Пропавшая гора

Глава XXVII Болезненное ожидание

Остаток ночи осажденные шахтеры проводят в тревоге. Если их новый посыльный не справился с поручением, еще одного послать не удастся. Никто не сможет спуститься с утеса или пройти по расселине, потому что они теперь будут охраняться еще тщательней, чем раньше.

Никто до утра не спит, прислушиваясь к каждому звуку снизу и пытаясь истолковать его. Они слышали крики вблизи лагеря индейцев, когда Генри Трессилиан пытался миновать его. Потом другие крики, словно в ответ, с западного берега озера.

Потом недолгая тишина и такой звук, будто лошадь погрузилась в воду. Вскоре снова крики, топот копыт, удаляющийся с каждым мгновением и наконец стихающий вдали.

Но теперь на вершине приходится прислушиваться к звукам, непосредственно их касающимся. Индейцы, оставшиеся позади, узнали о тех, кто ждал на карнизах, в результате пришлось торопливо подниматься с карниза на карниз, и кончилось это потерей одного человека.

Много времени спустя они видят то, что вызывает в мыслях конфликт между надеждой и страхом. С наблюдательного пункта у верха расселины, где все собрались, они в начале рассвета видят темную массу, которая превращается в группу всадников. Это возвращаются те, кто преследовал их посыльного. Но догнали ли они его, сказать невозможно: они движутся тесной группой, и он может быть среди них. И это остается неизвестным тем, кто наверху, когда всадники скрываются за выступом утеса.

День осажденных проходит в тревоге. Хотя несколько человек прошли в такое место, откуда виден лагерь индейцев, еще слишком темно, чтобы разглядеть, привели ли преследователи пленного. А когда наступает день, их посыльный может находиться там, где они его не видят: в шатре или под одним из фургонов.

Но постепенно надежды усиливаются, потому что не виден Крестоносец, а его спрятать невозможно. К тому же не ставят окровавленный столб, стрельбы в цель не будет, а она обязательно была бы, если бы вестник бледнолицых был схвачен. Напротив, у индейцев заметно какое-то беспокойство; оно продолжается весь день, словно сообщая, что посыльному удалось уйти.

Все это обсуждают в палатке дона Эстевана и приходят именно к такому радостному выводу. Но никто не радуется больше его дочери. Весь день у нее от тревоги болело сердце, и теперь она с облегчением слышит слова гамбусино:

— Я уверен, что сеньорито благополучно прошел и теперь на дороге в Ариспе. Если бы это было нет так, мы бы увидели его здесь — привязанным к проклятому столбу и изрешеченным пулями, как те, что раньше. Эти головорезы собирались со мной поступить так же, но, благодаря Деве, я смог убежать. Мы должны и сейчас поблагодарить ее за то, что помогла храброму парню. Santos Dios, он этого заслуживает!

Эти слова радуют Гертруду, и она едва сдерживается, чтобы не подбежать к говорившему и поцеловать за них. Ее поцелуй был бы чистым: гамбусино не молод и не красив. Она удовлетворяется тем, что говорит:

— Сэр! Если он безопасно доберется до Ариспе, тебе заплатят в десять раз больше стоимости твоего седла. Я уверена, что папа не станет возражать.

— Седло, niña lindissima! (Прекрасная девушка!) — восклицает Висенте с насмешливой улыбкой. — Я был бы рад пожертвовать сотней таких седел, даже тысячью, если бы мог, ради того, в ком ты так заинтересована. Его жизнь ценней всех седел в мире.

Все одобряют эти слова, столь приятные отцу юноши, который слушает молча. Краткий диалог заканчивается, и собравшиеся переходят к обсуждению своего спасения: теперь оно кажется возможным.

— Если по пути в Ариспе он не встретит никаких препятствий, — говорит дон Эстеван, с надеждой, как и все, — мы можем рассчитывать на спасение. Теперь бояться нужно только одного — времени! Но и его можно не опасаться, если полковник Реквеньес в Ариспе со своим отрядом. Но его может там не быть.

— Почему он может отсутствовать? — спрашивает Роберт Трессиллиан.

— Я помню, перед нашим выходом он говорил мне, что, возможно, ему прикажут идти в Гуайанас, чтобы подавить восстание индейцев племени яки. Если он ушел туда, наше положение лучше не станет.

— Но жители Ариспе — они ведь не останутся равнодушными к нашей беде?

Это говорит англичанин.

— Конечно, — соглашается мексиканец, и на его лице снова видна надежда. — Не останутся. Я об этом не подумал. Но теперь вижу.

— И можно ожидать, что они вступятся не только за нас, но за своих родственников и друзей. Подумай, amigo mio! У каждого из наших людей остались те, кто бросится на защиту, как только узнает, как обстоят дела.

— Ты прав, дон Роберто. Есть ли в Ариспе солдаты или нет, город обязательно отправит отряд, который сможет нас выручить. Мы должны набраться терпения — надеяться и молиться.

— Дорогой муж, — вмешивается сеньора, — ты, кажется, забыл о моем брате Хулиано и его трехстах пеонах. Половина из них — смелые ребята, они справятся с окружившими нас дикарями. Если Энрике сможет добраться до Ариспе, он пойдет в хасиенду моего брата, есть в городе солдаты или их нет.

Эти неожиданные слова укрепляют надежду. Всем кажется, что осада вот-вот будет снята и они могут продолжить прерванное путешествие.

То же самое испытывают все в лагере. Везде говорят о том же и почти так же; все надеются на друзей, оставленных позади: они не подведут.

А вот чувства в лагере койотерос прямо противоположные: вместо уверенности сомнения и даже опасения. Посыльный белых людей — они уверены, что это был он, — прошел через их ряды, и они хорошо понимают, каковы будут последствия.

Они знают, что шахтеры пришли из Ариспе — об этом говорят знаки на фургонах и другом имуществе, и именно туда сейчас скачет посыльный бледнолицых. На таком быстром коне он доберется скоро. Он там все расскажет, и ответ тоже будет быстрым: к Научампатепетлю двинется армия. Она может подойти даже раньше, чем вернутся налетчики с реки Хоркаситас.

Поэтому в день и ночь вслед за бегством Генри Трессиллиана и во все последующие дни и ночи у осаждающих тревоги не меньше, чем у осажденных.

Осажденные боятся голода, осаждающие — огня и меча.