Приключение взрослых

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Что такое?

Еще издалека Саша увидел, что квадратный циферблат часов почтамта показывает без пяти девять.

Саша глянул на циферблат своих часов — без пяти восемь!

Бросился к почтамту. Еще раз метнулся взглядом по надписям — Париж, Нью-Йорк, Токио…

Да. Большие стрелки часов показывали местное время. Оно ровно на час опережало московское. Наверное, так и должно быть. Все правильно. Выходит — опоздал почти на час… Где же Костя?

Саша кинулся к ступенькам, ведущим ко входу в почтамт. Здесь что-то происходило. Теснилась толпа. Невозможно было пробиться сквозь спины.

Он обогнул толпу, взбежал наконец к дверям и сверху увидел в центре собравшихся парня в роскошной распахнутой дубленке со «Спидолой» в руках. Передавали репортаж о хоккейном матче.

Кости среди болельщиков вроде не было. Может, куда-нибудь отошел? Возле самых дверей почтамта, мешая снующим людям, группа усатых, длинноволосых, очень красивых парней, похожих на мушкетеров, по очереди примеряла чью-то узкополую шляпку. Они восторженно кудахтали. Как куры. Тоже «гасконцы»! Тряпичники.

Неужели Костя ушел, не дождавшись? Не может быть…

Саша передвинул вперед стрелки своих часов, поставив их по местному времени.

Вот чертовщина с этим временем! Мог бы предупредить…

А может, он внутри почтамта?! Конечно! Сидит небось ждет и пишет письмо своей матери. Маме.

Пробежав в вестибюле мимо строя телефонов-автоматов, Саша влетел в полупустой круглый зал с высокими окнами. Среди немногочисленных посетителей почтамта Кости не было.

Саша вышел обратно на улицу.

Болельщики разошлись. Куда-то исчезали и «гасконцы».

Похолодало.

Да с какой стати Косте торчать здесь с восьми часов?! Ясно — не застав Саши, он пошел наверх — в гору, к своим родственникам. И, чертыхаясь, ждет его там!

Саша ссыпался со ступенек. Решительно направился в город. Он помнил, что где-то рядом должен быть Оперный театр, площадь с фонтаном…

За витринами парикмахерских еще стриглись и завивались. А вот и театр! Из ярко освещенных подъездов выходили последние зрители. Надо было узнать у кого-нибудь из них, как дойти… Как же называется эта улица с ручьем и зеленой калиткой?

Вот ерунда какая-то. Забыл спросить. Саша прислонился спиной к фонарному столбу.

А вдруг Костя задержался на именинах?! Точно! Он же знает, что Саше некуда деться. Задержался и сейчас со всей компанией пришел к почтамту. А как же иначе!

А Саша почему-то стоит здесь, посреди города. Как идиот.

Он побежал обратно.

Шутки шутками — уже скоро одиннадцать…

Кости у почтамта не было.

Одиннадцать… Взять вот и уйти! Спрятаться где-нибудь напротив и смотреть, как ищет. Пусть поволнуется! Все-таки привез в родной город и бросил как собаку.

Перед Сашей неизвестно откуда возник тощий человек в ядовито-зеленой меховой шапке с козырьком. В руках у него была длинная авоська, где одиноко серебрился плавленый сырок.

Он направился прямо к Саше:

— Сколько времени?

— Вон часы. Десять минут двенадцатого.

— А-а… — Человек будто впервые увидел Сашу, оглядел. — Извини.

Он исчез так же незаметно, как появился. Исчез в темноте.

Теперь на ступеньках оставалось только двое мужчин. Вроде нормальных. В костюмах, в галстуках. Они о чем-то тихо разговаривали, посмеивались.

Все! Не придет Костя. А что, если он вообще не приходил? Нет. Этого не может быть… С ним что-то случилось!

— Сашка!

Он рванулся со ступенек.

Из глубины улицы прямо по мостовой шла компания незнакомых людей.

— Сашка! Леша! А мы вас ищем… Пошли Тину провожать!

Те двое неторопливо, все так же разговаривая между собой, сошли со ступенек и присоединились к компании.

Саша остался один.

Деваться было некуда. Некуда было деваться…

Стало по-настоящему холодно.

Он вошел в вестибюль почтамта. У стены стояли пустые будки телефонов-автоматов.

Необходимо было что-то придумать… А что тут придумаешь?

Ни жилья. Ни денег… Нащупал в кармане единственную двухкопеечную монету.

— Чего слоняются? — с ведром и щеткой из зала вышла уборщица в синем халате. — Иди домой!

— Позвонить, что ли, нельзя?!

Саша зашел в будку, закрыл за собой дверь, Опустил в щель монету. Снял трубку…

Трубка гудела.

От нечего делать начал набирать номер своего собственного московского телефона.

Не успел он набрать и четырех цифр, как в трубке послышались длинные гудки.

— Алло! — раздался напряженный мужской голос. — Это ты?

Саша молчал.

— Это ты? Почему ты не отвечаешь? Я ждал твоего звонка весь день! Отвечай! Я знаю, что это ты! Учти — что бы ни случилось, я без тебя не могу. Понимаешь?!

Саша потянулся повесить трубку.

— Не вешай трубку! — магически приказал голос. — Если ты это сделаешь, я уеду — мы больше никогда не увидимся. Ты меня слышишь? Отвечай! Отвечай! Даже если уеду, я всегда буду благодарен жизни за то, что ты живешь, милая…

Саша быстро повесил трубку. Выскочил из будки. Что он мог сказать ему? Что? Где сейчас эта девушка? Кто она? Кто он?

Прикосновение к чужой тайне было болезненным, как ожог.

Он спустился по ступенькам.

Шел двенадцатый час. Ночь накрывала уже и Софию, и Вену, и далекий Париж…

Со стороны бульвара доносился шелест деревьев.

Город небольшой. Ничего страшного. Найдет!.. Неудобно, правда, стучаться так поздно к малознакомым людям, да что делать, старики вроде добрые — поймут…

Саша пошел вверх по опустевшей улице. Надоевшие парикмахерские были уже закрыты.

Спящая громада Оперного театра едва подсвечивалась фонарями.

Он прошел мимо театра. Остановился в темноте на пересечении каких-то улиц.

Ни одна из них не показалась знакомой.

Вдруг понял, что Костиных родственников ни за что не найти. И впервые в жизни ощутил свинцовую, невыносимую усталость.

Светя фонариком, бесшумно проехал велосипедист.

Где-нибудь хоть посидеть. На бульваре полно скамеек. Саша медленно двинулся обратно.

По бульвару еще бродили продрогшие парочки. Рядом глухо плескалось невидимое море. Одна из пустых скамеек, зажатая между высокими темными кустами, стояла у самого парапета.

Саша сел, тяжело откинулся на спинку, вытянул гудящие ноги.

Отдохнуть. Может, здесь и поспать? Он зевнул.

По бульвару неторопливо шли дружинники с красными повязками. Поравнявшись с Сашей, они подозрительно оглядели его, приостановились.

Саша сначала замер, потом потянулся, громко покашлял, встал и медленно двинулся по аллее. Через некоторое время оглянулся.

Дружинники дошли до конца бульвара, повернули обратно.

Саша вышел на набережную.

Над пустой набережной ярко горели люминесцентные фонари. Они уводили вдаль…

Он побрел вдоль парапета. К причалу спускались стертые каменные ступеньки. Сошел вниз. Узкий деревянный причал с железными перилами уходил во тьму. На нем стояла будочка с расписанием движения прогулочных катеров.

Саша дошел до конца причала, облокотился на перила. Вдалеке светился какой-то красный огонек.

Внизу под ногами буднично плескалась вода, ударяясь о чуть видные сваи.

Как они с Костей теперь найдут друг друга?

Саша повернулся и увидел вознесшийся перед ним сверкающий амфитеатр города. Разноцветные огни окон, мигающие светофоры, сверкающие рекламы, линии улиц, обозначенные цепочками фонарей, — все это вздымалось в невидимые сейчас горы.

Чужая, равнодушная к Саше жизнь сотен тысяч людей.

Одновременно во всех концах города начали гаснуть окна. Наверное, телепередачи окончились… Люди ложились в теплые постели. Лишь изредка среди невидимых кварталов пунктиром прочерчивался Свет фар движущихся автомашин.

Послышался плеск. Саша уже привык к равномерному шуму ночного моря, привык настолько, что не замечал его. Плеск заставил его повернуться. Неужели кто-то купается? Плеск приближался. Ничего не было видно. Только все тот же красный огонек одиноко мерцал вдалеке…

Яркий свет мощного фонаря ослепил Сашу, скользнул по причалу.

— Левее, тут свая, — сказал чей-то голос. — Табань.

Фонарь погас.

И Саша увидел совсем рядом длинную шлюпку с матросами на веслах. На носу стоял человек в черном плаще. Шлюпка подчалила к нижней ступеньке причала. Человек ловко выпрыгнул.

— Минут через двадцать.

Шлюпка с тихим плеском отплыла и тотчас растаяла в темноте. Только теперь Саша осознал, что у отплывших гребцов и у этого человека на головах черные с белым кантом пилотки, какие бывают у экипажей подводных лодок.

— Случайно не знаешь, какой-нибудь ресторан у вас тут еще открыт? — В руках моряка был большой квадратный конверт с сургучными печатями. — Хотел купить сигареты.

— Не знаю…

Моряк торопливо зашагал в город. Оттуда, с ночных улиц, доносилась музыка.

И опять плескала у свай невидимая вода. Будто не было ни шлюпки, ни моряка.

Между морем и городом, ни на воде, ни на суше. Будто ночью на Москворецком мосту. Только нет там черной бездны с мерцающим красным фонарем. Подводная лодка…

— Ты еще здесь? — Моряк подошел незаметно, оперся спиной о перила рядом с Сашей. — Красивый у вас город.

Пакета у него уже не было.

Моряк затянулся сигаретой, огонек осветил аккуратно подстриженные усы.

Послышался плеск весел.

Оба они смотрели, как подплывает лодка с матросами. Ударил свет фонаря.

— Ну, счастливо! — Моряк внимательно глянул Саше в лицо и спустился в шлюпку. Она быстро отчалила.

Саша налег грудью на поручни, долго смотрел в темноту, пока еще слышался мерный плеск весел.

Вдруг стало жалко, что эта ночь когда-нибудь кончится.

Парапет вел вдоль набережной. Запертые ларьки. Стенд с фотографиями разных людей. Все они в одинаковых позах застыли возле стоящей у парапета пальмы. А рядом со стендом — и сама пальма, столь многократно запечатленная на фотографиях. Пальма тихо шелестела листьями.

Дневная жизнь незнакомого города.

Слегка мутило от голода. А тут еще за стеклянными витринами киосков — запертые печенье, конфеты, шоколад.

Он шагал и шагал вдоль бесконечного парапета. А следом за Сашей трусил кособокий пес с задранным белым хвостом.

Так они и шли под фонарями — из света в тень, из света в тень…

Пес вдруг забежал вперед и вытащил из-под киоска «Спортлото» надкушенный пирожок.

Секунду Саша смотрел на пса, а пес, держа в зубах пирожок, — на Сашу.

Саша кинулся к пирожку. Пес отпрыгнул в сторону и завилял хвостом, с недоумением глядя на Сашу.

— Дай сюда! — Саша шагнул вперед.

Пес попятился, потом неторопливо перебежал набережную и с пирожком в зубах скрылся в какой-то подворотне.

Подлец Костя! Довел до такой жизни.

Саша пересек набережную. Пса у подворотни уже не было… Саша постоял на тротуаре, глядя на бесконечную, изгибающуюся вдоль набережной цепочку фонарей.

Куда-нибудь забиться. Хоть на несколько часов. Есть же дворы, лавочки…

Саша свернул с набережной и пошел вверх по проулку. Справа и слева из-за заборов в ночных тенях поднимались черепичные крыши домиков. Над заборами, над закрытыми железными воротами торчали рогатые ветки деревьев. Приторно пахло какими-то цветами.

Одолев крутизну проулка, Саша вышел на перекресток, грустно мигающий желтым глазом светофора.

Все калитки были заперты.

Задумчивые и пустые, лежали перед ним улицы, площади, скверы.

И тут слуха коснулся смутный, приглушенный говор. Казалось, прошумел ветер.

Где-то совсем близко зафыркали кони.

Саша быстро пересек перекресток, пробежал вдоль высокого каменного забора и вышел на площадь, тесно уставленную доверху нагруженными грузовиками, повозками. Вздыхали огоньки папирос.

Это был базар.

Здесь наверняка можно было где-нибудь притулиться.

Саша плутал в лабиринте ночной таинственной жизни, обдаваемый теплыми запахами махорки, хлеба, молока…

С одной из телег свесилась нежно белеющая в темноте рука спящей девушки.

Он осторожно обошел ее и увидел на соседнем возу пацана в ватнике. Пацан ел лепешку.

Хорошо бы забраться к нему наверх… Поесть… Завалиться спать…

Саша остановился. Пацан перестал есть, чуть приподнялся на руках. Испуганно посмотрел сверху. Саша свернул за грузовик, протиснулся между большими колесами двух повозок.

Старик в солдатской гимнастерке поил из ведра лошадь. Рядом стоял жеребенок, растопырив тонкие ноги.

Невдалеке, на тротуаре, мокро поблескивала водопроводная колонка. Саша неуверенно нажал ручку. С шумом хлынула из крана вода.

И рот, и глаза, и горло — все было залито, пока он успел сделать несколько судорожных глотков.

Ледяные капли забрались под куртку, под ковбойку. Саша отерся рукавом и зашагал дальше. Мимо высокого ряда решетчатых ящиков, от которых пахло яблоками, мимо шеренги бочек… И очутился в мертвом, пустом переулке. В конце переулка, покачиваясь на ветру, горел фонарь.

Идти было некуда.

За спиной ржанул конь, невнятно послышалась песня. Саша повернул обратно.

Пацан как сквозь землю провалился. Мешки. Снова корзины. Грузовик с картошкой.

…Белеющая во мраке рука спящей девушки.

Вот он!

— Послушай, — хрипло сказал Саша, — дай поесть.

Тот взглянул на Сашу, залез в какую-то торбу, перегнулся и подал большую мягкую лепешку. Нужно было поблагодарить, но рот забила слюна. Саша отошел подальше, обогнул запертую будочку сапожника, прислонился спиной к какой-то стене.

Таких лепешек он никогда не ел. Он бы, кажется, мог уничтожить множество таких лепешек. Десять… Сто… Тысячу…

Саша проглотил последний кусочек и почувствовал, что только раздразнил голод.

Он пошел вдоль стены.

Возник и стал постепенно усиливаться мерный, чуть позванивающий рокот.

Под откосом текла река. В темноте светилась пена — там, где вода ударялась о камни.

Узкая тропка шла вдоль подножия забора, криво спускаясь к берегу.

По реке можно выйти к морю. Там, на пляже, навесы, песок — мягко, чисто…

Саша поднял воротник, засунул руки в карманы — здесь было гораздо холоднее, чем наверху, — и побрел вниз по течению…

Пахло речной гнилью, рыбой.

С отвратительным визгом шарахнулись из-под ног две кошки.

Вдруг Саша увидел вдалеке живое пламя костра.