Пропавшая гора

Глава IX «Это Гремучая Змея»

Поднявшись наверх, Генри Трессилиан видит своего отца, дона Эстевана и большинство мужчин. Они под руководством бывшего военного собирают большие камни и укладывают их вокруг выхода из расселины.

Можно подумать, что они строят бруствер, однако не таковы их намерения: бруствер не нужен. Как сказал Висенте, это природная крепость, сильней любой построенной человеком и устоит против артиллерии всего мира. Камни собирают как оружие: если враг попытается подняться по расселине, их можно будет скатить на него. Большинство камней принесли из самой расселины, потому что на вершине их мало. Эта работа — рук достаточно, и люди работают охотно — занимает немного времени, и вскоре там, где заканчивается ведущая наверх тропа, возникает укрепление в форме подковы.

Часть мужчин ушла к поляне у ручья, на которой собрались женщины и дети; вокруг валяются принесенные снизу вещи. Некоторые женщины все еще в страхе возбужденно бегают взад и вперед; другие, более мужественные и спокойные, сидят на ящиках и тюках.

Сеньора, ее дочь и слуги стоят отдельно, и Гертруда тревожно разглядывает каждую поднимающуюся группу. Ей сказали, что Энрике еще на равнине, и она боится, что он задержится там слишком надолго.

Пока не было сделано никаких попыток установить палатки и вообще разбить лагерь. Некоторые все еще надеются, что это не понадобится. Индейцы еще не показались у южного конца горы, и о том, кто они, можно пока только строить предположения. Но они еще далеко, все предположения делаются на основании того, что удалось разглядеть, и они сомнительны; проводник по приказу дона Эстевана снова торопливо идет на северный конец, чтобы увидеть более отчетливо.

На этот раз у него с собой бинокль, и есть договоренность о сигналах. Сигналами, конечно, послужат выстрелы: один выстрел — индейцы направляются к Серро; два выстрела — они близко; третий выстрел будет говорить о том, что они опознаны, наконец четвертый сообщит, что они бандиты и головорезы из враждебного племени.

Можно подумать, что гамбусино прихватил с собой целую батарею легкого оружия; на самом деле у него с собой только ружье и пара одноствольных пистолетов древней конструкции и очень ненадежных. Но, как и раньше, с ним Генри Трессилиан, чья двустволка позволит сделать нужный выстрел — даже все четыре, если понадобится.

Вдвоем они снова на своей прежней тропе, вначале минуют поляну у ojo de agwa. Здесь молодой англичанин задерживается — всего на мгновение, чтобы обменяться словом с сеньорой и бросить нежный взгляд на Гертруду; та смотрит ему вслед, но не в страхе, а с восхищением. Ей рассказали о его прощании с лошадью, также ее любимицей, и о проявленном им бесстрашии: ведь он оставался на равнине один, когда все остальные уже ушли.

— Такая храбрость! — про себя восклицает она, глядя ему вслед. — Dio mio! (Господи!) Он ничего не боится.

Бегом меньше чем за пятнадцать минут часовые выходит на свой прежний наблюдательный пункт — выступ утеса; не задерживаясь, Висенте подносит к глазам бинокль. И сразу видит то, что позволяет дать первый и второй сигналы: индейцы направляются к Серро, и они уже близко!

— Стреляй из обоих стволов! — приказывает он; не опуская бинокль, добавляет. — Сделай небольшой промежуток между выстрелами, чтобы их не приняли за один.

Юноша, подняв ствол, нажимает передний курок, затем, немного подождав, задний; выстрелы отражаются от утеса, вызывая одно эхо за другим.

Они не успели стихнуть, как мексиканец снова говорит, однако на этот раз не просто приказывает сделать еще два сигнальных выстрелах; его тон говорит о чем-то еще.

— Каррамба! — восклицает он. — Всё, как я ожидал, и даже хуже! Это апачи, и самое жестокое их племя — койотерос! Быстрей, мучачо! — продолжает он, все еще не отнимая бинокль от глаз. — Сними пистолеты у меня с пояса и стреляй из обоих.

Снова два громких выстрела с промежутком в несколько секунд проносятся над холмом; темные всадники все ближе; теперь их можно разглядеть невооруженным глазом; они остановились и сидят верхом, глядя вперед. Но в бинокль Висенте видит больше, и это еще сильней возбуждает его.

— Por todos demonios esta El Cascabel! (Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея!)

— El Cascabel! — повторяет юноша, удивленный не столько необычным именем, сколько выражением, с каким оно было произнесено. — Кто он, дон Педро?

— Ах, сеньорито, вскоре ты это узнаешь! Боюсь, все мы скоро узнаем! Да! — продолжает он, не отрывая бинокль от глаз. — Это эль Каскабель, я вижу череп у него на груди, оригинал, с которого срисован мой. Он приказал выжечь его у меня на груди, чтобы позабавиться. Malraya! Мы обречены! Нас ждет осада до судного дня или пока мы все не умрем с голода. Спастись невозможно.

— Но если мы сдадимся, они могут нас помиловать?

— Помиловать! Сдаться Гремучей Змее! Это все равно что отдаться во власть рептилии, имя которой он носит. Ты забыл о Джиле Пересе и его бойне.

— Я не забыл. Но разве убивали индейцев из племени койотерос?

— Конечно! И из этого самого отряда. Эль Каскабель этого не может забыть и заставит расплачиваться невинных людей. Ay de mi! (Горе мне!)

После этого восклицания, произнесенного с отчаянием, мексиканец погружается в молчание лишь на несколько секунд, чтобы снова посмотреть в бинокль. Он видел достаточно и знает, что его предположения оправдаются.

Отряд индейцев под командой Эль Каскабеля возобновляет движение, и взгляд в бинокль на запад обнаруживает второй отряд, огибающий гору с запада. Гамбусино опять может сосчитать всадников, их больше двухсот, и это кладет конец любым надеждам на успех столкновения с ними. Схватка невозможна. А отступать поздно. Невезучие шахтеры окружены или скоро будут окружены, осаждены на горе, как за стенами крепости; они, словно потерпевшие крушение в середине океана, без всяких шансов на спасение.