Преданная. Невеста (СИ)

Глава 32

Юля

Его молчание служит для меня жесточайшим из наказаний. Но даже оно не дает засомневаться, что я все сделала правильно, публично заявив о своей готовности продолжать.

Слава не разговаривает со мной ни в последний день отпуска, ни когда мы ждем в аэропорту и уже летим домой в самолете.

Я не знаю, как лучше. Вижу: он сдерживается, хотя хочет сносить головы. В первую очередь — мою.

В его глазах я натворила лютую дичь. В собственных — сделала то, что должна была.

Пусть теперь я шизанутая девчушка, которая сама напрашивается на участие в маленькой заварушке, но это решение, объективно, не за ним, а за мной.

Прости, любимый.

Из аэропорта нас забирает один из водителей семьи Тарнавских. Даже с ним мой Слава здоровается скупо и хмуро. Отдает мне паспорт без слов. Забрасывает в багажник мой чемодан, не ожидая ни от кого ни разрешения, ни помощи.

Со вздохом обхожу и без бессмысленного мятежа сажусь в машину.

Не знаю, куда он скажет меня завезти. Не знаю, когда вызреет для обмена хотя бы какими-то фразами.

Я не собираюсь больше своевольничать. Только раз. Только так. Но даже говорить ему сейчас об этом смысла нет.

Вздыхаю. Он на меня не смотрит — или в затылок водителю, или в окно.

Машина останавливается рядом с нарядным входом в высотку, в которой расположена квартира Тарнавского. Он сам ведет по плитчатому просторному холлу оба чемодана — мой и свой.

Я плетусь следом. Снова покорно.

Попав в квартиру — медленно разуваюсь.

Мы же не сможем даже здесь двумя словами не обменяться?

Набравшись смелости, произношу:

— Если хочешь, я уеду.

И получаю в ответ такой красноречивый взгляд, что хочется язык заглотить.

Он сходу ничего больше не отвечает, я просто понимаю, что мое «уеду» ему не зашло. Уходит в спальню. Там что-то грохает. Снова слышу глухое:

— Да ебаный в рот.

Злишься. Я знаю, ты злишься. Но прости меня. Пожалуйста…

Благодаря Салманову теперь все, включая Власова, знают, что ни черта я не выхожу. Слава тоже в курсе. Пережить это… Ему сложно.

А мне сложно даже решить — пойти следом за ним в спальню или остаться в коридоре.

Вздыхаю. Подталкиваю себя.

Он как раз достает из комода свои вещи. Боксеры, домашние футболку со штанами. Я мнусь, заступив немного вглубь.

— Слав, давай поговорим…

Обращаюсь к нему, чувствуя, что больше не выдерживаю. Мне легче было бы действительно просто поехать к себе. Мы и так прошлую ночь провели в тишине. Я знаю, он не спал. Я и сама не спала. Еще одну рядом, но в таком напряжении, я не переживу. Тошнит.

Но он не готов. Не хочет. Злится крайне.

Застыв перед полуоткрытым шкафчиком, поворачивает голову и смотрит на меня хмуро. Наверное, не хочу знать, что в голове крутит. Или наоборот хочу.

Выматерись на меня. Выкричись. Скажи, что большей дуры не встречал.

Что-угодно. Только любить не переставай.

Но он не идет на контакт. Сморгнув, выравнивается. Кивает на дверь в ванную.

— Душ твой. Я воспользуюсь гостевым.

Больше — ни слова. И даже ни взгляда.

Обходит меня и направляется в сторону соседней комнаты, а я закрываю глаза.

Разочаровывать его очень больно. Больнее было бы только терять.

Я выжидаю сорок минут, просто сидя на кровати. Не хочу лезть сразу же. Но и о том, чтобы оставить всё, как есть, думать не могу.

Я очень соскучилась по родному городу, своей работе, его квартире, да даже учебе, но радоваться возвращению совсем не получается.

Я даже усталости не чувствую, хотя устала адски.

Встаю. Зачем-то крадусь на носочках. Заглядывая в соседнюю спальню, боюсь увидеть его в кровати. Спать отдельно — это как-то совсем слишком.

Сердце бьется быстро, но не обрывается. Хотя бы тут его нет. Он в ванной. Там тихо. Вода уже не шумит.

Я крадусь дальше. Нажимаю на ручку и тяну на себя. Открыто.

Я захожу к нему без стука и спроса. Точно так же, как договорилась с Айдаром.

Щеки и плечи тут же окутывает горячий пар. В ноздри заползает запах хвои, цитруса и свежести.

Слава не оглядывается. Не удивлен, значит.

Он стоит у раковины, уперев руки в ее мраморный пьедестал. Бедра обмотаны белым полотенцем. На плечах поблескивают капельки воды. По спине знакомой россыпью родинки.

Волосы липнут к затылку.

В зеркале вижу, что с челки до сих пор скапывает в раковину.

Он поднимает взгляд. Пересекаемся в отражении. Не знаю, сознательно ли, но выстреливает в меня злостью.

Ты хочешь, чтобы я ушла, да?

Я не могу. И тут прости.

Возможно, утверждаю его в мнении, что я ёбнутый камикадзе, но не отступаю, а наоборот подхожу. Быстро. Как хочется. Без осторожности и плана на случай, если план не сработает.

Касаюсь подушечками пальцев сильно сжатые кулаки. Еду вверх по запястьям. До локтей меня ведут дорожки вздутых вен. Дальше — глажу плечи. Выраженные бицепсы, которые каменеют сильнее при соприкосновении.

Хочу обнять его со спины, но понимаю, что сбросит руки. Торможу.

Делаю шажок ближе. Привстаю на носочки и прижимаюсь губами к плечу.

Осознаю, что из-за перенапряжения тупо плакать хочется.

— Ты уже не соленый…

Шепчу и становится грустно-грустно. Мы совершенно точно вернулись домой. Я совершенно точно испортила ему отпуск.

Слышу шумный выдох. Судейские предохранители срывает.

Что будет дальше — не знаю. Но если бы могла радоваться — радовалась бы. А так стараюсь не выдать степень расшатанности нервов, когда он оглядывается, делает шаг в сторону. Сгребает меня и заталкивает туда, где еще недавно упирался рукой.

Закрывает от всего мира собой. Упирается глазами в глаза. Отпускает себя. А меня вряд ли так просто отпустит.

— Ты не представляешь, как я на тебя зол, Юля.

Согласно киваю. Да, не представляю.

Он подается ближе. Давит лбом в мой лоб. Удерживать натиск сложно. Мне кажется, он легко раскрошит мне шейные позвонки. Но пытаюсь держаться.

— Столько опрометчивости, Юля. Блять, столько опрометчивости.

— Я знаю. И ты знаешь, что я такая.

Челюсти сжимаются. Я случайно соскальзываю взглядом вниз и вижу, с какой силой стиснуты кулаки. Дотронуться к нему страшно. Но я же бесстрашная дура.

Кладу руки на плечи. Снова глажу. Ловлю взгляд.

— Я тебя люблю.

— Ты пошла в обход, Юля.

— Я тебя очень-очень люблю.

— Ты вообще не понимаешь, что вокруг тебя разворачивается. Это тебе шуточки, что ли? Ты думаешь я просто ссыкло перестраховочное?

Мотаю головой. Нет. Я так не думаю. Ты просто тоже меня любишь и излишне бережешь.

Подныриваю и касаюсь его сжатых губ своими. Отрываюсь. Еще раз.

Он дергает голову назад. Не хочет.

Я понимаю. Принимаю. Мне обидно до боли, но он имеет право.

Снова взгляд ловлю.

— Ты делаешь для меня столько, Слав… Я хочу отвечать хотя бы чем-то значимым. — Объясняю свои мотивы максимально просто и доходчиво. Искренне. Я делаю это ради него, да. Но не потому, что считаю себя исключительной в своем деле. Это не самоуверенность. Мы будем очень-очень осторожными.

— Я говорил, что мне недостаточно?

Он груб. И тон и слова. Он все так же хочет меня размазать за самоуправство. Думаю, вполне рассматривал вариант оставить меня на Родосе.

— Не говорил. Я так чувствую.

Я изо всех сил пытаюсь сгладить, но в нем слишком много эмоций. Мужской подбородок опускается. Он смотрит вниз — на мрамор, а не на меня.

Мне страшно. Боюсь облажаться еще сильнее. Но и уняться не могу. Хочу, чтобы оттаял. Очень хочу, чтобы понял меня. Принял.

Глажу плечи. Глажу и глажу. Дышу по возможности спокойно. Жду, когда готов будет снова посмотреть.

Когда делает это — дыхание тут же сбивается. Злой еще.

Щурится.

— Я тебя им представил, чтобы если со мной что-то случится, тебя было, кому защитить. Мы с Власовым об этом договорились. Но я не думал, что ты решишь меня через Салманова взъебать, Юля.

— Это не так, Слав. Я знаю, что ты обо мне заботишься. Я тоже хочу позаботиться о тебе. О нас.

Он хмурится сильнее. Такими темпами залом между бровей станет постоянным. Я несдержано подаюсь ближе к его лицу. Ладони прижимаются к его щекам. Кожу раздражает дневная щетина. Я глажу их. Касаюсь кончиком носа его кончик. Он снова дергается назад. Его как током бьет от моей ласки. Я бью.

— Я слышала, что тебе говорил Салманов. И что ты ему говорил тоже слышала. Я правда очень сильно тебя люблю. И детей тебе рожать я тоже хочу.

Взгляд поднимается от моих губ к глазам. Я предельно серьезна. Он тоже такой.

Возможно, это неуместно, но я несмело улыбаюсь. Быстро тухну. Он серьезный. Я такая же.

— Я тебе рожу, обещаю. Если не передумаешь. Но давай сначала здесь закончим.

— Здесь закончим. Дальше что будет, по-твоему, Юль?

— Я дальше не влезу. Ты меня уволишь. Я сделаю вид, что ни черта не знаю о твоей специфике. Но здесь я обещала.

— Я тебя освободил от обещания. Прекрати.

Прямой приказ ломает волю. Он даже не представляет, как сложно с ним спорить.

— Я себя не освободила. — Произношу, возможно, даже жалостливо.

Он не сдается, но выдает усталость. Тяжело вздыхает. Смыкает веки. Качает головой.

Дальше — упирается лбом в мое плечо. Я голову наоборот запрокидываю. Стискиваю губы. Смотрю в потолок и моргаю.

Ладонь ложится на его влажный затылок. Ноша на моем плече — тяжелая-тяжелая. Но я так ее люблю… Я ее не сброшу.

Глажу. Глажу. Глажу.

Замираю. Опускаю взгляд и прижимаюсь губами над его виском.

В голове крутится целая куча слишком сладких, но абсолютно честных слов. Я пытаюсь подобрать те, которые он воспримет.

— Я у тебя дура, но упрямая, Слав.

Он не спорит. Мне даже обидно, если честно. Но…

— Не хочу, чтобы эта змея думала, что я слабачка…

На непрямое упоминание Кристины реагирует бурно. Как будто воздушным шариком сдувается. Отрывается от моего плеча и колко смотрит в лицо:

— Знаешь, что бесит больше всего, Юля? Ты же все равно по-своему сделаешь. Я могу как-угодно запрещать. Ограждать. Но вчера ты была уверена, что не вывозишь, а сегодня радостно бросаешься под поезд…

В это словах не меньше правды, чем в моих. Так и есть. Но я бросаюсь и не жалею.

— Поверь в меня, Слав… Пожалуйста. Доверься. Я тебе доверяю.

Прошу о максимально сокровенном. Он скрывает эмоции за сомкнутыми веками. Я уверена, что решиться ему сложно. Сглатывает. Снова смотрит — прямо и твердо.

— Еще один выбрык и я сдам тебе матери на хранение, Юля. — Угроза звучит очень убедительно, атмосфера в ванной не стала менее напряженной, но я почему-то улыбаюсь.

А он не кривится в ответ.

— Моей маме?

— Хуже, моей. — Улыбаюсь шире. Обнимаю за шею и касаюсь губами губ. Его — твердые, но назад уже не дергается.

Ты не пожалеешь, Слав. Обещаю.

Отрываюсь и смотрю загоревшимися глазами.

— Тогда не страшно. Майя говорила: ты из Тарнавских самый строгий.

Уголок судейских губ приподнимается в кривоватой ухмылке.