Природа хрупких вещей

Глава 29

Октябрь приходит на смену сентябрю точно так же, как и предыдущей осенью в этой части Калифорнии, — незаметно. Не возвещает о себе «громом фанфар», как в Нью-Йорке или на севере Ирландии.

Не без трепета я устраиваю Кэт в маленькую начальную школу в Сан-Рафаэле. Она почти все время молчит, по-своему примиряясь с утратой матери. Ее учительнице, мисс Ривз, я объясняю, что моя дочь за свою короткую жизнь слишком много страдала, и прошу, чтобы та умерила свои ожидания. Я готова услышать в ответ, что в таком случае с Кэт лучше заниматься дома, как в свое время посоветовала директриса школы в Сан-Франциско, но учительница успокаивает меня: она охотно примет девочку в свой класс; хоть один ребенок не будет прерывать занятия неуместной болтовней. Кэт ходит в школу без особого восторга, но и не артачится. Ей интересно учиться — она всегда была любознательной, — и, если верить мисс Ривз, за несколько первых дней остальные дети, похоже, привыкли к молчаливой новенькой.

Наша новая жизнь безмятежна во многих отношениях. Я знаю, что должна острее переживать кончину Кэндис, но с ее смертью разжались тиски, сжимавшие мое сердце. Кэт теперь полностью принадлежит мне, как это было, когда я вышла замуж за Мартина.

Доверительный фонд начинает присылать нам чеки через банк Лос-Анджелеса — раз в месяц. Первый мы получаем в середине сентября. Денег гораздо больше, нежели нам с Кэт требуется на оплату питания и проживания в гостинице, и у меня возникает мысль, что примерно через год я скоплю достаточную сумму и тогда попрошу Эллиота построить для нас с Кэт небольшой домик на земле Белинды, если она, конечно, позволит. Но я почти уверена, что Белинда возражать не станет. Съехав из гостиницы, мы освободим две лишние комнаты для ее постояльцев, а у Кэт всегда будет свой дом, независимо от того, куда бы жизнь ни занесла меня.

Я излагаю свою идею Белинде и Эллиоту. Они относятся к ней благосклонно. Белинда уже привыкла считать меня старшей сестрой, а Кэт — племянницей, и она хочет, чтобы мы жили рядом. А Эллиот благодарен мне за то, что я благополучно доставила к нему домой его возлюбленную. Вечерами, уложив детей спать, мы с удовольствием обсуждаем устройство нашего будущего дома, выбираем место для его возведения. Однажды после ужина, за чаем с пирогом, когда мы в очередной раз принимаемся обдумывать мой неожиданный замысел, Эллиот спрашивает, намерена ли я всегда жить в Сан-Рафаэле. Что будет с предполагаемым домиком, если я решу снова выйти замуж, завести еще детей?

Я могла бы многое сказать в ответ на этот вопрос. Белинде о моей прошлой жизни известно очень мало — сотая доля того, что я поведала Кэндис, дабы завоевать ее доверие, — да я и сама уже начинаю думать о тех событиях как о чем-то происходившем не со мной. Сумею ли я когда-нибудь полностью отрешиться от них? Каково это — смотреть на ту себя, из прошлого, как на совершенно незнакомого человека? Нет необходимости сообщать Эллиоту, что я не могу иметь детей, но в остальном я готова вполне правдиво ответить на его вопрос, не заглядывая в прошлое, от которого я уверенно отдаляюсь.

— Я не спешу снова связать себя узами брака, — говорю я мягким искренним тоном. — А дом всегда будет принадлежать Кэт, и ей решать, как с ним поступить. Ты же позволишь ей оставаться здесь, даже когда она повзрослеет, да? — спрашиваю я Белинду.

— Конечно, — отвечает она.

— Но ведь она, возможно, захочет выйти замуж и переселиться в другое место, — замечает Эллиот.

— Не исключено. Она обязательно выйдет замуж, — рассуждаю я. — И если уедет, надеюсь, она позволит мне жить в доме, построенном на деньги из завещанного ей доверительного фонда. Но нам пока незачем заглядывать так далеко в будущее. Сейчас у меня одно желание — выстроить для нас небольшой домик, прямо здесь.

И мы принимаемся чертить план нашего будущего жилища, который я показываю Кэт через несколько дней.

— Он… будет… наш? — тихо спрашивает она. Эти три слова, хотя и произнесены с интервалами, звучат для меня как прекрасная музыка.

— Да, родная.

— Здесь?

— Прямо здесь. Видишь, вот персиковое дерево. — Я показываю на силуэт дерева, нарисованный справа от плана одноэтажного домика с двумя спальнями.

Кэт поднимает на меня глаза.

— Наш старый дом?

— Наш старый дом сгорел, помнишь? Его больше нет, и нам не надо туда возвращаться.

— А отец?

Я проглатываю комок страха, мгновенно подступивший к горлу. Подозреваю, Кэт тревожит, что Мартин найдет нас и заберет ее к себе. Накажет за то, что он покалечился по ее милости.

— Его тоже больше нет.

Она долго смотрит на меня, медленно хлопая заблестевшими глазами. Видимо, мои слова отозвались болью в ее душе, и я понимаю, что глупо было надеяться, будто она так же легко, как я, вычеркнет Мартина из своей жизни. Кэт ничего не знает о его преступлениях, не знает, какое зло он мог бы совершить, добравшись до Белинды в то утро, если б не упал с лестницы.

Я привлекаю ее к себе.

— Он сильнее любил бы тебя, если б умел любить, куколка. Тебя легко любить. А он не умел. Не все умеют любить. Но ты умеешь. И я умею. И Белинда. И Эллиот. И Сара. И мама твоя умела любить. Есть люди, которые любят тебя, Кэт. Кто всегда будет тебя любить. И мы с тобой, если захотим, устроим для себя уютный дом в окружении любящих людей. Согласна?

Кэт теснее прижимается ко мне и кивает. Мне придется повторять ей это, когда она будет вспоминать Мартина. И мне придется повторять себе, что она, вероятно, в отличие от меня, будет думать о нем.

К концу октября я уже скопила сто долларов, в дополнение к тем деньгам, что лежат на сберегательном счете в одном из банков Сан-Матео. Доверительный фонд был учрежден много лет назад для того, чтобы Кэндис имела возможность вести образ жизни богатой аристократки, но я на наши еженедельные нужды трачу очень мало денег, выделенных на содержание Кэт. Бóльшая их часть идет на сберегательный счет, который будет принадлежать ей, когда она повзрослеет. Я уже начинаю думать, что свой домик появится у нас раньше, чем через год.

В начале ноября Эллиот просит товарища помочь ему расчистить ровный участок у персикового дерева, чтобы к тому времени, когда я решу приступить к строительству, место для дома было готово.

Я наблюдаю за работой мужчин, размечающих участок, и тут Белинда приносит мне письмо, доставленное по почте. На мое имя. Отправитель — департамент полиции Сан-Франциско.

Под взглядом Белинды я торопливо вскрываю письмо. Мы обе надеемся, что полиция признала Мартина жертвой стихийного бедствия, случившегося семь месяцев назад, и с прискорбием сообщает об этом. Я всем сердцем желаю этого.

Но в письме говорится совсем о другом.

— Меня просят приехать в отделение для дачи показаний. Им нужна дополнительная информация о моем пропавшем без вести муже, — говорю я Белинде.

— Какая еще дополнительная информация? — хмурится Белинда.

— Не знаю.

— Ты же рассказала им все, что знаешь.

— Я рассказала то, что сочла нужным.

Белинда берет у меня письмо, читает.

— А если ты не поедешь? Ведь ты имеешь на это право?

— Не думаю, что это разумно. Я ведь должна всячески помогать им в поисках мужа.

Она возвращает мне письмо.

— Может быть, они готовы признать его погибшим, но не хотят сообщать об этом письмом. Может быть, они думают, что милосерднее сообщить об этом тебе лично.

— Может быть.

Но мы обе не верим, что это и есть истинная причина вызова в полицию. Тут что-то другое. И нас это тревожит.

В письме меня вежливо просят прибыть в новое здание департамента во вторник, шестого ноября, в одиннадцать часов утра.

Придется ехать. А что мне еще остается?

Собираясь в отделение полиции, я тщательно подбираю наряд. Надеваю элегантное платье неброского серого цвета, украшенное тесьмой, с шитьем на манжетах и вороте. Обручальное кольцо я давно не ношу, но в этот раз надеваю его на палец. Кэт не спрашивает, куда я еду, но я вижу, что она хочет знать.

— В город еду, по делам, — объясняю я. — К вечеру буду дома. Обещаю.

Эллиот везет меня на вокзал и опять, как в прошлый раз, предлагает поехать со мной.

— И как, по-твоему, я должна буду тебя представить? Как объясню, почему ты меня сопровождаешь?

— Да, пожалуй.

— Ничего со мной не случится.

— Ну, не знаю, — хмурится он. — Может, стоит быть готовой к тому, что он все-таки не погиб. Может, его нашли, и он жив. Возможно, он не так уж серьезно пострадал при падении с лестницы.

— Покалечился он серьезно. Когда я его бросила, он едва дышал. Если б его нашли живым, мне бы так и сказали, а не просили приехать для дачи новых показаний. Все, Эллиот, больше не хочу об этом говорить. И так нервы на пределе.

Дальше до самого Сан-Матео мы едем в молчании.

За время моего отсутствия Сан-Франциско изменился в лучшую сторону. Всюду стоят запахи свежей древесины и краски, стучат молотки, визжат пилы. Выросли новые здания, почти исчезли кучи пепла, на месте еще недавно выжженной пустыни возрождается город. Теперь нанять экипаж у вокзала не составляет труда, и в отделение полиции я прибываю задолго до назначенного времени — одиннадцати часов.

Дежурному за стойкой в облицованном плиткой вестибюле называю свое имя. Мне велено подождать. Пока ожидаю, когда ко мне кто-нибудь выйдет, пытаюсь унять расходившееся сердце. Наконец меня вызывают и проводят в комнату, где стоят дубовый стол и стулья, новенькие, источающие запах тунгового масла. За стенотипом[8], с виду тоже новым, сидит женщина. Рядом с ней незнакомый мужчина. Не следователь Моррис.

— Спасибо, что почтили нас своим присутствием, миссис Хокинг, — произносит мужчина сердечным тоном, любезно улыбаясь. — Я — сотрудник Маршальской службы США Амброуз Логан. — Темноволосый, темноглазый, он немного напоминает мне моего брата Мейсона. На вид чуть старше меня: ему, должно быть, лет тридцать. На мой вопрос, где следователь Моррис, он отвечает, что дело об исчезновении моего мужа передано в ведение Маршальской службы США. Мне приходится спросить у Логана, что это за служба такая. Он объясняет, что Маршальская служба США осуществляет надзор за исполнением федеральных законов. Мне это тоже непонятно, но от дальнейших вопросов я воздерживаюсь. Логан берет со стоящего рядом с ним стула толстую папку, кладет ее перед собой и открывает. Из папки выскальзывает фотография Мартина и ложится на столе наискось между нами.

— Что ж, начнем с вашего позволения? — произносит он.

Поначалу вопросы те же самые, на которые я отвечала, когда заявила об исчезновении Мартина. Стенографистка записывает за мной все, что я говорю. Минуты идут, и вопросы все больше касаются меня лично. Логан постоянно просматривает бумаги в папке. Документов много.

Он осведомляется, видела ли я Мартина в тот день, когда произошло землетрясение. Знала ли, что Мартин в тот день возвращался в Сан-Франциско или что его автомобиль был обнаружен близ Сан-Рафаэлы, на дороге, ведущей в Сан-Франциско?

Логану известно про Белинду.

Известно, что она находилась в моем доме в то утро, когда случилось землетрясение. Известно, что Мартин женился на Белинде, будучи моим мужем.

Логану известно про Кэндис.

Боже, ему известно и про Аннабет.

У меня голова идет кругом. У Логана куча документов. Что еще ему известно? В комнате становится душно. Я хочу уйти.

И я встаю из-за стола, ведь разговор о местонахождении Мартина завершен. Получается, что Логан обвиняет меня в том, что я помогала Мартину, была соучастницей его ужасных преступлений. Вступила с ним в сговор, чтобы присвоить золото Белинды и наследство Кэт.

Но Логан просит меня присесть: мне же будет лучше, если мы завершим этот опрос.

Мне будет лучше? Что хорошего можно ждать от такого опроса? Этот человек уверен, что я такая же, как Мартин Хокинг. А я не такая, как Мартин. Как смеет он подозревать меня в непорядочности?

Логан хочет знать правду. Это все, что ему нужно, утверждает он. И я заявляю, что говорю ему правду.

Нет, возражает он. Это не так. Я стою на своем. А он заявляет, что я лгу ему с той самой минуты, как села за стол и назвала свое имя.