Преданная. Невеста (СИ)

Глава 36

Юля

«Что ты там, дочка?»

«У меня все хорошо, мамуль. Работаю, учусь. Загар слез почти. А у вас как?»

«Ты хоть на Новый год приедешь, Юль? Я тебя, считай, почти год уже не видела»

«Сестра, ты матери-то позвони. Она на стреме. И мне скажи: у тебя все хорошо?»

«Все хорошо, Владь. Я маме сегодня звонила. Пообещала приехать, но не знаю, выйдет ли. Дел куча»

«Каких дел? Насколько опасных?»

«У меня все под контролем. Я сотрудничаю с Тарнавским. Только Владь… Даже под пытками…»

«Даже под пытками, малая. Но ты дура у меня, конечно, я же говорил тебе: он не очень»

«Он самый лучший. Для меня»

«Завтра на Точке давай, нужно вживую обсудить пару моментов»

«Я не могу. У Тарнавского на мое время планы»

«Схитри. Скажи, что приболела. Побудешь у себя»

«Зачем мне ему лишний раз врать? Мы не можем обсудить по телефону?»

«Может я деньги тебе хочу передать, Юля?»

«Мне не горит. Пусть побудут у вас. Я не хочу нарываться на подозрения. Вы знаете, что когда я работаю по-своему — результат устраивает всех. Мне не надо мешать»

«Тебе не надо зазнаваться, Юля»

Жизнь несется. План работает. Нас уже не остановить.

Ночной мандраж после приема у Власова прошел быстро и больше не возвращался. Как и сомнения в правильности собственных действий.

Я не могу утверждать на сто процентов, но, мне кажется, то же произошло и со Славой. Он пообещал мне, что у нас все будет заебись. И мы каждый день в этом заебись просыпаемся.

На кураже. Без любой травки под кайфом друг от друга. Нашей работы. Нашего быта.

Нервяк и бесконечная усталость — лучший наш допинг. Страстный секс — способ выражения искренних чувств и сброса эмоциональных излишков.

Подозреваю, мы с судьей — адреналинщики. И мы себя, настоящих, наконец-то снова отпустили.

В моем телефоне содержится куча новых и старых переписок с очень разными людьми.

В расписании на день — ни одной свободной минуты. На меня неумолимо надвигается сессия. На работе — бесконечный аврал. Мама тревожится. Влад держит руку на пульсе.

Слава… Мы с ним летим на скорости и кажется, что ни черта не боимся. Наш кураж длится и длится. Мы играем против врагов в полную силу.

Плетем интриги. Путаем мастерски. Тратим на это кучу сил, энергии и получаем удовольствие.

За прошедший после званого вечера месяц я дважды получила от Аркадия Власова знаки внимания. Однажды мне привезли упакованную в коробку люксового бренда тончайшую и дорогущую теплую шаль.

Еще раз — золотую карту на посещение спортзала и спа-комплекса в вип-зале принадлежащей ему сети.

У Славы есть такая же. Это, как судья мне объяснил (да и сама я тоже понимаю), проявления Власовской благосклонности. Я не могу сказать, что эти знаки вызывают во мне щенячий восторг, но и приятно очень.

Тарнавский в шутку называет меня "Власовская любимица". Может быть даже чуточку ревнует: и к Аркадию, и к тому, что соревнуюсь за место олигархического любимца с ним. Возможно, у них тоже всё начиналось так. А теперь… Крепкие отношения, которые не назовешь дружескими, но в обстоятельности которых в жизни не усомнишься.

Подаренную шаль я ношу.

В зал и спа несколько раз тоже сходила.

Об ответных подарках в свою очередь не заикаюсь. Неуместно. Но за каждый присланный мне благодарю Аркадия сообщением на личный номер, который тоже у меня теперь есть. Власов отвечает с большими задержками и в той же манере, в которой разговаривал: очень сдержанная и наполненная благородством речь. Мы сохраняем дистанцию, но хочу я того или нет — все равно проникаюсь.

Всерьез Слава своего отношения на этот счет не выражает. Но я думаю, что если считал бы это недопустимым — мне никто и ничего не слал бы. А так…

Из прочих приобретений этого месяца — зарождение приятельства с Ильей Крапивиным. Тем самым ровесником-племянником Власовых.

Илья нашел меня в соцсетях и сам написал. Я поддержала диалог. Думала, это просто вежливость и продлится общение недолго. В итоге я знаю о нем уже кучу всего. Что-то рассказываю о себе.

Оказывается, он десять последних лет провел в Лондоне. Закончил там сначала частный колледж, а потом бизнес-школу.

Вернулся и переживает кризис оборвавшихся контактов. Задерживаться рядом с родителями не планирует, хочет снова уехать. Вот решает, куда.

В него щедро вкладывают Власовы и сами Крапивины, чье благосостояние напрямую зависит от благосклонности зятя. Но вместе с вложениями родственники возлагают на парня большие надежды. Напрямую я не спрашивала, но вполне допускаю, что у руля империи когда-то встанет он, а не Кристина. И это, кажется, его гнетет.

Вызывает ли это у меня злорадство? Нет. Что Кристину, что Илью даже жалко. Понятно, что если бы он или она «дотягивали» до нужного Аркадию уровня, разговоры о том же Тарнавском давно прекратились. Но это не моего ума дела. Я просто знакомлюсь с новым человеком и нахожу в разговорах с ним повод улыбнуться.

О нашей с Ильей дружбе по переписке Слава знает. Если бы судья сказал прекратить общение — я послушалась бы без лишних вопросов, но Слава отреагировал спокойно. Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая произнесенное бархатистым обволакивающим голосом:

— Не надо. Я рад, что у тебя есть друзья. О наличии у них дымящихся яиц постараюсь не думать.

Если бы я почувствовала со стороны Ильи флирт — пресекла бы сама. Но его нет. Зато есть легкость. Он бросает мне ссылки на грантовые предложения и настойчиво советует задуматься о пиэйджи заграницей. А я думаю о том, что хочу закончить дело, выйти за Славу замуж и родить ему ребенка.

Не знаю, так сильно повлияли на меня милые видео Сафие Салмановой и округлый живот Айлин или из-за перманентного перевозбуждения застрессованный организм жаждет размножаться и я нахожусь в бесконечной ментальной овуляции, но все чаще ловлю себя на сознательном желании стать мамой его детям. Таблетки при этом исправно принимаю. Без разговора такое не делается.

— Идем, Юль, — из раздумивый вырывает обращение Славы. Он сам надел свою мантию. Уже открыл дверь, позволяя проникнуть в мою приемную тревожному галдежу.

В суде сегодня настоящий дурдом. Куча рассмотрений. Толпы. Задержки. Очереди в залы.

Коридор наполнен адвокатами и сторонами. Периодически происходят перепалки. Дышать сложно. Пройти тоже. Но мне везет — неприкасаемым ледоколом дорогу для меня расчищает человек в мантии. Я иронично думаю, что иметь личного судью — это очень удобно.

Тарнавский тормозит перед забронированным за нами залом заседаний. Открывает дверь. Кивает, давая зайти первой. Это лишнее, не свойственное другим судьям, джентльменство. Но, мне кажется, о нас уже и так судачат. Здесь. В университете. Может даже попрошайка под судом. Вот и пусть. Если честно, почти пофиг.

Пока Тарнавский листает материалы, готовлю зал к рассмотрению дел. Зову первые по списку стороны.

Впереди дохуище работы. Просто до-ху-и-ще. Никто не уйдет домой в шесть. Мы уедем в лучшем случае часов в одинадцать. В машине закажем не самую вкусную, а самую быструю доставку. Вдвоем примем душ, чтобы быстрее. Займемся таким же быстрым сексом. Наедимся впервые за день и завалимся спать, чтобы завтра встать по раннему будильнику.

Но до этого еще нужно дожить. А пока вместе со стуком молоточка мы начинаем эстафету судебных заседаний.

В частности, сегодня мы слушаем "дело Смолина".

Работа над ним — чуть ли не самая трудоемкая часть нашего плана. С юридической точки зрения — это адские муки и ночи без сна. После возвращения материалов из апелляции и возобновления рассмотрения Слава вынес уже несколько определений вроде бы в «нужную» сторону. Он делает вид, что идет на уступки. Я по-прежнему остаюсь вроде как не использованным козырем на всякий случай. Собираю компромат.

Но по факту весь процессуальный путь к финальному решению должен выглядеть так, чтобы его нельзя было ни оспорить, ни сбить. Дело далеко не в одном спорном предприятии, ликвидация которого больше напоминает дерибан. Это дело, в какой-то степени, станет прецедентным. Только не в прямом юридическом значении. Оно определит практику и роли в дальнейших олигархических договорняках.

Каждое рассмотрение занимает у нас с судьей Тарнавским от пяти до пятнадцати минут.

Сегодня судья никого не щадит. Настроение у него не расшаркиваться. Стороны получают люлей и улетают готовить следующие ходатайства. А мы неумолимо приближаемся к моменту, когда в зал заходят стороны по тому самому делу.

И если сначала все кажется мне вписывающимся в ту самую рутину, то в один момент сердце сбивается. Раньше Смолин сюда не являлся. Ему и не надо. Но сегодня он здесь.

Я прячу свое удивление под маской деловитого чинуши. Если его присутствию удивлен Слава — это никак не распознать.

Тарнавский такой же. Стучит молоточек.

В стороны летят сначала вопросы. Потом — люли.

Смолин ведет себя тихо. Не лезет. Даже не скажешь, что особенно вникает. Только в какой-то момент опускает взгляд под стол, а через десяток секунд мне на телефон прилетает бесячее: "Выйдешь после нас. Пару слов хочу сказать".

Не выйти — не вариант. И даже вид не сделаешь, что не заметила сообщения.

Я отрываюсь от экрана и ловлю внимание Лизиного отца на себе.

Запрещаю себе злиться на Смолина. Хочешь? Выйду. Не вопрос.

Когда Тарнавский заканчивает заседание, встаю со своего места и подхожу к судье.

Опускаю руку на плечо. Наклонившись, на ухо шепчу:

— Я выйду…

— Зачем?

— Руслан попросил.

В ответ — тишина. А пространство вокруг густеет.

Не надо. Не злись. Все хорошо.

— Интересно, что скажет. — Подталкиваю Славу своей полуправдой к тому, чтобы отпустил. Хотя на самом деле, не особо интересно.

Я бы хотела прижаться к щеке любимого губами. Я уже волнуюсь из-за вздувшейся венки на виске. Но все это нельзя.

Однозначного ответа не дожидаюсь. Выравниваюсь, приглаживаю юбку и, не оглядываясь, выхожу из зала заседаний.

Прошу подождать участников следующего процесса, а потом на моем локте сжимаются пальцы.

Это лишнее. Совершенно не нужное.

Я поднимаю глаза и смотрю на Смолина предупреждающе. Мой взгляд должен читаться как: вы хотите, чтобы у людей возникли вопросы? Я не хочу.

Он, как ни странно, слушается. Пальцы разжимаются. Мужчина отступает в сторону, кивает, указывая направление, и я иду за ним за ближайший угол. Здесь не то, чтобы совсем уж безопасно, но ушей меньше. Это факт.

Я хотела бы сохранить дистанцию, но Смолин отдает предпочтение приватности разговора.

Приходится прижиматься лопатками к стене и стараться не дышать глубоко. Почему-то не хочу вдыхать его. Он как будто травит.

Но сказать, что волнует… Да нет.

Складываю руки на груди и сжимаю губы. Я играю недовольную его излишним вмешательством в мою безупречную работу шпионку.

— Это не могло подождать? Обязательно меня подставлять? — вздергиваю подбородок и смотрю в глаза. Окружившие меня влиятельные люди научили многому. В частности, навязывать свой тон. Свои правила. Я пытаюсь.

И не могу сказать, что попытка тщетная. Смолин хмурится. Изучает внимательно.

— Что ему сказала?

— Что в туалет приспичило.

Кивает. Снова молчит недолго.

— Я недоволен, Юля. — Сердце ускоряется. Но на лице это никак не отражается. В стенах суда я чувствую себя безопасно.

— Чем?

— Ты включила игнор. — Несдержано фыркаю. — Звезду поймала. Это я должен ловить тебя в суде?

Обидные слова выводят на эмоции. Ему нужна послушная кроткая крыса. А я уже дождаться не могу, когда смогу рассмеяться в лицо.

— У меня много работы.

— Не больше, чем у меня. Я время как-то нахожу.

— Я объясняла, что Тарнавский ревнивый. Он постоянно следит за моими передвижениями. Вы хотите, чтобы он меня к вам приревновал или чтобы начал копать и все понял?

Я знаю, что звучу убедительно. Возможно, этим и бешу. Лицо Смолина сохраняет прохладное, требовательное выражение. Я читаю в глазах, что он сдерживается. Только понять не могу, зачем ему личные встречи. Или не хочу понимать.

— Вы позвали меня, чтобы полюбоваться? — продолжаю играть в нарванность и недовольство. В последнее время Юля для него именно такая. Поймавшая звезду удачливая шпионка, он прав.

— А если так?

От неожиданности теряюсь. Дыхание сбивается. Даже взгляд увожу. Ч-ч-черт. Соберись, Юля.

Возвращаюсь к мужскому лицу. Улыбаюсь.

— Мне приятно. Но у меня работа. Мне уже возвращаться…

Он даже не дослушивает. Из-за угла до нас доносится новая серия оживившегося галдежа, а Смолин отталкивается локтем от стены у меня за виском. Делает шаг ближе. Сжимает мой локоть и склоняется своим лицом к моему.

— Завтра в семь на точке, моя деловая. Надеюсь, поняла. Если я говорю, что нам с тобой что-то нужно обсудить лично, значит…

Только и у него договорить тоже не выходит. В мужское плечо прилетает настолько сильный толчок, что его ощущаю даже я.

Перевожу взгляд. В грудной клетке рождается неуместный, но такой искренний смех. Я его еле сдерживаю.

Смолин по инерции делает несколько шагов от меня. Тарнавский, изображая удивленный вид, смотрит сначала на отошедшего мужчину, потом на меня.

Он играет великолепно. Ни следа недовольства, злости, бешенства. Чистое удивление.

— Сорри, не заметил, — притворяется, что просто мимо проходил, а тут под ногами мы — жалкие людишки. Все превосходство Смолина надо мной осыпается грудой кирпичиков к его ногам.

Лизин отец подает моему судье руку, тот мотает головой, с сожалением сжав губы.

— Нельзя. Отвод дадут. Мы же отвод получить не хотим, правда?

Рука Смолина повисает вдоль туловища. Я наблюдаю за этим, тихо переживая дикую эйфорию.

Не могу сдержаться от того, чтобы не протранслировать Руслану взглядом «я же говорила». Делаю это, продолжая прижиматься к стенке.

— И помощницу мою не отвлекайте, пожалуйста. Руслан… По-батюшки как?

— Викторович.

Мой Слава даже не слушает. Отмахивается и смотрит на меня. Мне кажется, пересчитывает волоски. А я люблю его так, что… Умерла бы за него. Без сомнений.

— У нас перерыв Юлия Александровна. В кабинет за мной.

Кивает в сторону нашего кабинета. Разворачивается и идет туда первым.

Я, прежде чем посеменить за ним, быстро подхожу к Смолину и, смотря в лицо глазами подневольной овцы, шепчу:

— Я думаю, что не смогу завтра. Пишите мне.

Дальше — резкий разворот и за Славой.

Догнав его, получаю кивок-приказ. Послушно обхожу свой ледокол и чувствую себя… Сложно описать. На гребне и под его крылом. Самой любимой. Губы живут своей жизнью — то и дело подскакивая уголками вверх.

Миную свою приемную и сразу направляюсь прямиком в его кабинет.

Останаливаюсь уже у судейского стола. Развернувшись, упираюсь руками в дерево и с улыбкой слежу, как он заходит следом. Хлопает дверью громко. Небрежно сбрасывает мантию. Щелкает замком. Дальше — сжимает разжимает кулаки, проходя вдоль кабинета. На меня не смотрит.

Становится в боксерскую стойку. Пара замахов. Ловкие быстрые удары в сочетании с резкими выдохами. Правой. Левой. Снизу в подбородок.

Бойцовская собака в действии.

Кого отправляет в нокдаун — я знаю прекрасно. И это, возможно, не смешно, но я смеюсь.

Вытягиваю руки и прошу:

— Иди сюда, Слав.

Он как будто только сейчас осознает, что я тоже здесь. Слушается неприкословно.

Подходит быстро. Не подсаживает, а заталкивает задницей на свой стол. Мои колени разъезжаются, потому что он хочет оказаться максимально близко.

Глаза горят манией. Лоб вжимается в мой лоб и давит сильно-сильно.

Паяет. И меня. Но меня меньше, поэтому сегодня я сработаю громоотводом.

Нежно веду от висков к затылку. Выглаживаю венки. Шепчу:

— Ш-ш-ш… Ты чего?

— Что хотел?

— Чушь какую-то. Чтобы на Точку завтра явилась.

— Ты нахуй послала?

Улыбаюсь. Целую в губы. Он весь колючий. И дело не в щетине.

— Нет. Ты нахуй послал. Я сказала, что ты ревнивый и не пустишь. Ты подтвердил.

Концентрация внимания на мне сохраняется еще несколько секунд. Потом Слава кивает.

— Нокдаун красивый…

На мое замечание даже отвечает усмешкой. Слегка расслабляется. Я тянусь за поцелуем, дает, что хочу.

Мы целуемся совсем не целомудренно.

Накал потихоньку спадает.

Возможно, намного мудрее было бы согласиться на встречу. Мне не сложно было бы съездить на Точку, но со Славой в этом я не спорю.

Я чувствую, как кровь нагревается. Бурлит. Вспенивается. Адреналин в действии, но нам пора тормозить.

Еще пару минут и охуевший из-за нашей наглости Марк придет разбираться, какого черта в зале заседаний нет судьи и очередь снова растет.

Но Слава об этом не думает, поэтому первой отрываюсь я.

Внимательно смотрю в глаза.

Журю его нейтральным:

— За рукопожатия отводы не делают. Мог бы…

— Сломать? Тоже так думаю.

Собиралась добавить разговору серьезности, а вместо этого живо представляю картину и смеюсь.

Нам правда нужно возвращаться к работе. Но прежде уже я упираюсь лбом Славе в лоб, глажу щеки, дышу полной любви к нему грудью и напоминаю:

— Мы их взъебем, Слав. Не злись.