штурмом взял Головчин. Отряд князя Куракина подступил к крепости Дубровна, запиравшей путь по Днепру от Смоленска к Орше и Могилеву. Но овладеть ею не сумел. Дубровна была сильно укреплена, гарнизон во главе со шляхтичем Храповицким состоял из венгерской пехоты, роты гайдуков и дворян, отбивался активно, предпринимал вылазки, а у Куракина было всего 700 жильцов, и его отозвали под Смоленск.

Царь надеялся развить достигнутые успехи. Писал к Хмельницкому о глубоком рейде казаков на Луцк, а Трубецкому — чтобы шел навстречу Богдану на Минск и Брест. Но Трубецкой располагал более надежной информацией. Узнал, что Хмельницкий ни в какой рейд не пойдет, потому что на Украину нацелились набеги татар. Для себя же Трубецкой видел главную задачу не в эффектных рейдах, а в том, чтобы разгромить Радзивилла. И из Головчина вдруг стремительно бросил войска на преследование литовского гетмана. Преодолев за 2 дня около 200 км, он нагнал врага недалеко от Борисова, на речке Шкловке. Радзивилл уже успел соединиться с Гонсевским, русским теперь противостояло 20 тыс. воинов. Видимо, из-за этого неприятель чувствовал себя уверенно, и от битвы уклоняться не стал.

Трубецкой тоже. 14 августа он построил солдатские полки в центре, рейтар и дворянскую кавалерию сосредоточил на флангах и атаковал врага. «Бой был на семи верстах и больше». Шляхетская панцирная конница всей массой навалилась на русских, рассчитывая смять и раздавить их, но утыкалась в пики пехоты, а мушкетеры и легкие пушки расстреливали гусар беглым огнем. Возникла мешанина побитых лошадей и всадников. А с флангов ударили рейтары. Армия Радзивилла стала пятиться. Наконец, дрогнула — и пошло повальное бегство, преследование и рубка бегущих. Русские потери оказались ничтожными — 9 убитых и 97 раненых. А польская армия была разгромлена наголову. Было взято в плен 300 человек, из них 12 полковников. Захватили весь лагерь, обозы, знамена, даже карету, шатер и бунчук Радзивилла. Сам он был ранен и «утек с небольшими людьми». И добрался до Минска, где сумел собрать лишь 1500 беглецов. Остальные его подчиненные либо погибли, либо разбежались по лесам и своим поместьям.

Почти одновременно произошло сражение и под Смоленском. Куда менее удачное. В ночь на 15 августа русские скрытно подобрались к крепости и неожиданной атакой захватили часть стены и Лучинскую башню. Но гарнизон быстро опомнился, подвел под башню бочки с порохом и взорвал ее, уцелевшие участники атаки отступили. На следующий день начался общий штурм, ратники лезли на стены по длинным лестницам. Однако встретили жестокий отпор, несли потери, и царь велел прекратить атаку. У русских погибло 300 человек, около тысячи было ранено. Алексей Михайлович отстоял молебен за упокоение павших и решил больше не допускать больших потерь. Новых штурмов не предпринимать. От Вязьмы к нему медленно, с немалыми транспортными трудностями подтягивался «стенобойный наряд», самые тяжелые орудия — 4 пищали голландского и несколько штук русского производства, стрелявшие пудовыми ядрами. Их установили на подготовленных батареях, и началась бомбардировка.

Черкасский в это время подступил к Могилеву, и 26 августа он сдался без боя. А Шереметев подошел к Витебску. У противника там собралось до 10 тыс. защитников, у Шереметева же было всего 3400 бойцов. Но разношерстный и плохо управляемый гарнизон из шляхты, солдат, вооруженных слуг и горожан активности не проявлял, что позволило русским 28 августа окружить Витебск и блокировать заставами. В город отправился парламентером Ордин-Нащокин и предложил сдаться, гарантируя сохранение имущества и «вольностей». На это последовал гордый отказ.

Надо отметить, что на войне особенно ярко проявилась такая черта Алексея Михайловича, как высокая гуманность. Он постоянно и искренне заботился о воинах, щадил их. Когда в первом бою ратники побежали, оставив неприятелю орудия и обоз, он писал сестре: «радуйся, что люди целы». Кто-то из иностранцев предложил ввести смертную казнь за бегство с поля боя — царь такую меру с негодованием отверг. Сказал, что «трудно пойти на это, ибо Господь не всех наделил равным мужеством», да и вообще — с каждым может случиться. А после неудачного штурма Смоленска сделал выводы не только для себя, но и от воевод требовал беречь подчиненных. И Шереметеву послал приказ: «Промышлять подкопом и зажогом, а приступати к Витебску не велено, чтобы людем потери не учинить». Кстати, и в завоеванных городах царь вовсе не стремился установить свои порядки, уважал местные традиции. Жители Могилева подали ему челобитную, просили сохранить им магдебургское право, позволить носить прежнюю одежду и не ходить на войну — государь их пожелания удовлетворил.

Корпус Черкасского из Могилева выступил под Дубровну. Тоже получив приказ «промышлять зажогом и сговором, всякими обычаи, а приступати не велено». А Трубецкой осадил Шклов. Солдаты и стрельцы попыталась захватить его внезапным ночным приступом, но гарнизон оказался начеку и отразил атаку. Тяжелых орудий у Трубецкого не было, только полевые. Тогда он приказал артиллерии бить не по стенам, а «по хоромам» — по жилым домам, чтобы вызвать пожары и панику, а своим бойцам «из ружей стреляти беспрестанно», поражая защитников на стенах и башнях. И подействовало, 31 августа Шклов капитулировал.

Смоленск еще держался. Гарнизон надеялся на чуму в России, что она проникнет в царское войско. Рассчитывал на помощь Радзивилла — гетман слал хвастливые письма, уверял, что заманивает неприятелей в глубь своей территории, а там разделается с ними, придет под Смоленск и заберет русских «голыми руками». Но непрерывная бомбардировка вызвала пожары, в стенах возникли и расширялись проломы. В городе кончался порох, и ответный огонь слабел. Горожане прятались по погребам, не выходили на работу по восстановлению укреплений. Шляхта отказывалась дежурить на стенах под обстрелом. Кричала, что продолжение сопротивления погубит их семьи. Наемники грозили взбунтоваться, им нечем было платить жалованье. Пришло и известие о разгроме Радзивилла — помощи ждать было больше неоткуда. А к царю продолжали подходить новые силы. Прибыли от Хмельницкого атаман Золотаренко с казаками, 5 полков от Трубецкого, свежие части из России. В осадном лагере собралось 32 полка, а от эпидемии армия отгородилась системой кордонов на Смоленской дороге.

В общем стало ясно, что нового приступа город не выдержит. И 2 сентября командование гарнизона вступило в переговоры. Через неделю русские уполномоченные, стольники Иван и Семен Милославские и стрелецкий голова Артамон Матвеев, подписали акт о сдаче Смоленска. Шляхте и иноземцам был разрешен свободный отъезд в Польшу с оружием и имуществом, желающие могли остаться на русской службе. 23 сентября прошла торжественная церемония возвращения Смоленска под власть России. «Воеводы и полковники из Смоленска вышли и государю челом ударили на поле и знамена положили перед ним, государем, и сошли в Литву». Уехали Обухович и Корф «с малыми людьми» — причем в Польше за капитуляцию Обухович был казнен. Большинство служилых и горожан поступили более благоразумно: присягнули царю. Для «начальных людей», перешедших в русское подданство, Алексей Михайлович дал праздничный обед. И назначил воеводой Смоленска Григория Пушкина.

На других участках боевые действия продолжались. Шереметев, осаждая Витебск, отправил псковский полк под командованием И. И. Салтыкова в поход по Западной Двине. Он овладел Режицей, Лужей, Люцином, подошел к Динабургу и пробовал с ходу захватить его. Но атаку отбили, и русские отступили от этой крепости. Золотаренко был послан на Могилевщину, взял Пропойск и Новый Быхов. Однако Старый Быхов, где укрепились поляки, захватить не смог, и казаки ударились в грабежи, разоряя все, что под руку попадется. В Могилеве находился лишь небольшой отряд воеводы Воейкова и шляхтича Поклонского, перешедшего к русским. Они жаловались царю, что не в силах угомонить «освободителей», и Алексей Михайлович приказал этим заняться Трубецкому. Тот направил стрелецкую часть, по уезду были расставлены посты для «обереганья» людей. Золотаренко такими мерами очень возмутился: «Что ж мы будем есть, если нам хлеба, коров и лошадей не брать?» На что Воейков прозрачно намекнул — дескать, в Старом Быхове припасов имеется много. Пришлось Золотаренко все же заняться осадой сильной твердыни. Но успеха он не имел. Запрет грабежей и наступившая осень негативно подействовали на его воинство, многие возвращались на Украину. У наказного атамана осталось 6–8 тыс. сабель, он снял осаду и ушел в Новый Быхов.

Против Радзивилла, снова пытавшегося собирать в Минске шляхту, Трубецкой выслал Долгорукова и Измайлова с двумя солдатскими полками и 3 тыс. дворян, рейтар и стрельцов. При их приближении Радзивилл оставил Минск и отступил в глубь страны. Постепенно «подчищались» крепости, оставшиеся в тылах у русских. 29 сентября Трубецкой взял Горы. Пришел черед и Дубровны, которую все еще осаждал Черкасский. 2 октября Трубецкой получил приказ идти ему на помощь. А из Смоленска туда направлялась на плотах тяжелая артиллерия — 2 русские и 2 голландские «градобойные» пищали. Осажденные ответили вылазкой, напали на лагерь Черкасского. Но его успели хорошо укрепить палисадами и шанцами. Отразили врага и контратакой загнали обратно в город. После чего начался обстрел Дубровны из крупнокалиберных орудий, а солдаты и стрельцы под прикрытием огня рыли траншеи и вплотную приблизились к стенам крепости. И лишь после этого 12 октября гарнизон сдался. Но тут уж о почетной капитуляции речь не шла. Защитников взяли в плен, горожан выселили, а от царя пришел приказ: «Город Дубровну выжечь», что и было исполнено.

В российском тылу было, пожалуй, тяжелее и опаснее, чем на фронте. Моровое поветрие из столицы перекинулось на Нижний Новгород, Калугу, Тверь, Тулу, Суздаль, Рязань. Бояре Пронский и Хилков оставались с москвичами до конца. И долг свой исполнили до конца — чума унесла обоих. Лекарств от страшной напасти не было. Людей спасали лишь стойкость, выносливость и вера. В эту пору прославилось много чудотворных икон, у которых народ искал защиты — и получал ее. Теребинская икона Божьей Матери в Тверской епархии, Боголюбская — в Угличе, Седмиезерская — в Казани. В Москву из Красногорского монастыря была привезена Грузинская икона Богородицы. А в Шуе по видению одного из прихожан лучшему художнику Иконникову было поручено написать за неделю икону Богородицы-Одигитрии. Всю эту неделю город постился и молился, а после освящения иконы «моровая язва» стала прекращаться. Осенью она пошла на убыль и по всей стране, даже заболевшие начали вдруг выздоравливать, и с наступлением холодов эпидемия исчезла совсем.

Сколько людей погибло — неизвестно. Были вымершие деревни, улицы, слободы. Но утверждения ряда источников, что Москва потеряла сотни тысяч жителей, а Центральная Россия — половину населения, выглядят слишком преувеличенными. И столица, и государство в целом довольно быстро ожили и пришли в себя. То есть большинство людей в пораженных районах сумело спастись, отсиживаясь в запертых дворах и домах, либо разбегаясь на природу, в поля и леса. Правительство осенью сочло возможным вернуться в Москву. Но царь после взятия Смоленска из предосторожности остановился в Вязьме, где и встретился со своей семьей. Успехи русского оружия были впечатляющими. Алексею Михайловичу шли поздравления со всего православного мира. Константинопольский патриарх Паисий выслал в дар царю великую святыню — Влахернскую икону Пресвятой Богородицы, с которой византийский император Ираклий сокрушил персов.

А русские отряды брали все новые города — Гомель, Чичерск, Речицу, Жлобин, Рогачев. Часть сил, освободившихся из-под Смоленска, была отправлена под Витебск. В результате у Шереметева собралось 20 тыс. ратников, 20 больших орудий, и 17 ноября после бомбардировки город был взят ожесточенным штурмом. Всего же в кампании 1654 г. под русский контроль перешли 33 города. Но в ту эпоху не только в России, айв других странах зимой воевали редко. Оставлять войска в холодах и ненастьях означало обречь их на болезни и лишние потери. И Алексей Михайлович распорядился разместить гарнизоны в захваченных крепостях, а прочие части отвести на зимние квартиры, дворянам разрешалось разъехаться по поместьям. Фронт установился по линии Невель — Озерище — Витебск — Орша — Шклов — Могилев.

Отличившиеся командиры получили повышения в чинах, награды. Награждали, как водилось на Руси, прибавками к жалованью, кубками, шубами с царского плеча. Кстати, эти награды часто подвергались насмешкам иностранцев и историков. Вот, мол, как дешево ценили цари своих «холопей» — за подвиг или взятый город всего лишь шубу! Хотя при этом забывается, что эмалированные кусочки металла, из которых делают ордена, сами по себе тоже стоят не дорого. А царские шубы и кубки служили, конечно же, не обычной одеждой и посудой, а именно аналогом орденов. Их записывали в разрядные книги, кубки выставляли в доме на видном месте, а шубы надевали в самых торжественных случаях, напоказ — как ордена.