Преданная. Невеста (СИ)

Глава 46

Вячеслав

Я скидываю и еще несколько мысленных счетов смотрю на экран. Хорошая ты у меня, Юлька. Прям пиздец крутая.

Надо почаще тебе об этом говорить.

И никому не позволять. Никому нахуй не позволять тебя обижать.

Прячу трубку в карман, надеваю на лицо маску пышущего энтузиазмом легкодоступного судьи, выхожу с террасы обратно в зал.

Смолин пришел. Отлично.

На сегодняшнем вечере меня интересует только это.

И, кажется, не только меня.

Мы пересекаемся взглядами, но каждый расходится по своим. Типа делам. Типа важным знакомствам.

Не знаю, как у него, а у меня руки, сука, чешутся. Мозг тоже. Перед глазами — вспышки-вспышки-вспышки. Вид синюшных отметин на прозрачной коже. Осознание, чего ей стоят мои амбиции.

По хорошему, ей не выводить надо было раньше, а вообще не втягивать. Не в круг свой интегрировать, а прятать-прятать-прятать. Глубже. Лучше. Надежней.

Только когда ставки слишком высоки, по-настоящему страшно играть. Мне — до пизды страшно сейчас. Но хуй я кому в этом признаюсь.

Провожу на мероприятии вежливые сорок минут. Ем там что-то. Языками с кем-то чешу. Ловлю взгляды на себе. Кристина глазами выписывает целые "я же говорила!" диалоги. А мне тошно просто, но визуально произвожу абсолютно привычное впечатление.

Внутри же калюсь и калюсь.

Без нее в квартире пусто, но я даже скучать не успеваю особо. Стремных дел слишком много. И рациональной стороной распиздяя-судьи я рад, что ее рядом нет. А другой — сдыхаю, потому что ее нет рядом.

Вот такой каламбур. Ха, нахуй, ха.

Продолжаю вводить в заблуждение всех вокруг показушной легкостью, но при первой же возможности сливаюсь от развивающегося разговора о практике конфискации в делах о коррупционных правонарушений и разворачиваюсь.

Мотаю головой, когда официант лезет под ноги с подносом бокалов дорогого шампуня. Да похуй мне. Трезвым быть хочу. Смотрю в затылок человека, которого физически разорвал бы. Надвигаюсь на него.

Он чувствует. Оглядывается. Я успеваю сморгнуть и переключиться.

Ты, сука ебаная, у меня кровью захлебнешься. Позже чуть.

— День добрый, Виктор Семенович, — разворачиваюсь первым к бывшему Генпрокурору, рядом с которым стоит сейчас Смолин. Руку тоже веду к нему, хотя Русик даже поднять уже успел. Да хуй тебе. По-другому поздороваемся.

— Слава Тарнавский! Как приятно. Выглядишь замечательно.

Улыбаюсь во все тридцать два. Аж скулы сводит. Изнутри взрывает. Снаружи — ярчайшая харизма, которую я и сам уже ненавижу.

— А решения какие пишу, Виктор Семеныч, м-м-м… Закачаешься.

— И не придерешься. — Семенович «хвалит», склонившись чуть ближе. Мы вдвоем понимаем намек. Принадлежим к разным группам влияния, но как бы добазарились. С ним. Со Смолиным.

Я вообще договороспособный. Типа.

Опускаю руку и сжимаю-разжимаю с какого-то перепугу задеревеневшие пальцы. Щеку и правый бок жжет неприкрытое изучение.

Ты хули меня как бабу-то рассматриваешь? Ты б лучше за дочерью своей следил, чтобы моей Юле не приходилось.

— Почему без спутницы, Слав? — Блять, да не надо…

Тем временем Семеныч смотрит мне четко в глаза. Я знаю, что правда в них не читается. Но как же, сука, хочется честно!

— Ходят слухи, одна юная красавица раскрутила судью на серьезные отношения. Может и женишься скоро?

Даю четко то, что должен дать: смеюсь, запрокинув голову. Семеныч подключается. Смолин скалит зубы, которые я пересчитаю. Факт.

— Вы меня не торопите, Виктор Семенович. Всему свое время.

— Но ты тоже не затягивай, Слав. Родители-то внуков ждут, уверен.

— Ага, — поворачиваю голову и упираюсь взглядом в Смолина. Смотрю и думаю: ну вот как не убить, а? — Руслан Викторович, выйдем на минутку? Хочу два слова сказать. По нашему делу.

— Давайте выйдем, Вячеслав Евгеньевич. Приятно, что сами подошли.

А мне приятно, что рано или поздно ты сдохнешь.

Показательно уважительно прощаюсь с Семенычем, развернувшись, иду в сторону выхода первым.

Не торможу на террасе, а спускаюсь прямо в сад. Здесь холодно, но мне-то похуй: кровь бурлит. Я долго этого ждал. Долго держался. Это не месть даже. Просто не вывожу. И продолжать делать вид, что мы друг о друге нихуя не знаем — смысла нет. Я это уже понял.

Он, уверен, тоже.

Под ногами горит земля. В воздухе витает предчувствие пиздеца. Я не верю в чудеса, но собираюсь одно сотворить.

Зайдя достаточно глубоко в сад, подальше от других гостей, разворачиваюсь.

Смолин идет с отставанием в пяток шагов. Догоняет. Остановивишись, молчит.

Смотрит на меня чуть нахмурено. По нему тоже сходу не поймешь: он знает всё или даже не догадывается. В чем-то мы — одного поля ягоды.

— Так что там по делу? — Он спрашивает. Я проезжаюсь взглядом по телу, которое рисуется во влажных фантазиях исключительно боксерской грушей. Руки в карманах. Брови нахмурены. Взгляд требовательный.

Охуевший перец, который с самого начала заслужил получить жесткой пизды.

— Дело рассматривается. Ты не в курсе что ли? — Брови собеседника поднимаются. Что такое, друг? Хотя какой ты мне нахуй друг? Тварь, блять. Тварь и есть.

— Решение когда? — Он включает быка. Я понимаю, что все идет по сценарию. Давай. Зли сильнее. И сам злись.

— Что значит, когда?

— То и значит. Ты обязательства на себя взял, Тарнавский. Я тоже торчу перед людьми. Нехуй затягивать. Или нам еще текст за тебя написать?

— Нет, спасибо. Мне ваши юристы нахуй не усрались. В заседаниях стыдно слушать. Документы ваши просматриваю — кровь из глаз.

Смолин злится. Лицо каменеет. Отлично. Так больнее будет.

— Ну главное, что ты у нас талантливый. Сам пиши. Только быстрее. Заебало уже бегать за тобой.

— А может мне по-приколу, чтобы ты за мной еще побегал? Ну и… А то что?

Молчим. Тишина звенит. Я делаю шаг ближе. Под подошвой хрустит ветка. А хотелось бы, чтобы хрустели его кости.

Мы примерно одного роста. Возвышаться не получилось бы ни у него, ни у меня. А вот давить мы пытаемся.

Он не отвечает. Первым не срывается. Ну и похуй. Еще подтолкну.

— Ты уже заебал, понимаешь, Руслан? Ты думаешь, я обсыраюсь каждый раз, когда ты в очередной раз включаешь быка? Мне сколько лет по-твоему? Может ты мне снова угрожать начнешь? Чем, блять?

В ответ — тишина. Многозначная. Он считает, ему есть, чем. Я и сам знаю, что есть. Но… Да похуй.

Сейчас все совсем не так, как было, когда мы начинали. Я не пекусь о своей заднице. О своей должности. О своей власти. Я все это использую. Я буду бороться.

— Ты затягиваешь, — Смолин отвечает с задержкой.

Я хмыкаю. Достаю руку из кармана. Смотрю на лунки ногтей. Всё норм вроде бы. Почему же так печет?

Стряхиваю руку, сжимаю в кулак. Разжимаю.

Поднимаю взгляд.

— Так хорошо, когда ты отъебываешься на время по личным причинам, Рус. Что там доча, кстати? Откачали? — Вижу, как взгляд вспыхивает. Взрывает. Дикая злость перестает держаться внутри. Выливается на меня. Пространство заполняет бесцветное:

— Пасть закрыл, уебок.

Я улыбаюсь.

— Вот такой ты батя, значит…

Он совершает ошибку: подается головой вперед. Думает так будет быстрее. Удар — ощутимей. Но у меня на контакте не просто так стоит бойцовская собака. Бокс — это моя страсть. Я занимался им долго. Пока было время. А теперь вовсю нарушаю первое правило: не применять умения вне ринга.

Отступаю и воспринимаю это как зеленый свет. Замахиваюсь и въебываю в нос. Почти оргазм ловлю от сочетания ощущения и звуков.

Давно мечтал.

Сломал. Охуенно.

Кровь запачкала костяшки. Смолин пятится. Толкаю в плечи, усаживая на лавку, за которую он зацепился бы.

Наклонившись, впиваюсь взглядом в глаза. Вспышка удовольствия длится секунду. Мне мало. Я еще хочу. Блять. Правда убить хочу.

Он держится за нос. Смотрит волком.

— Ты ебнулся…

— Давно. — Даже не пытаюсь отрицать.

Знаю, что усугубляю собственный проблемы действиями, но так же знаю, что сейчас веду себя правильно.

— Ты еще раз ее пальцем тронешь — я тебя урою нахуй. — Кто такая "она" объяснять ему не приходится. Нос Русика продолжает кровить. Смолин держит переносицу пальцами, но в глазах — абсолютное понимание.

Мы выходим на новый уровень наших отношений. Искренность. Еще немного и придется замуж его звать.

Уверен, в моих глазах он читает то же, что я читаю в его — жестокость, презрение, желание рвать. За что он хочет рвать меня — да похуй. Я за свое его порву.

— Давно перевариваешь? Сам узнал или она сказала?

— Яйца за нее отрежу. Тебе. Не шутка.

Я в голове уже много раз это сделал. И уверен, что спокойный тон его не обманет. Я псих. Он псих. Мы слишком далеко зашли и слишком многое поставили.

— А себе нихуя не отрежешь? Она же под тебя легла, потому что я ей приказал.

Въебываю еще раз. Смолина снова отнесло бы, но перехватываю за ворот. Держу. Смотрю.

— Яйца. За нее. Отрежу. — Повторяю.

— Ты доживаешь, Тарнавский.

На угрозу реагирую неадекватно: расплываюсь в искренней улыбке. Может и так. Ну и что?

Борюсь с огромным желанием ударить еще раз. С еще большим — ногами избить. Не сомневаюсь, что у него ко мне — симметричные чувства.

— Посмотрим, кто доживает, Русик. На заседании увидимся. — Подмигиваю и резко выравниваюсь. Обойдя, все еще слышу за спиной звуки, но не боюсь, что в ответ прилетит в ухо. Да даже если прилетит — заебись. Я буду рад!

Потому что облегчение длилось секунды, а сейчас меня снова кроет.

Всё зашло слишком далеко. И то, что мы все делаем вид, будто не знаем, кто что знает, — ни черта не изменит. Малой кровью мы уже не разойдемся. Время торга и компромиссов кончилось.

Ставки сделаны.

Многоуважаемый Арсений поблагодарил Юлю за то, что она дарит нашим врагам чувство контроля над ситуацией. Сказал, что это бесценно. Только смолчал, что еще более это опасно.

Если мы проебемся — ее сотрут в порошок особенно жестоко.

Поэтому если в определенный момент единственный выбор, который будет стоять передо мной: это кого стереть вместо нее — я сделаю его без малейших сомнений.