Шофер открыл калитку. Саша споткнулся о высокий порожек.
— Осторожно!
— Ничего! — буркнул Саша. Все запуталось. Но было уже не страшно.
Во дворе, повторяя внутренний полукруг здания, тянулась узкая терраса, огороженная низким барьером.
За барьером, слабо освещенные качающимся светом висячих фонариков, стояли столики, за которыми сидели люди.
В центре двора, в полумраке, белел фонтан. Он не работал.
Вокруг, кверху ножками, громоздились столы и стулья.
Шофер отыскал свободный столик у самого барьера против раскрытой двери.
— Садись. Тебе сладкий, средний или без сахара?
— Не знаю. — Он сел. — Извините, как вас зовут?
— Спиридонов. Михаил Николаевич. Тебя?
— Саша… Послушайте, кто это был?
Из освещенного проема двери показался силуэт старика с подносом в руках.
— Здравствуй, Миша! Здравствуй!
— Добрый вечер, Акоп-ага! Два средних!
На подносе стояли белые чашечки. Сильно запахло кофе.
— Сейчас разнесу. Вам приготовлю! — Старик засеменил между столиками.
— Кто это был?.. — задумчиво сказал Михаил Николаевич.
— Сволочь какая-то… — Саша ощутил мощный прилив злобы. — Я его чуть не убил!
Михаил Николаевич усмехнулся.
— Нет, серьезно! — Саша сам поразился своей лжи и от этого еще больше разгорячился. — Чуть не убил! Видели, как он того старичка? А вы чего смотрели?! Он же сволочь! Подонок!
Шофер вынул спички, сигареты. Закурил.
— Я боялся, — сказал он твердо.
— Вы?!
— Да. Боялся.
— Вот, пожалуйста, два средних… — Старик переставил с подноса на столик две маленькие чашечки с кофе. — Сыр принести?
— Нет-нет, спасибо, — торопливо сказал Саша.
— Миша, это кто? Племянник приехал? Дай бог ему здоровья!
— Нет, — отозвался Михаил Николаевич. — Знакомый. Из Москвы.
— Первый раз в нашем городе?
— Первый, — сказал Саша. Он отпил кофе и обжег губы. Кофе был раскаленный.
— Золотой город. Летом приезжай!
Старик отошел, а шофер мелкими глотками выпил свой кофе, выложил на столик несколько монет.
— Выйдешь на набережную, пройдешь два квартала вправо, повернешь, еще квартал вверх — будешь у почтамта. Сейчас ровно семь. Тебе еще рано. Можешь посидеть. Кофе еще закажи. Денег хватит… — Шофер встал.
Саша тоже встал:
— Спасибо.
— Да не за что. Ну, будь, Сашка! — Шофер крепко пожал ему руку. — Я поехал.
…Вокруг столиков в качающейся полутьме тихо сидели за своими чашечками люди. Слышалась то русская, то грузинская речь.
У многих в руках что-то сухо потрескивало, щелкало. Саша пригляделся, увидел нечто вроде бус. Пальцы машинально перебирали крупные бусины, поднимали их вверх, опускали.
Саша догадался, что это такое, но долго не мог вспомнить названия…
Старик Акоп-ага с подносом, уставленным чашечками, без конца то входил в кухню, то выходил из нее. И тогда Саше открывалась маленькая комната, где седая, в белом халате женщина колдовала над жаровней. То снимала с нее медные кофейники с длинными ручками, то снова ставила. И опять снимала.
Она была похожа на добрую колдунью. Вокруг мирно щелкали эти самые… четки! — вспомнил наконец Саша.
Все это было, как во сне. Чужая жизнь… Какая-то тайна…
В чашке осталось немного кофе. Саша допил его. На дне лежал густой, тяжелый осадок.
Шофер оставил две двадцатикопеечные монеты. Кофе, наверное, стоит копеек десять. Значит, двадцать копеек можно забрать себе. Целых два пирожка. Хотя зачем? Ведь скоро он встретится с Костей.
— Ну что, мамочка, еще кофе? — Акоп-ага стоял перед ним с пустым подносом в руках.
Саша удивился странному обращению.
— Нет, спасибо…
— Не спеши. Пей кофе. Курить — не надо, водка — не надо, кофе — хорошо. Какой хочешь? Сладкий, средний?..
— Сладкий, — решил попробовать Саша.
Старик поставил на поднос пустую чашечку, скрылся в кухне и тут же вернулся с двумя полными чашками, над которыми поднимался дымок.
— Пей. Не жди, пока остынет. Знаешь секрет кофе?
— Нет! — Оказывается, и у кофе была тайна.
— Скажу! — Старик опустился на стул, отпил из своей чашки. — Слушай, мамочка. Кофе, как девушка, должен быть: черный, горячий и сладкий. У тебя есть девушка?
— А если она не черная? — спросил Саша. Новый кофе оказался еще ароматнее…
— Не беда, — сказал старик. — Можно покраситься. Хна, басма, слыхал?
Они оба засмеялись.
— У меня Надия наоборот — была черная, стала белая. Что поделаешь? Старость…
— Кес ке тю раконт?[1] — крикнула женщина из кухни.
— Экут, не деранж па ля конверсасьон дезом![2] — ответил старик.
Это был несомненно французский язык! Саша с любопытством посмотрел на Акоп-агу.
— Женщина всегда помешает мужскому разговору, — перевел старик и объяснил: — Мы репатрианты из Франции.
— Откуда? — переспросил Саша.
— Из Марселя. Слыхал?
— Да. А почему?
— О! Большой разговор, мамочка… До войны я был мотогонщик. Знаешь тур — Ницца, Монте-Карло… После Гитлер пришел — Шайтан-ага. Я стал маки, франтирьер. Что делал? Гранаты кидал. Подпольное имя мне было «Перс». Хоть и армянин, понимаешь? — Он допил кофе. — После войны я жил в Марселе, дом был, «пежо» — микролитражка… Много что было. Стал я жирный и глупый. Тоска. Друзья в земле гниют. Никто не скажет: «Здравствуй, Перс!» Не поймешь, мамочка… Сюда уехал. Уже восемь лет.
— А вы здесь жили раньше?
— Мать, отец жили…
Пора было идти. И — не хотелось. Да Костя не любит ждать. Разозлится. Ничего, они еще придут сюда вместе. И он обязательно познакомит Костю с удивительным стариком…
— Слушай, телевизор есть дома?
— Конечно.
— Как получается — целые оперы летают по воздуху? И оперетки! Всех спрашивал. Все понимают, объяснить не могут. Из Москвы — сюда, отсюда — туда. Проводов никаких!
— Ну, это, как радио… — неуверенно сказал Саша.
— «Как радио»! Я сам понимаю — волны… Загадка, да?
— Никакая не загадка, просто волны в приемнике преобразуются…
— Вот я и говорю — загадка, никто объяснить не может!
— Акоп! — крикнула из кухни женщина. — Что ты болтаешь? Чашек нет! Собирай!
— Иду! — Старик встал.
— Вот! — Саша пододвинул монетки. — Хватит?
— Ай! — Старик пренебрежительно смахнул деньги в ладонь. — Жить интересно, мамочка. Умирать не хочу. Ты молодой… Столько увидишь — с ума сойду! Завидую тебе.
— Спасибо. До свидания.
— Еще приходи. — Акоп-ага поставил на поднос пустые чашечки. — Пока Акоп жив…
Саша спустился с террасы. Он шел по дворику, и его переполняло ощущение счастья. Медленно шел в темноте по плитам двора. Бережно нес в себе это редкостное ощущение.
Нес, как мелодию, которую боишься забыть…