Природа сенсаций

ДЕФЕКТ ЛОМА

Ломизе́, человек непонятной национальности, был необычайно чувствителен к запахам. Поэтому он завел у себя стерильную чистоту, пищу хранил в герметичной упаковке и по несколько раз в день менял белье. Это ввергло его в значительный расход, но иначе он не мог.

Был он неглуп. Других замечательных качеств за ним не водилось.

Друзей и женщин у Ломизе было мало — из-за сверхчуткого обоняния.

— Я все время как беременный, — говаривал он.

С годами у него развилось нечто вроде мизантропии. Неделями он бызвыходно пребывал в своей облицованной кафелем комнате, расхаживая босиком по леденяще-холодному полу или лежа на клеенчатой кушетке. К запаху клеенки он привык и не раздражался.

Когда ему нужно было выйти из дому, например, за продуктами, он вворачивал в ноздри кусочки ваты и шел, дыша ртом.

Однажды к Ломизе пришел его школьный товарищ, ставший профессором медицины, человек чистоплотный и положительный.

— Слушай, Лом (так Ломизе звали в школе), — предложил старый товарищ, — давай выпьем и поговорим с тобой серьезно.

Ломизе пил раза два-три в жизни, но тут неожиданно согласился.

— Давай, — сказал он, вворачивая в нос вату.

Профессор достал из портфеля бутылку водки, откупорил ее и налил в большие рюмки.

Ломизе принес себе талой воды из холодильного шкафа.

— Ну, за твое здоровье, — сказал профессор и выпил.

Превозмогая себя, Ломизе проглотил водку и обильно запил ее холодной водой.

— Старина, — сказал профессор, — у тебя гипертрофированное чутье. Из-за этого ты живешь, как бирюк. Вот что я тебе предлагаю: ложись к нам в клинику, мы сделаем тебе операцию, и будет у тебя нормальное обоняние. Будешь радоваться жизни.

Профессор налил еще водки.

— Знаешь, — сказал Ломизе, — это заманчиво, конечно, но…

— Подожди, — перебил его профессор, — выпьем-ка.

Они выпили.

— Ты торчишь тут, — воскликнул профессор, — и тяготишься своей жизнью!

— Такой мой крест, — сказал Ломизе.

— Какой, к черту, крест! Мог бы пользу приносить, наслаждаться и так далее, а ты… — Профессор разлил остатки водки и потянулся к портфелю за следующей бутылкой.

Они выпили снова.

Ломизе охмелел и стал крикливо доказывать профессору, что ему и так неплохо.

Профессор бурно возражал и наливал водку.

Вдруг Ломизе почувствовал, как спазм сжал его желудок и пищевод. Он согнулся в пояснице, хотел встать, но покачнулся и упал на четвереньки.

Его рвало. Из ноздрей вылетели клочья ваты.

Глядя на мучения Ломизе, профессор пошарил в карманах, нашел папиросы и закурил.

Через некоторое время Ломизе поднялся, цепляясь за край стола, и уселся на стул.

— Что?! Ты что, — спросил он, с трудом ворочая языком, — куришь, что ли?!

— Курю, — ответил профессор, выпуская в лицо Ломизе струю дыма.

— А я… А я — ничего… Как это?!

— Подожди… Постой… — Профессор с изумлением смотрел на Ломизе. — Как же твой нюх?

— А ничего! — закричал Ломизе. — Ничего! Не надо операций! Не надо!

— Смотри-ка, все прошло!

— Все! — орал Ломизе. — Свобода! К черту кафель! К черту кушетку! Будем жить!

Ломизе схватил со стола пустую бутылку и запустил ее в стену.

— Друг! — закричал он. — Давай гулять! Сегодня праздник! Давай позовем женщин! Пусть они будут вонючими! Все равно! Свобода!

Ломизе вскочил со стула, но поскользнулся и рухнул на пол.

Никто, конечно, к ним не приехал.

Наутро, когда Ломизе проснулся, профессора в комнате не было.

Ломизе лежал на полу. Он повернул голову, и в нос ударил резкий, отвратительно-кислый запах.

Ломизе потерял сознание.