Природа хрупких вещей

Глава 28

Дом, что арендуют Либби и Честер, находится в десяти кварталах, близ парка Лафайет, по другую сторону от проспекта Ван-Несс, куда огонь не добрался. Честер извиняется за то, что не сумел нанять экипаж, и я уверяю его, что прогулка пешком, пусть даже в горку, для меня сущий пустяк. Заскочив ненадолго в отделение «Вестерн Юнион» около временного участка полиции, мы поворачиваем на запад, снова идем по тем районам, где я брела несколько недель назад, когда в воздухе висели дым и отчаяние. Но сейчас июнь, светит солнце, дома и прочие здания, которые нуждаются в ремонте, восстанавливают. Здесь не чувствуется безысходности.

Новое жилище Либби, как она и говорила, расположено в двух кварталах от красивого особняка Уиттьера — массивного сооружения из аризонского песчаника, которому не страшны никакие землетрясения. Арендуемый коттедж гораздо меньше их дома на Полк-стрит, но он вполне симпатичный и оснащен всем необходимым. Я уверена, тысячи бездомных жителей Сан-Франциско были бы рады такому крову.

— Дом принадлежит приятелю Честера. Он тоже преподает. Сейчас находится в Сиэтле, ухаживает за матерью, — объясняет мне Либби. Двухэтажный особнячок полностью обставлен мебелью. На верхнем этаже три спальни; рядом с кухней гостевая комната, которая, возможно, раньше предназначалась для экономки.

Честер оставляет нас и идет искать бригаду рабочих, которые, я надеюсь, утром приступят к расчистке завалов на месте моего дома. Мы с Либби сначала пьем чай — няня также исполняет обязанности горничной, — а потом играем с Тимми, который заметно подрос за те два месяца, что я его не видела. Либби с увлечением рассказывает о своих путешествиях, о том, как в Бостоне она узнала о своей беременности, когда ее стошнило прямо на банкетный стол. Они с Честером очень огорчились, говорит Либби, когда узнали о бедствии, постигшем Сан-Франциско, решили, что их дом, вероятно, уничтожен.

— Он, конечно, не полностью разрушен, но внутри все, что не сгорело, провоняло дымом. Нам мало что удалось спасти, — добавляет она. Мы сидим на полу с Тимми, рядом — корзина с новыми игрушками. — Представляешь, мародеры по ночам все равно проникают в дома и роются в золе, выискивая ценные вещи. Немилосердные люди, да?

— Да, — коротко говорю я. — Люди и впрямь бывают немилосердны.

Она спрашивает про моих друзей, у которых я поселилась, о том, как мне удалось выбраться из города и чем я занималась все это время.

Я отвечаю правдиво, но не вдаваясь в подробности.

— Через несколько дней после землетрясения мы с Кэт на пароме добрались до Окленда, а оттуда поездом — до Сан-Хосе, потом — до Сан-Матео, близ которого живет моя подруга. Последние недели мы отходили от шока. Ты же понимаешь, что для Кэт все это стало тяжким испытанием. А моя подруга только-только родила, и мы ей помогали с ребенком.

— Вот уж никак не ожидала, что у тебя есть подруга не из нашего города. — В голосе Либби сквозит любопытство.

— У нас с Белиндой есть общая знакомая в Сан-Франциско. Нам с Кэт повезло, что мы нашли кров. Расскажи, как вы собираетесь устроить новую детскую?

И Либби до прихода Честера делится со мной своими планами, во всех деталях описывая не только будущую детскую, но и убранство всего дома после скорого ремонта. Дважды она умолкает из вежливости, словно боится, что из-за ее болтовни я буду острее переживать потерю дома, но я прошу ее продолжать. Обсуждение нового, произрастающего на почве разрушений, производит терапевтический эффект.

И помогает скоротать время.

Честер, возвратившись, докладывает мне, что сегодня ему улыбнулась удача: он нашел бригаду из четырех человек, которая заканчивает вычищать руины одного магазина на Ливенуорт-стрит и завтра в девять часов утра готова приступить к работам на месте моего дома.

— Вам там быть вовсе не обязательно, миссис Хокинг, — говорит Честер. — Если вы считаете, что необходимо проконтролировать рабочих, это могу сделать я, сейчас ведь каникулы. Я буду только рад помочь.

— Большое спасибо. Даже не знаю, как благодарить вас за вашу доброту, — с деланым спокойствием отвечаю я. — Но я хочу сама посмотреть, что там и как. Может быть, найдутся часы моей бабушки или еще какая вещица, дорогая моему сердцу. Я просто хочу присутствовать там.

Честер кивает и обещает, что утром постарается достать для меня экипаж. Остаток вечера для меня тянется нестерпимо медленно. Утром я просыпаюсь с восходом солнца, задолго до остальных домочадцев. Честер сдержал слово. В половине девятого к дому подъезжает экипаж. Я прощаюсь с Либби, сердечно благодарю ее за гостеприимство, объясняя при этом, что, если все пойдет хорошо, после обеда я поездом отправлюсь в Сан-Матео, но мы с ней обязательно скоро увидимся.

— Я должна вернуться к Кэт, — говорю я, зная, что Либби меня поймет. Кое-что общее у нас с ней есть: мы обе любим наших детей.

— Я ужасно рада, что застала тебя там вчера. — Либби обнимает меня на прощание. — А ведь могли бы разминуться: мы уже собирались уходить. Мне будет тебя не хватать. Какое счастье, что мы оказались там в одно и то же время.

— Да, конечно, — только и говорю я в ответ, но потом думаю: может, и правда хорошо, что Либби меня увидела. Может, и хорошо, что я не попыталась просто исчезнуть. Теперь полиция считает, что Мартин Хокинг не вернулся домой, как ожидалось, в день землетрясения, а пропал без вести во время стихийного бедствия, как и многие другие. Я уже не чувствую необходимости стать невидимой; мне кажется, что скоро я обрету свободу. Это только дело времени.

— Как только мистер Хокинг найдется, пожалуйста, сразу же дай нам знать, — наказывает Либби, выпуская меня из своих объятий.

— Всенепременно.

— Не теряй надежды, дорогая Софи. Я уверена, он объявится.

— Конечно.

— И, пожалуйста, скажи мистеру Хокингу, чтобы он отстроил ваш дом. Почти все на нашей улице намерены отстроиться. Скажешь, ладно? Я хочу, чтобы мы снова были соседями.

Я улыбаюсь, киваю. Думаю, я понимаю, почему Либби жаждет, чтобы я вернулась в Сан-Франциско. Рядом с такой подругой, как я, она ощущает свое превосходство. Возможно, когда она общается со своими богатыми друзьями, ее нередко мучает страх, что она не соответствует их критериям. Со мной ей этого не надо бояться.

— Скажу, — обещаю я.

Провожая меня до экипажа, Либби вручает мне коробочку с ланчем и зонтик, ведь на нашей улице, объясняет она, больше нет тенистых деревьев, под которыми можно было бы спрятаться от солнца. После она стоит в дверях своего дома и машет мне одной рукой, а ладонь второй держит на едва начавшем округляться животе.

К разрушенному дому я прибываю одновременно с рабочими.

Тягать глыбы разбитых каминов и складывать их на повозки — нелегкий труд. Каждый раз, когда рабочие поднимают очередной обломок, я подхожу ближе, чтобы посмотреть, не лежит ли под ним расплющенное тело Мартина. В какой-то момент мне кажется, что я вижу какие-то обугленные останки, но никто не кричит, что нашел труп. С того места, где находилась столовая и куда мог бы доползти Мартин, пытаясь выбраться из дома, рабочие тащат кусок мрамора. Мой взгляд падает на торчащий из мусора осколок. Возможно, это кость. Носком разгребаю кучку и вижу еще один осколок, похожий на первый. Конечно, никто не примет его за кость — только тот, кто подозревает, что здесь до пожара лежал человек. Рабочие, возвращаясь от повозки, застают меня за тем, как я роюсь среди золы и пепла, разравнивая и притаптывая вокруг ногой. Вне сомнения, они думают, будто я ищу что-то ценное. Я поднимаю на них глаза и пожимаю плечами, как бы говоря, что не могу найти то, что меня интересует. Хотя на самом деле, думаю, что уже нашла. Первый осколок я прячу в карман, чтобы отвезти домой и показать Белинде с Кэндис. Второй отбрасываю в сторону.

Рабочие продолжают убирать обгоревшие обломки, и примерно к трем часам дня на том месте, где стоял мой дом, остаются только фундамент и каменные ступеньки крыльца, которые один из рабочих намерен чуть позже демонтировать и отвезти на продажу в пункт сбора утильсырья, если я не против. Я говорю, что не возражаю, и пускаюсь в долгий путь до Таунсенд-стрит. По дороге захожу в отделение «Вестерн Юнион» и отправляю Эллиоту телеграмму с сообщением, что вернусь до темноты.

Ближе к вечеру добираюсь до вокзала и покупаю билет на поезд. В Сан-Матео прибываю в сумерках. Меня встречает Белинда, приехавшая в коляске Эллиота. Я сажусь в повозку, мы трогаемся, и только потом она спрашивает, нашла ли я Мартина.

— От дома и обстановки почти ничего не осталось, — отвечаю я. Объясняю про высокие температуры и про то, что во время пожара камины второго этажа рухнули вниз, раздавив все, что там лежало. Достаю из кармана осколок. Белинда смотрит на него.

— Это он? — В голосе ее слышится волнение, природу которого я не распознаю. Возможно, это скорбь.

— Не знаю. Может быть. — И затем сообщаю про то, как меня увидела Либби, пока я копалась на пепелище, и про свой незапланированный визит в полицейский участок. Рассказала, что Либби и Честер предложили мне помощь в расчистке развалин дома.

— В твой замысел это не входило, — замечает Белинда, когда я заканчиваю свой рассказ.

— Не входило. Но, пожалуй, глупо было рассчитывать на то, что я сумею исчезнуть из Сан-Франциско без следа, что меня там никто не потеряет. По крайней мере, теперь я официально заявила о пропаже мужа.

Белинда кивает, и какое-то время мы катим молча.

— Кэт про тебя спрашивала, — наконец произносит она.

— Хорошая новость.

— Так было радостно слышать ее голос. — Белинда кивает на осколок в моей руке. — Надеюсь, ты не станешь сообщать ей об этом.

— Нет.

— Возможно, она думает, что однажды он вернется в твою жизнь. Чтобы отомстить ей, тебе или мне — или забрать ее у тебя. Я тоже этого боюсь.

— Знаю. Я дождусь, когда Мартина официально объявят жертвой землетрясения, и затем скажу ей, что он, скорее всего, погиб. Но это, возможно, случится не раньше, чем через год. Когда точно, не знаю. В любом случае, Кэндис уйдет первой. И очень скоро. Нельзя допустить, чтобы Кэт потеряла сразу обоих родителей, одного за другим.

— А если он все-таки выбрался? Если придет сюда за нами? За ней?

— Не придет. С какой стати? У меня все его документы. Для него это большой риск. К тому же он… он никак не смог бы выбраться. В том состоянии, в каком я его оставила, это исключено.

Мне приходится убеждать себя, что я права. Для меня Мартин умер. Умер.

— Значит, мы просто будем ждать, когда все это действительно закончится? — спрашивает Белинда спустя минуту.

— Думаю, время от времени мы будем справляться у властей, известно ли им что-то про наших мужей: ты — у шерифа округа Сан-Матео, я — в полиции Сан-Франциско. Так поступают обеспокоенные жены пропавших без вести мужей. И на протяжении всего периода ожидания мы будем каждое утро вставать с постели, заботиться о наших детях и управлять гостиницей, а вечером — ложиться спать. Будем жить.

Все мы, кроме Кэндис.

По возвращении в «Лорелею» я вынуждена дождаться, когда Кэт отойдет ко сну, и только потом рассказываю Кэндис все, что по дороге домой поведала Белинде. Показываю ей осколок, который привезла с собой. Она берет его в руку. Спрашивает:

— Думаешь, это кость?

— Возможно. Во всяком случае, похоже.

— Легкая. Я думала, кость тяжелее. — Кэндис возвращает мне осколок.

— Что предложишь делать с этим осколком? — осведомляюсь я. — Мартин ведь был твоим мужем.

— Мне все равно. Закопай. Сожги. Выброси в море. Мне все равно.

На следующий день я отправляюсь к шахте, до которой идти довольно далеко, и запихиваю осколок между двумя большими каменными глыбами, замуровавшими вход. От него отщепляется частичка и падает на землю. Я хватаю камень у моих ног и забиваю осколок глубже в щель между валунами. Кусочки от него продолжают отлетать, но я не останавливаюсь, пока до конца не вгоняю уменьшившийся осколок в щель. Вернувшись в гостиницу, я никому не говорю, что сделала с осколком. Просто сообщаю Белинде и Кэндис, что избавилась от «сувенира», привезенного из Сан-Франциско.

Через неделю с телефона Эллиота звоню в департамент полиции Сан-Франциско и прошу пригласить к аппарату следователя Морриса. Спрашиваю у него, есть ли новости о моем муже. Новостей нет.

Белинда звонит окружному шерифу и официально заявляет о том, что муж ее бросил. Следующие полтора месяца мы регулярно справляемся у властей о наших пропавших мужьях. За это время Сара становится еще более пухленькой и прелестной, Белинда все меньше походит на скорбящую вдову, а больше — на женщину, влюбленную в Эллиота; Кэт понемногу начинает разговаривать, каждый час произносит по несколько слов. Недели идут. Я замечаю, что больше не вздрагиваю, когда у гостиницы тормозит автомобиль или открывается дверь и раздаются мужские шаги. Впрочем, даже если Мартин каким-то образом выжил, с его стороны было бы глупо приезжать сюда.

А Мартин далеко не глуп.

Я пишу маме, что Мартин — степенный мужчина, за которого я вышла замуж, дабы устроить свою жизнь, — к несчастью, стал жертвой страшного землетрясения и пожара, но мы с Кэт не пострадали и теперь живем у друзей в местечке к югу от Сан-Франциско. Я прошу, чтобы она не волновалась: у меня есть все, о чем она мечтала для меня и ради чего многим пожертвовала.

Из всех нас только Кэндис не набирается сил, а тает. Первого августа Кэндис призывает меня к своей постели, с которой она уже почти не встает. Пожалуй, теперь она еще бледнее и костлявее, чем в первую нашу встречу. Мы дважды приглашали к ней врача из городка, и оба раза он говорил нам, что ей необходим более теплый и сухой климат. Оба раза Кэндис отказывалась последовать его совету.

Я подхожу к ее постели. Ослабевшей рукой она берет меня за руку. Я сажусь рядом.

— Я хочу поехать в Техас, к своей кузине, — шепчет Кэндис.

Ее слова как гром среди ясного неба.

— Но… ты же говорила, что хочешь остаться здесь! Хочешь, чтобы вы с Кэт жили здесь. Со мной!

— Я хочу, чтобы Кэт жила с тобой, — тихо произносит она. — Но сама оставаться здесь не намерена. Не желаю, чтобы Кэт видела, как я умираю. Хочу попрощаться с ней, пока я еще жива. Хочу, чтобы она запомнила меня живой.

Меня раздирают облегчение и беспокойство. Кэндис не станет забирать Кэт. И все же. В ее состоянии пускаться в дорогу смерти подобно.

— Кэндис, ты слишком слаба, чтобы ехать поездом в такую даль.

— У меня есть деньги, чтобы нанять частный экипаж и сиделку.

— Но ведь это так далеко… А если ты умрешь в дороге?

— Если умру? Скорая смерть — благословение. Я хочу умереть. Готова умереть.

— Кэндис…

— Позволь мне уехать к родным. Пусть они похоронят меня рядом с мамой и папой. Пожалуйста, Софи. Ведь я прошу о пустяке. Пожалуйста, помоги мне уехать.

Мои щеки обжигают горячие слезы.

— Но Кэт…

— Кэт будет здесь счастлива. Она уже счастлива. У нее есть ты, Белинда и сестренка. Она уже имеет больше того, что я когда-либо дала ей. Не в твоих силах предотвратить неизбежное. Я скоро умру. Так позволь мне умереть там, где я хочу.

Я молчу, и она продолжает:

— Я подготовила документы, согласно которым ты назначаешься официальным опекуном Кэт после моей кончины. Родным я объясню, что никто не должен оспаривать твое опекунство, да они и не станут. Мой поверенный уже связался с банком в Лос-Анджелесе, который выделяет деньги из доверительного фонда. Ежемесячная выплата — солидная сумма, Софи. Кэт никогда ни в чем не будет нуждаться. И я рассчитываю, что ты будешь разумно распоряжаться деньгами и обеспечишь ей достойное существование. Обещаешь?

Я киваю, чувствуя, как по лицу струятся слезы.

— Поклянись, — выдыхает она.

— Клянусь.

Спустя две недели, тринадцатого августа, Кэндис отправляется в Техас. Мы с Белиндой стоим чуть поодаль от запряженного четверкой экипажа, давая ей возможность напоследок подольше побыть с Кэт. Но Кэндис не затягивает прощание. Через открытую дверцу экипажа до меня доносится ее короткая напутственная речь. Она говорит дочери, что скоро отправится на небеса, к своим родителям, как она ей уже объясняла, но сверху будет наблюдать за Кэт все годы ее жизни, и, если девочке захочется побеседовать с мамой или прикоснуться к ней, Кэт может просто подойти к персиковому дереву в саду Белинды и обнять его, и тогда Кэндис шелестом листвы сообщит ей, что все хорошо.

Затем она жестом подзывает меня к карете. Я подхожу и встаю рядом с Кэт.

— Теперь твоя мама — мисс Софи. — Полулежа на сиденье, Кэндис кивает мне, и я одной рукой обнимаю Кэт. — Я очень горжусь тобой, Котенок. Ты храбрая девочка, — обращается она к дочери. — Будь счастлива. Я люблю тебя.

Я чувствую, как Кэт содрогается, но с губ ее не слетает ни слова. Ни одного. Я наклоняюсь к ней, хочу попросить, чтобы она попрощалась с матерью, но Кэндис велит сиделке, устроившейся напротив нее, закрыть дверцу. Я выпрямляюсь.

Кэндис не произносит напоследок «до свидания», и я понимаю почему: чтобы наша дорогая Кэт никогда не сожалела, что она не попрощалась с матерью.

Кучер вожжами хлещет лошадей. Экипаж трогается с места, катит по гравийной дорожке и затем поворачивает налево. Когда бряцанье сбруи и цокот копыт стихают, мы втроем — Белинда, Кэт и я — заходим в гостиницу.

Следующие две недели Кэт все больше замыкается в себе, привыкая жить без матери. Таким образом, я заметила, девочка обычно примиряется с событиями, над которыми она не властна. Впрочем, всем нам так или иначе приходится принимать то, что от нас не зависит. Кэт нашла свой способ. И кто скажет, что он неприемлем? Каждый вечер перед сном мы воображаем — я — вслух, она — про себя, — где в данный момент находится экипаж Кэндис. Представляем ее на безлюдных просторах Аризоны или Нью-Мексико, как она ищет и находит врата в рай. Думаю, мысль о том, что ее мать возносится на небеса, как Илия на колеснице, утешает Кэт. На нескольких рисунках она запечатлела экипаж, запряженный крылатыми конями, которые летят к солнцу.

Не знаю, понимает ли Кэт в полной мере, что она больше никогда не увидит мать, но я часто застаю ее у персикового дерева. Глядя на крону, девочка слушает шелест листвы.

Десятого сентября мы получаем телеграмму из Техаса, в которой нас извещают, что Кэндис скончалась через три дня после приезда.