Проклятая Мангазея

Глава 1

Молодой послушник Тимошка Скудельников смотрел в одну точку на потолке. Ничего он там не видел, но продолжал смотреть без всякой мысли в голове.

Лёжа на лавке без всякой подстилки, юный послушник продолжал смотреть, силясь хоть что-то рассмотреть. Бесполезно! Оконце, куда и голова не пролезет, затянуто рыбьим пузырём, и то открывается лишь во время приноса ему куска хлеба и кружки воды. И это на весь день.

Тимошка вздохнул. Жутко хотелось есть, а всё тело словно одеревенело от холода. На нем была старая с дырами ряса из грубой ткани без цвета, на голове колпак из похожего материала, а на ногах лапти. Выше ноги обёрнуты сухой травой, что закреплена полосками лыка. Он постоянно дрожал, и лишь превозмогая апатию, вставал и делал движения. Пытался согреться. С каждым днём отрок все ленивее и без охоты это проделывал. А тяжёлый старый фолиант одиноко лежал на лавке. Читать его он перестал ещё позавчера. Да и то приходилось читать в редкие дни, когда в окошко попадал солнечный свет. А вчера ему стало лень взять книгу, хотя солнце заглядывало к нему надолго, как показалось.

Сегодня солнца не было. Тимошка предавался апатии, ожидая прихода инока Митрофана, старого и немощного, годящегося лишь на такую работу, как принести отроку эту нехитрую еду.

Наконец окошко открылось, пропустив внутрь сруба очередную порцию холода.

— Эй! — услышал голос приятеля уже инока, постриженного полгода назад. — Поторопись, друг. Сегодня я тебя упросил покормить нашего келаря. Ух и вредный монах! Бери, а то остынет! Как ты тут? Выдержишь хоть? Я бы не смог, хоть в вере твёрд, не то, что ты.

Тимошка поспешил принять кружку и ломоть хлебы с луковицей. Из кружки шёл духмяный пар. Стало понятно, что то был навар сосновых иголок с травами. Прежний кормилец такого себе не позволял. Тимошка хотел спросить, да оконце закрылось, а голос отца Серафима что-то грозно выговаривал Митрофану.

Пойло ещё не успело остыть, и Тимошка жадно стал пить, запихивая в рот куски чёрствой горбушки, спеша побыстрее хоть чуточку придушить голодную резь с животе. Тем более, что терпкая жидкость так приятно согревало нутро. А счастье так быстро кончилось, что пришлось тяжко вздохнуть. И всё же стало веселей. Услышал жиденький голос монастырского колокола и узнал, что полдень миновал. А в голове стали копошиться вялые думы. И все мрачные и тоскливые.

Он сбился в подсчёте дней, и теперь никак не мог восстановить счёт, и сколько ему осталось ещё здесь принимать мучения во славу Господа. Подумал, что более половины он уже отсидел в этом срубе. Значит, осталось всего дней шесть.

Улыбнулся криво, вспомнив гундосое клянченье отца Митрофана, что оправдывался за мягкость с узником Тимошкой. Даже осмелился обозвать келаря матерным словом, и тут же, испугавшись, перекрестился и поднял глаза к углу, где мрачно глядел сверху Святой Николай Угодник.

На следующий день Тимошка успел малость поканючить перед отцом Митрофаном, прося доложить настоятелю, отцу Пафнутию, его просьбу послать его, грешника Тимошку, на самую тяжёлую работу, лишь бы выйти из этого затхлого заплесневевшего сруба, где ему ещё сидеть и сидеть. Читать, Библию и молиться. И ежедневно отбивать триста поклонов. Последнее он делал, хотя подсмотреть за ним было невозможно, не открыв оконца. Дверь никогда не открывалась и нужду Тимошка справлял тут же в бадейку. Потому вонь стояла тяжёлая, и к ней трудно привыкнуть.

— От тебя, Тимошка, одни неприятности случаются. — Митрофан мелко крестился, и губы его шевелились. Козлиная борода его при этом смешно дёргалась. — Сиди ужо! Время выйдет — так и выйдешь. А работа и так от тебя не сбежит в лес. Видал, сколь снега намело? То твоя работа ждёт.

— Так пойди к отцу Пафнутию и доложи мою просьбу, — не отставал Тимошка.

— Не пойду, и не проси! А то и мне достанется. Как наложит сотни две поклонов бить! Как мне с таким справиться? То-то ж, баламут! Сиди и молись во спасение всей нашей братии. Забрались мы уж слишком далеко.

Старый монах боязливо оглянулся по сторонам и отошёл, убрав щель в окошке. Тимка услышал шелест щеколды.

Узник ещё раз перекрестился и принялся исполнять положенные триста поклонов. Стоя на коленях, он касался лбом грязного земляного пола, а в голове нарастал смутный протест. Вскоре он перерос в злобу. Сел на лавку и уставился на окошко. Так захотелось узреть глупое белое лицо приятеля, уже отца Никодима, в миру Ваньку Клеща. Представлять приятеля «отцом» оказалось трудно и смешно, но Тимофей даже не улыбнулся.

Ранний вечер незаметно пробрался в сруб-тюрьму, и всё погрузилось во тьму. Колокол надтреснутым звяканьем оповестил конец трудового дня, и монахи потянулись в церковку, такую же неказистую, как и всё вокруг. Серое, даже чёрное после осенних дождей, монастырское подворье казалось заброшенным и глухим. Собственно, так оно и было.

Тимошка перебрался на лавку и долго подтыкал вокруг свою рясу, стараясь уберечь себя от пронизывающего холода. На дворе уже был мороз, однако в тюрьме ему удавалось надышать малость. Особенно после долгих быстрых движений для согрева.

Сон не шёл, а крамольные мыслишки все настойчивее вторгались в его голову. И сейчас он вспомнил, как тятька, вернувшись с Новой Земли, весь обмороженный, но живой, изрек матери и всему семейству:

— Господь услышал мои молитвы и мольбы, мать. Мне удалось выбраться к вам. А посему я дал обет. — Он замолчал, поморщился от мучившей его боли в ногах. Все напряжённо молчали, ожидая продолжения. Мать не выдержала и тихо спросила:

— Архипушка, что за обет ты дал Господу нашему?

— Пообещал, коль выберусь домой, то отдам младшего нашего Тимошку в услужение Богу. Станет монахом. Вот только куда пристроить его… Да то не к спеху. Успеет ещё познать службу божью. Годик может ещё подождать. Как осьмнадцать стукнет так и свершится моя воля.

Мать со страхом смотрела на младшего, любимого, и по лицу видно, что в голове витали противоречивые мысли о судьбе сына. А сам Тимошка с ужасом воспринял эту весть. Нутро протестовало, а голова настойчиво требовала молчать, смириться с волей отца. Тот и так столько вытерпел с товарищами, возвращаясь с промысла на Новую землю. Да и то моржовой кости удалось привезти пудов десять. То большое богатство, и пренебрегать этим грешно и глупо. Зато батя почти не мог ходить, опирался на палки и мастерил себе костыли. Всё это требовалось учитывать, и обет отца следовало исполнить.

Тут мысли Тимошки переместились на Таньку, соседскую девку чуть моложе его самого. Холодные губы даже растянулись в подобие усмешки. И стало обидно и тоскливо от сознания того, что теперь никогда ему не познать теплоту её губ и весёлый взгляд голубых глаз. Вздёрнутый носик особенно привлекал его и раньше, а сейчас ощутил страстное желание хотя бы потрогать его пальцем. Такой мягкий, приятный и смешной.

Тимошка проснулся как от удара хлыстом. Не сразу сообразил, что то был лишь сон. Такой восхитительно приятный, в груди ещё колотилось сердце от волнения, которое испытал во сне с Танькой. Правда, все было как-то туманно, неясно, но так приятно, что он со злостью вздохнул, а в голове мелькнула мысль, что он так долго не выдержит, что монашеская жизнь не для него и что он обязательно должен что-нибудь придумать, изменить в этой жизни.

В срубе была кромешная тьма. Ему не разрешили иметь даже лампадку, и приходилось дожидаться утра, когда можно будет хоть что-то разглядеть. Это злило юного послушника всегда больше всего.

Выругавшись про себя и попросив прощения у Господа, Тимофей перекрестился и стал вспоминать, как год назад он с отцом переехал сюда в этот захудалый монастырь, который стоит всего-то лет шесть в глухом углу вёрст в сорока от Устюга Великого, где осталась его семья.

Единственное, что было ему интересно, как он с отцом ехал к старцу Галактиону. Тот жил у речки Содемки на посаде города Вологды. Там же, вокруг его кельи, стали расти отдельные посад под названием Галактионовой пустошью. Отец Тимофея хотел испросить совета у чудотворца Галактиона относительно судьбы сына.

— То, сын мой, богоугодное дело ты задумал. А обеты всегда следует исполнять.

— Святой отец, так куда мне определить моего отрока? Силой Бог его не обидел, работы никакой не чурается. Дай совет, преподобный! Я и деньжат тебе приготовил. Трудом тяжким добыл их на промыслах. Вот ноги поморозил. Теперь муки терплю.

Чудотворец оглядел Тимошку. Тот стоял понурившись и молчал. Его ведь не спрашивали. И вздрогнул, услышав обращение к нему старца:

— Сын мой, ты твёрд в вере нашей? — и Тимошка, подняв глаза, не смог сразу ответить. За него ответил отец.

— Как не твёрд, батюшка! Вколачивал почти семнадцать лет. Твёрд, твёрд, преподобный! Иначе как жить-то на свете без веры! — истово крестился и кланялся.

— Ладно уж, — мирно ответил отец Галактион. — Он ещё слишком юн. А в монастыре ему всё втолкуют, и он поймёт своё предназначение. Так я глаголю, отрок?

Тимошка с перепугу кивал головой, соглашаясь. А отец Галактион, огладил бороду, помолчал малость. Вздохнул и изрёк тихо:

— Вы ведь из Устюга Великого? Так вот, что я вам скажу. дети мои. Там недавно малый монастырь появился. Отец Пафнутий настоятелем там Бога чтит и прославляет. Поезжайте туда, а я вам письмецо, настоятелю передам. Пусть ваш сын поработает во благо Господа нашего Иисуса Христа! Монастырь малый и называется Святой Троицы. Преподобный Серафим много сделал для его становления. И ему весьма подойдёт такой юный и сильный послушник. Вот только, юноша, строптивость свою тебе следует смирить. Но да это дело наживное. Монастырская жизнь и молитвы сделают своё дело. Потому благословляю тебя, отрок, сын мой, на благое деяние. Идите с Богом для трудов праведных.

Вологда поразила Тимофея своим величием и красотой церквей и кремля. Но с отъездом поспешили, и утром следующего дня уже гнали пару коней на север, где Тимошку ждала безысходность монастырской жизни. К ней у него душа не лежала, а возразить тятьке сил не оказалось.

И почему-то стало жалко десяти рублей, что отец выложил на нужды Пустоши отца Галактиона. И сейчас, в предутренней темноте это воспоминание нисколько не смутило его. Всё же подумал и перекрестился, прошептав тихо:

— Господи, прости и помилуй глупого раба твоего, грешника великого! Бр-р-р!

Пришлось встать. Тело закоченело и требовало тепла и движения.

Тимофей вслушивался в необычный шум за стенами темницы. В огороженный тыном монастырский двор вошли многие люди, и гомон слышался даже через бревна его тюрьмы. А через пузырь оконца он смог разглядеть лишь тени. С трудом определил большое количество лошадей с санями. Это всё удивляло, и любопытство заполнило его, уступив копившейся злобе и недовольству.

С трудом дождался своего приятеля, молодого монаха, который принёс ему обед с большим опозданием. И Тимошка не утерпел, спросил, приняв скудную еду:

— Что тут творится? Откуда столько людей с лошадьми?

— Да вот понаехали. Тоже святые люди, правда, под охраной казаков и стрельцов.

— Ого! — удивился юноша. — Куда путь-то держат?

— За Камень, Тиша. Колокола везут для церквей и стрельцов против самоедов.

— А точнее не знаешь?

— На реку Таз, слыхал. Строить город там для промысла и торговли. Так говорят, парень. А ту-то как? Скоро выходить тебе. Дня три осталось, вроде бы.

— До тех пор я тут околею от голода и холода, — пожаловался Тимошка. — Много наехало? И чего им тут надо?

— Вроде бы что-то случилось у них. Больных решили оставить у нас. Отец настоятель в ужасе, не знает что и делать. Куда девать всю эту ораву. Ладно, я побежал, а то накажут. Дела не ждут, требуют своего. Держись, Тимоха!

Только сумерки начались, как Тимофея потребовал к себе отец Серафим с келарем. Что бы не произошло потом, Тимошка был рад оказаться на воле и вдохнуть свежего морозного воздуха. Всё лучше, чем сидеть в этой навозной яме. Даже оконце у самого потолка едва от земли на пол-аршина виднеется, да и то скоро и его завалит снегом. К тому же морозы крепчают.

Келарь с неприязнью без тени смирения в лице, встретил Тимошку грубо.

— Что, греховодник, остепенился, грешник?

Тимошка лишь поклонился, чувствовал лёгкое головокружение от студёного воздуха, и думать не хотелось. А келарь толкнул в спину, заправляя в келью настоятеля. Тимофей вошёл и с низким поклоном молвил:

— Здрав будь, отец Серафим, благодетель божий!

— Отмолил грехи свои, богохульник? — мрачно спросил настоятель. — Готов послужить вере нашей богоугодной и единой?

— Готов, святой наш отец, — ответил Тимофей, низко поклонился и перекрестился на образа в красном углу кельи, хорошо убранной и чистой.

Отец Серафим пристально вглядывался в лицо послушника, словно торопясь проникнуть в его сокровенное. Осенил себя крестным знамением, мельком глянул на образа, молвил будто с облегчением:

— Слушай, отрок беспутный. Даю тебе путь к очищению от греховных намерений. Завтра на рассвете будешь сопровождать обоз в Мангазею. Груз везут святой. Колокола, что в Вологде отлиты. Это честь большая, и ты должен оценить это.

— Буду стараться, святой отец наш! — с радостью поклонился Тимошка. — И обязательно буду молиться за вас, отец Серафим и за всё наше святое братство.

— Ишь как заговорил, бесово отродье! Да слава Богу, что мы с тобой расстаёмся. Отец Нафанаил, — повернул голову к келарю, — Дай баламуту унты и чего-нибудь на плечи, да рукавицы не забудь. Всё ж на богоугодное дело идёт сей грешник. Пусть объедки со стола поест, коль что осталось. А то отощал изрядно. Идите, и пусть Господь не покидает вас своим вниманием и заботами.

Настоятель благословил Тимофея, перекрестил и махнул ладошкой, мол, проваливайте с глаз долой, да побыстрее.

Тимофей ощутил волну ликования в груди. Едва забыл поклониться, но к руке настоятеля не подошёл, сообразив, что то может ему не понравится. Вышел за келарем. На крыльце остановился, глянул в тёмное небо. Погода явно портилась, обещая метель и потепление. Келарь двинул юного послушника в плечо, и Тимошка поплёлся на ослабевших ногах в трапезную. Монахи с молитвами уже выходили из-за длинного стола. Восхитительный дух еды вскружил голову Тимошке. Остановился на пороге, пропуская последних трапезников. Те недовольно поглядывали на отрока, крестились и спешно отходили. Всего в монастыре жило и молилось не больше двадцати монахов с настоятелем и прочими начальственными монахами.

— Ты тут сам управляйся, а я пойду, — буркнул келарь и вышел, оставив Тимошку одного. Тот бросился к столу и стал выскрёбывать из мисок остатки еды. Её было так мало, что поесть нормально не удалось. Зато появился его приятель, отец Никодим, и с радостным блеском в глазах спросил:

— Ты что тут делаешь, Тимка? Неужто отпустили раньше?

— Завтра утром с обозом иду. Настоятель приказал. У них людей не хватает, а я и так всем надоел, слава Богу! — и перекрестился. — Вот позволил, облагодетельствовал. Позволил объедки подобрать. А тут и подбирать-то нечего. Принёс бы мне чего из поварни, а?

— А поможешь мне там? — Никодим кивнул на дверь в поварню.

— Чего ж не помочь другу закадычному? Пошли, а то тут зря время теряю, и живот от всего этого, — оглядел мрачную трапезную, — колет и просит жратвы. Веди!

— Быстрее огляди миски и котлы. Сегодня я тут работаю. Выскребай всё, что заметишь. Смотри поосторожнее. Слишком много не ешь. Худо будет!

Всё же и тут еды оказалось совсем мало, но больше чем в трапезной. А через полчаса за ним пришёл монах, отец Гавриил, и с подозрением уставился на Тимоху. Глянул на котлы и со смешком заметил:

— После тебя и мыть не надо. Ладно, пошли со мной.

Тимофею выдали обещанное отцом Серафимом. Все старое, однако на Тимоху это не произвело никакого впечатлении. Он спешил одеться потеплее. Драный кожух, поеденный молью, оказался для него божьей благодатью. И унты ещё вполне сносные и не жмут. Значит, можно утеплить ещё. С трудом выпросил лишнюю пару портянок и теперь чувствовал себя боярином.

— Иди за мной, познакомлю с новым твоим начальником. Самым главным. То отец Яков из церкви монастыря Спасо-Прилуцкого. Поп ихний. Отвечает за доставку колоколов в Мангазею.

— А далеко та Мангазея? Где-то слышал ещё у тятьки, дома.

— Далеко, грешная твоя душа Тимофей. Не успели тебя постричь, да то теперь забота отца Якова.

Отца Якова нашли в келье. Он был не один. С ним были ещё трое, и в тесной келье они едва помещались. Зато было тепло. Провожатый оглядел с порога келью.

— Отец Яков, — позвал невысокого в длинной рясе священника. — К вам обещанного привёл. Второго отец Серафим не смог выделить, простите. Тимофеем кличут. Силой Бог не обделил, так что будете довольны. От работы не бежит. Правда, отощал малость, да то дело поправимо. Мы его накормили, одели. Берите и владейте.

Монах поспешил уйти, что Тимоху вполне устраивало.

— Значит, Тимофей? — переспросил отец Яков. Оглядел парня, заметил безразлично: — Спать сам место найдёшь, или как?

— Найду, батюшка. Свой ведь я тут. А что мне надо будет делать у вас в обозе?

— Об том и не спрашивай. Людей стало меньше, а путь долгий, и труден зело. Завтра не проспи. Выходим рано. И так задержались в пути.

Тимофей не стал тянуть. Опять хотелось есть. Однако достать, особенно теперь, чего-нибудь пожевать было невозможно. Разве что забраться в кладовки, да то не безопасно. Не стал больше мечтать, и так поел достаточно. А всё ж ощущение слабости не проходило. И это тревожило. Как бы не опростоволоситься завтра.

Место он нашёл в конюшне. Там уже были люди, и их оказалось много. Место нашёл с трудом, молча выслушивая недовольство чужих людей.