Приключения в Гран-Чако

ГЛАВА 9 В КРУГУ У КОСТРА

У костра сидело несколько индейцев и пили чай. Никто из них не обратил внимания на белых, а охотника нигде не было видно.

— Эй, невежды! — окрикнул их Джованни, скидывая свой груз на землю, — разве вы не знаете, как надо встречать гостей?

Но никто не тронулся с места. Было тихо.

Джованни не смог скрыть своего удивления:

— Неужели Каран подвел меня и не стал дожидаться?

Дон Хосе остановил его и, подойдя к костру, где среди других сидел и Митапиру, положил ему руку на плечо. Юноша оглянулся, но остался сидеть.

— Если вы пришли в гости, то сначала надо приветствовать вождя и поднести ему подарки. Он у себя дома. — Произнося эти слова, Митапиру протянул руку к большой хижине, крытой пальмовыми листьями.

— Что мне до ваших обычаев? Когда ты приходишь к нам, ты увиваешься вокруг кого-нибудь из нас и попрошайничаешь, — надменно произнес Джованни.

— Когда ангаит приходит к вам, он прежде всего приветствует дона Хосе и дарит, ему плоды пальм, рыбу или мед для ребятишек, — гордо ответил индеец, — Ангаит никогда не попрошайничает, он приносит подарки и хочет подарки. Вы здесь не у себя дома, вы в селении ангаитов.

Дона Хосе встревожили холодные взгляды, которые бросали на них индейцы. До сих пор он всегда видел их покорными, и он не придавал большого значения мелочам, которые они дарили ему и которые он принимал как должное. Лишь теперь до него дошло, что собственно индейцы не имели особых причин для того, чтобы дарить ему что то; он хорошо знал, каким тяжелым трудом вес им доставалось, как трудно примитивными снастями поймать рыбу или отыскать и срубить дерево, в котором спрятан мед диких пчел. Он понял, что индейцы дарили ему из того немногого, что они имели, и вспомнил, что никогда не предлагал им ответных даров. Его спутники-парагвайцы тоже внезапно вспомнили, что они на чужой земле и что индейцы, к которым они пришли с визитом, ждут от гостей обычных проявлений вежливости. Они вспомнили также, что фактически они безоружны, так как ружье было намочено в воде, а охотничий нож Джованни был потерян.

Дон Хосе опомнился первый. Он сложил руки рупором и закричал изо всех сил: «Карай Пуку!»

— Не надо кричать, — холодно произнес сидящий поблизости индеец. Волосы у него на макушке были связаны в узел, и в них было воткнуто белое страусовое перо. Лицо его было разрисовано узорами, сделанными красной краской. Он говорил на хорошем испанском языке, и это встревожило управляющего. Голос этот показался ему хорошо знакомым. И лишь когда индеец заговорил по-итальянски, он узнал в нем охотника.

— Митапиру прав, — объяснил охотник. — Индеец дарит лучшее, что у него имеется. Если бы на его земле добывалось золото, он приносил бы вам его. Но он беден, и в меде, который он приносит вам, он отказывает своим детям. Индейцы не знают слова «подарок», им известно слово «обмен». Если вы забываете об этом, а они напоминают вам, то называйте это попрошайничеством. Вы гости и должны следовать обычаям хозяев. Я забыл, что вы впервые пришли с визитом к своим соседям, и поэтому не предупредил вас об этом, но представьте себе, что они отнесутся к вам так, как вы отнеслись к ним, когда они искали у вас защиты от ягуара. Я считаюсь у них своим, и смогу помочь вам загладить вину.

Охотник сказал несколько слов сидевшим рядом с ним индейцам, и те направились в свои пальмовые хижины Через некоторое время они вернулись в сопровождении вождя. Потом охотник оглянулся и с улыбкой сказал Джованни:

— Хорошо, приятель, что вы догадались взять с собой столько подарков. Я беден и не могу позволить себе такую роскошь. Правда, жалко что вы взяли много ненужного, да к тому же вам пришлось, искупаться. Сухари у вас промокли, патроны тоже, и лучше все это оставить здесь. Хорошо еще, что с вами пришел дон Хосе, он сможет отнести в калеру вашу водку и вино, а иначе вам ничего не оставалось бы сделать, кроме как разбить бутылки.

Лицо Джованни при этих словах потемнело, но когда подошли воины со своим вождем, он вздохнул, развязал свои тюки и начал раздавать подарки.

Стояла торжественная тишина, и приятели Джованни не осмеливались вышучивать его. Всем им эта церемония показалась очень естественной, и некоторые даже пожалели, что ничего не взяли с собой. Они по-иному смотрели сейчас на тех, кого еще недавно считали разновидностью многочисленных животных, обитающих в лесах. Много лет разделяла их река.

И уже в лодке, плывя домой, дон Хосе обратился к своим рабочим.

— Как это странно! Можно много лет жить рядом с человеком и все-таки не знать его как следует! Повторяем каждому, что индейцы воры, попрошайки, лентяи, можем поклясться, что эта святая правда, а придет такой охотник, пригласит нас к соседям, скажет несколько слов, и мы видим, как мы ошибались, видим свои пороки и стыдимся своих поступков.

В это время Джованни сидел у костра среди индейцев и удивленно осматривался по сторонам. Ему показалось, что он очутился в неведомом мире. Неведомый мир? Сколько лет живя здесь, он часто смотрел на этот берег с Белого Утеса, но ничего не знал о том, как живут индейцы.

Сейчас он почему-то немного завидовал охотнику.

Атмосфера приветливости, царившая вокруг костра, подействовала на него, и Джованни понял, что из шумного мира калеры он попал в тихую обитель людей, простых и любезных, вызывающих уважение к себе.

Голубой свет луны падал широкими полосами на поверхность густого подлеска на краю джунглей и смешивался с красноватым отсветом костра.

Старый дуплистый пень, брошенный в костер, превратился в раскаленное вещество; он затрещал, из трещин вылетело множество искр, а за ними длинный язык огня. Но пламя костра лишь на мгновенье заколебалось и снова рванулось вверх.

Освещенные отблесками огня мускулистые тени воинов лоснились. Было уже поздно, но никто из них не спешил лечь спать.

Джованни ощутил ту меру уважения, которое испытывало к Высокому Охотнику все селение: ведь все, кроме детей, бодрствовали у огня, чтобы проститься с Карай перед тем, как он отправится в путешествие, которое будет продолжаться только один день.

Выражения лиц у индейцев были уже не такие, какие он видел в калере, куда они пришли в страхе перед ягуаром. Сейчас они сидели неподвижно, как бронзовые статуи, и лишь время от времени отодвигались от пляшущих языков огня.

Около лагеря в большом кругу на раскаленных углях поджаривались гнезда термитов. Их обитатели испуганно метались по коридорам, из которых выбивались струйки дыма, сливавшиеся в густое белое облако, которое в кронах деревьев образовало свод, освещенный голубым светом луны.

Каждый был погружен в свои мысли. Никто не хотел нарушать тишину спящего леса, раздавался лишь треск сучьев в костре да писк москитов, попадавших и огонь. А неумолчный треск цикад создавал равномерный постоянный звуковой фон.

Духота и тишина настораживала человека. Ни один лист не шевелился в вершинах деревьев, лишь свет месяца дрожал, падая на клубы белого дыма. Здесь царила тишина леса, та странная тишина, которая была наполнена тысячами слабых звуков, образующих одни сплошной тон, который ухо охотника не замечало.

Лишь один звук заставил его тронуться с места.

Он выходил из чайника, поставленного у самых углей. Сначала тихое шипение, затем мгновенье тишины, и вдруг — все возрастающее бульканье.

Люди медленно начали сдвигаться к костру. С лиц сбегала задумчивость и исчезала странная отрешенность, уступая место улыбке.

Джованни следил за этой игрой тишины и проникался этим странным, но таким понятным молчанием.

Когда один из индейцев отставил чайник, чтобы всыпать в него заварку, над лесом понесся жалостный крик — длинный, отчаянный крик, который сжимает сердце и останавливает дыхание, крик, который нельзя забыть.

Потом настала тишина, и вдруг вопль — настоящий человеческий вопль — заставил всех вздрогнуть. В нем было столько боли, столько отчаяния, и он слышался так близко! По спине у Джованни пробежали мурашки. Невольно он схватился за оружие и вскочил на ноги.

Индейцы тоже вздрогнули. В их глазах появился ужас — и они медленно потянулись к своим копьям. Лишь некоторые из них продолжали сидеть неподвижно; задумчивость вернулась к ним, и они внимательно вглядывались в огонь.

Охотник наклонил карабин Джованни к земле, а вождь тихо произнес.

— Нас ждет несчастье — Урутау плачет.

— Кто такой Урутау? Что с ним? Надо помочь ему! — выкрикнул Джованни.

— Урутау нет. Он был. Это плачет его душа, и ей суждено плакать до тех пор, пока текут реки, — начал объяснять вождь. — Никто не может освободить его от этого проклятия, он сам захотел этого. Он был одним из наших предков. Много поколений умерло — его душа продолжает жить — она никогда не умрет и вечно будет плакать, за то что хотел счастья только для себя.

Джованни непонимающе смотрел на вождя, охотник молча улыбался Потом он произнес: «Вождь Кира расскажет Джованни об Урутау. Тогда мой приятель поймет все».

Вождь приосанился и начал рассказывать:

— Урутау был видный юноша, говорили старики, храбрейший из воинов, лучший из охотников. Его копье летело дальше всех, его стрела попадала в летящего колибри. На женщин он никогда не смотрел, их красота для него не существовала. Он, который не боялся когтей ягуара — много ягуаров убил — и который лишь смеялся над клыками дикого кабана, боялся взглядов молодых девушек.

Лишь одна остановила на себе его взгляд — Куната-ита, девушка из далекого селения в горах, красивейшая из женщин. Волосы у нее были чернее перьев ворона, тело ее благоухало ароматом больших речных цветов, глаза ей одолжила лань.

Когда в лесу в четвертый раз появилось много цветов, гуарани решили устроить большой праздник. Взрослые мужчины, охотники и воины, состязались между собой. Урутау кидал копье последним — копье летело далеко, очень далеко, никто не смог его найти. Он выстрелил из лука в ствол дерева — ни один из воинов не мог вытащить стрелу. Немногие смогли перепрыгнуть через глубокую канаву — для Урутау это было забавой; он далеко оставил за собой соперников в беге, и когда он первым добежал до центра селения, Куната-ита вылила на его потное тело воду из своего кувшина и украсила его волосы голубыми цветами.

Урутау взглянул в ее черные глаза — и не смог отвести своего взгляда.

В это время из его родного селения прибежали гоним с печальным известием: «Мать твоя умирает, она хочет видеть тебя».

— Я счастлив, оставьте меня в покое, — ответил им Урутау. И он продолжал смотреть в глаза лани.

Один из стариков снова сказал ему: «Иди, твоя мать умирает, ты должен оплакивать ее».

— Я буду оплакивать ее до тех пор, пока текут реки, пока звезды светят в ночном небе, но сейчас я не могу плакать, оставьте меня, я счастлив.

Гонцы вернулись и передали его ответ умирающей матери. Каждая мать думает, что только она должна пользоваться любовью сына. Но если в сердце у тебя нет любви к матери — будь проклят!

Старуха просила свою прабабку Яци-Луну, мать всех растений, чтобы она заставила ее сына выполнить обещание. Когда мать умерла, Яци превратила Урутау в ночную птицу — козодоя, и он должен был до конца света оплакивать свою мать. За минуту счастья он должен был вечно плакать.

У Урутау был друг, хороший друг, и звали его Карау. Карау остался один, и ему стало жалко печальных глаз красивейшей из женщин. Он отправился в путь к своей прабабке Гуара-ци— Солнцу, матери всего живого. Он просил, чтобы оно сняло проклятие с его друга. Гуара-ци не могла помочь — мать, проклявшая сына, была мертва.

Тогда Карау попросил, чтобы ему позволили разделить несчастье со своим другом. Гуара-ци превратила его в черного ибиса. Карау все время сопровождает своего друга и вместе с ним оплакивает его мать.

Вождь кончил, но никто не тронулся с места.

Начинало светать, с болот сползал туман, комары исчезали, костер догорал.

Клубы дыма медленно таяли в неясном сумраке, головни в костре рассыпались на мелкие куски.

Издали донесся тоскливый крик черного ибиса;

— Карау-карау-карау!

Джованни вздрогнул.

Охотник поднялся:

— Пора! Надо идти!

В ответ на его слова ангаиты вскочили на ноги.

Джованни затрясло.

— Вождь сказал: «Случится несчастье!» — вполголоса обратился он к охотнику.

Охотник удивленно вскинул голову:

— Я думаю, что каждый, кто отправляется через Соленую пустыню, должен быть готов к этому.

— Удивительно! — размышлял про себя Джованни. — Он прав. Даже эти индейцы своими грустными рассказами не испугали его.

— Что касается меня, то рассказ об этом заколдованном Урутау подействовал мне на нервы.

Все были готовы. Неожиданно, без церемонии расставания, двинулись в путь. Вождь проводил их до края селения.

Когда солнце поднялось над горизонтом, они пробирались через болото. Один из индейцев протянул руку к стае черных птиц, которые стояли сбившись в кучу и смотрели на восход солнца.

— Они благодарят мать всего живого — Гуара-ци за то, что она позволила разделить несчастье с другом. И они будут плакать до тех пор, пока текут реки и звезды светят в ночном небе.

Джованни, слушая это, приблизился к охотнику и спросил:

— Я что-то не понимаю. Это была индейская сказка о птицах или о дружбе?

Охотник улыбнулся:

— Это сказка обо всем.