Проспать Судный день

ГЛАВА 17 Т-С-С-С

Четверг стал для меня днем чтения. Вознамерившись уделить этому лишних пару часов, я просто выдал амазонкам карту мест, в которых мне надо было добыть нужные вещи, а потом вышел из машины на Мидлфилд-Стрит, неподалеку от делового квартала. Галина вполне нормально водила машину, но я сомневался в том, что у нее есть права, да и, судя по тому, как мы ехали до этого, я бы ни за что не доверил ей мой почивший и оплакиваемый «Матадор». В этот раз обе девушки оделись посдержаннее, под моим руководством, поскольку менее всего мне было нужно, чтобы некоторые из достаточно опасных предметов, мне необходимых, покупали люди, выглядящие членами сообщества анархистов. На самом деле, теперь обе амазонки выглядели, как школьные преподаватели, чего я и добивался. Выглядели безобидно.

— Профессионализм, — сказал я им, выходя из машины. — Если возникнут проблемы, просто звоните мне. Но ведите себя профессионально!

— Вы слишком беспокоитесь, — попыталась успокоить меня Оксана. — Мы никого не пристрелим.

Библиотека имени Харпера находилась в здании, когда-то принадлежавшем первой в Сан-Джудасе пожарной части, и ее история ясно читалась в архитектуре — высоких потолках и арчатом фасаде, через который, в свое время, могли с максимальной быстротой выехать четыре десятка снаряженных пожарных машин. Но за последние семьдесят-восемьдесят лет многое изменилось. Кирпичные стены и испанская черепичная крыша остались теми же, но внутри все стало так, что старожилы не узнали бы прежнее помещение. Около двадцати лет назад, когда я впервые появился в Сан-Джудасе, в городе как раз принялись полностью перестраивать библиотеку, расчистив все внутри, сделав больше окон, расширили комплекс, устроив позади библиотеки парк с дорожками и скамейками. Как и большинство современных библиотек, эта была оборудована множеством мультимедийных устройств — компьютеров, комнат для просмотра видеоматериалов и прочей мишуры, чтобы заманить сюда избалованную Интернетом молодежь города. Мне это всегда напоминало попытки завлечь людей покушать их любимой и полезной лимской фасоли, предлагая в меню изысканные гамбургеры, но я не считал себя профессионалом в области библиотек. Я ходил в библиотеку не чаще пары раз в году, и не потому, что я не любил библиотеки и книги, а… в общем, потому. В последний раз я был в библиотеке имени Харпера по работе, если честно — старший библиотекарь умерла прямо за столом. Возможно, она и не желала себе лучшей смерти. Очень интересно было наблюдать ее во время последующего суда. Когда-нибудь расскажу вам об этом.

В любом случае, на этот раз работа у меня здесь была самая настоящая, так что я уселся за один из компьютеров с каталогом библиотеки и начал проглядывать все, связанное с Доньей Сепантой. На всякий случай проверил двоих других, но все равно был уверен, что Сепанта — та, кто мне нужен. Задал работы библиотекарям, которые принялись приносить мне старые журналы, те, что не успели оцифровать, просмотрел кучу старых газет, и с экрана, и обычных, из старой, трескающейся бумаги.

После получаса такой работы я бросил проверять других кандидатов и полностью сосредоточился на Сепанте, стараясь собрать по частям ее биографию, которая, несмотря на то, что она являлась влиятельной персоной в городе, особенно среди американцев персидского происхождения, до сих пор была жива и жила неподалеку отсюда, была очень даже фрагментарна.

Несмотря на обилие противоречивой информации, все сходились на том, что она родилась в начале пятидесятых. Я видел упоминания о 52, 53 и 55-м годах во всевозможных справочниках и контекстных меню, всплывающих, когда набираешь чье-то имя, чаще всего, чтобы просто затем всадить тебе на подкорку еще какой-нибудь рекламы. Но все сходились в том, что она родилась в Хамадане. Это название ничего для меня не значило. Оказалось, что это ныне существующий город на северо-западе Ирана, с населением в полмиллиона человек. Что интереснее, оказалось, что он был построен на развалинах Экбатаны, древней столицы Мидийской Империи, одного из древнейших городов мира.

Годы ее жизни в Иране были покрыты мраком, опять же в силу противоречивой информации из разных источников. Большинство биографов сходились на том, что она родилась в семье богатых людей, которые много времени проводили в Европе и Америке и благоразумно покинули Иран после революции 1979 года. Странно, но других упоминаний о ее родителях я не нашел, ни имен, ни того, что с ними стало потом. Ну, странно в том случае, если они реально существовали, поскольку их дочь Донья начала оставлять заметный след в печатных изданиях с середины 80-х, когда переехала из Южной Калифорнии в старый добрый Сан-Джудас.

Участвовала во множестве благотворительных мероприятий по созданию парков, постройке зданий, вошла в список спонсоров практически всех значимых проектов, продвигавшихся местной персидской диаспорой. Долгое время поддерживала борцов с правительством современного Ирана, вошла в список спонсоров сына Шаха, но, согласно одной статье в газете, выходившей на персидском, вскоре разошлась во взглядах со сторонниками Резы Пехлеви на почве того, что они не желали критиковать воинствующий ислам в целом.

Значит, новая религия ей не нравилась. Для нее новая, если это действительно была Энаита.

Чем дальше я изучал источники, тем лучше вписывалась в картину мисс Сепанта. Окончательно увериться в этом меня заставило ее полнейшее нежелание фотографироваться. Раз за разом она фигурировала лишь на групповых фотографиях, где чаще всего были представлены члены «Сепанта Фаундейшн», ее главного благотворительного фонда. Но всякий, кому удавалось пообщаться с ней лично, упоминал ее красоту и обходительность, равно как и ее щедрость. Я не хочу сказать, что в природе есть такое явление, как застенчивые филантропы, но личное общение всегда помогает при сборе средств, как и желание простолюдинов пообщаться с аристократами и знаменитостями. Так что закрытость Сепанты выглядела несколько странной на фоне той жизни, которую она вела. Кроме того, хотя это и не привлекало особого внимания, но нигде не было упоминаний о ее семье, лишь о давно почивших и совершенно неизвестных миру родителях.

Я уже был практически уверен, что нашел нужного персонажа, и начал искать другую информацию, о том, где можно найти эту женщину, но, помимо постоянных упоминаний в местных газетах, обычно характеризовавших ее как «одного из влиятельнейших граждан Сан-Джудаса», я практически ничего не нашел. В одной статье упоминался район Лос-Альтос, в другом — Вудсайд, но даже без прямого упоминания о том, что она там живет. Судя по многочисленным упоминаниям о ее «частых поездках» и «влиятельных друзьях по всему миру», она редко бывала у себя дома.

Оторвавшись от документов, я понял, что уже темнеет. Уже собирался уходить, как вдруг наткнулся на очень-очень интересный момент в одном из своих последних запросов. В старом выпуске «Сансет», хотите верьте, хотите — нет. Для тех, кто никогда не жил в Калифорнии, поясню, что «Сансет» изначально был туристическим журналом для пассажиров железной дороги «Саутерн Пасифик», но пережил саму фирму и до сих пор не потерял популярности. Это был журнал, в котором могли найти свои статьи любители путешествий, кулинарии и хороших домов, хорошо обеспеченные и те, кто лишь желал выбраться в этот круг. Если вам вдруг захотелось узнать, как лучше всего приготовить чиоппино из краба на восьмерых, как потом его лучше подать на улице, в беседке в вашем саду, летним вечером, при свете десятков мексиканских свеч в бумажных фонариках, то «Сансет» — ваш выбор.

И вот, к моему полнейшему изумлению, в номере за июль 1988 года, между статьями об алюминиевых шкафах с фигурной перфорацией, испанских закусочных-тапас, которые тогда были в новинку, и способах ухода за обширным садом в засуху — частая проблема в Калифорнии — я нашел статью, озаглавленную «Персидский оазис на холмах Калифорнии». И упомянутый сад-оазис принадлежал, конечно же, не кому иному, как «Знаменитости всего Залива и известному филантропу Донье Сепанте». Я вцепился в статью, внимательно проглядывая страницу за страницей, пропуская снимки садов с низкими стенами, прудами, кипарисами и плодовыми деревьями, пытаясь лишь найти фотографию неуловимой Доньи. Одну нашел, но она оказалась не слишком полезна — на ней, по большей части, была лишь ее рука, в которой она держала перед фотографом гранат. Совершенно идеальная и ухоженная рука, но это мне было без надобности. Прочитав текст, я тоже не нашел ничего полезного — кучу информации о садах в персидском стиле, но ничего более о самой мисс Сепанте, за исключением упоминаний о том, что «открывается вид на холмы Калифорнии» и «на золотые просторы долины Санта-Клара», той самой, которую позже стали называть Кремниевой.

Я уже снова решил, что с меня хватит и пора уходить, чтобы встретиться с амазонками, но мой взгляд упал на другую фотографию, поменьше. На ней были несколько квадратных бассейнов, украшенные мозаиками и выстроенные перед домом. Кадр был увязан с тем самым упоминанием о виде на долину Санта-Клара. В углу фотографии, поверх зелени и дорог, покрывающих пространство между ближайшим бассейном и заливом вдали, над деревьями что-то торчало, будто выставленный палец. Будто застенчивый человек, пытающийся подозвать официанта. Это была Башня Гувера, та, что стояла посреди студенческого городка Стэнфордского университета. Что важнее, башня представляла собой геодезическую фигуру, со стенами, сориентированными по сторонам света. Я выбрал изображение в самом лучшем имеющемся разрешении и отправил его на свою электронную почту. А потом отправился в железнодорожное депо, чтобы сесть в машину.

Девушки пребывали в боевом настроении.

— Мы взяли все! — сказала Галина. Она прищуривалась и наклонялась вперед, едва не утыкаясь носом в лобовое стекло. Видимо, прежде, чем давать ей ключи от машины, надо было спросить ее, не надо ли ей надеть контактные линзы, но уже было поздно.

— Все. Без проблем.

— Нет, одна проблема. Парень из «Пакаж Плюс», — радостно сообщила Оксана. Ее английский становился лучше, но иногда мне приходилось догадываться, что именно она хотела сказать. — Скорчил рожу, не хотел продавать порошок. «Твоего имени на этом нет!» — сказал он. «Здесь сказано Роберт Доллар. Ты не Роберт Доллар!» Но Галя сказала ему: «Если мы не американцы, не значит, что мы не работаем у американца!»

— Он всегда осторожничает, — ответил я. — Поэтому у меня там свой ящик. Я дал вам записку — вы ему ее показали?

— Говорила тебе, — сказала Галина Оксане. — Я ей говорю: «Где записка, Бобби дал нам записку». Но она сказала мне, что вы не дали.

— Забыла, — сказала Оксана, виновато глядя на меня. — Оставила в другой одежде.

— Ничего, — сказал я. — Я видел, чем он там торгует, так что он должен был вам дать то, что нужно.

— А потом, — продолжила Оксана, просияв, — Галина сказала, давай или мистер Доллар разозлится, плюс я тебя в нос щелкну.

— Стукну! — возмущенно сказала Галина. — «Стукну» я сказала.

Я закатил глаза. Судя по всему, мне придется заехать в «Пакаж Плюс» и извиниться.

— И мы купили это в магазине. Но зачем вам нужен сахар, Бобби? — спросила Оксана, протягивая мне семейную упаковку сахарного песка фирмы «Си энд Эйч». — Вы будете печь пирог?

— Ха-ха, — ответил я. — Да, собираюсь немного заняться готовкой. У меня завтра важная встреча, хочу напечь сладкого.

Я еще не рассказывал им о приглашении встретиться с фон Варенменшем и его дружками из «Черного Солнца», и вкратце обрисовал ситуацию.

Галина была так ошарашена, что свернула из полосы на обочину прямо на автостраде Вудсайд, что, даже посреди дня, до того, как начнется реально сильное движение, было действием неразумным. Ехавшие позади, которым пришлось срочно уходить в левую полосу, дружно нам засигналили.

— Вы не сделаете это! Вы не пойдете один! Они убийцы!

— Вернись обратно на дорогу, будь добра, — сказал я. — Я знаю, что делаю. Меня пытаются убить с тех времен, когда вы еще в детский сад ходили. Можешь заметить, я еще жив.

— Но вы не знаете этих людей. «Черное Солнце» — они очень, очень плохие. У них есть сила!

— Знаешь ли, большая часть тех, кто меня ненавидит — вообще не люди, — сказал я, но не стал заострять. Я был уверен, что амазонки до сих пор не знают, что я не просто обычный смертный чувак, и, если мне повезло, то и Бальван фон Варено-моченый и его сотоварищи тоже не знают. Понимаю, что все выглядит так, будто тайна моей личности — ни для кого не тайна, но только потому, что я имею дело с теми, кого хорошо знаю. Остальные жители Сан-Джудаса, знающие меня, думают, что я обычный парень, время от времени попадающий в странные ситуации.

По какой-то причине амазонки решили, что зрелище того, как я что-то буду готовить в одних трусах, — самое смешное, что они когда-либо видели.

— Знаете, леди, я делаю это не для того, чтобы вас возбудить. Я работаю с весьма опасными веществами, а у меня остались только одни нормальные брюки.

— Нет, хорошо, — сказала Оксана. — У вас очень красивая нога.

— Ноги, — поправила ее Галина. — У него их две.

— Может, ей особенно понравилась одна из них, — предположил я. — Дай мне вон ту пластиковую кружку, будь добра.

Пока я кипятил, то попросил амазонок включить какую-нибудь музыку. Сделать это вызвалась Оксана. После девяноста секунд зубодробительной европейской попсы мои мозги почувствовали себя, как после электросудорожной терапии. Я положил ложку и поставил другую музыку, более подходящую для аккуратной работы со взрывоопасными химикатами. В данном случае это оказался «Литл Герл Блю», первый альбом Нины Симон.

— Вы старый! — сказала Оксана.

— Нет, здорово, — сказала Галина, слушая музыку. — У нее в голосе столько… личного.

— Совершенно верно, — сказал я. — Не принесешь вон те ботинки?

— Зачем вам ботинки? — спросила Галина. — Такие скучные?

— Потому что я не собираюсь делать то, что начал, в тех, которые хочу сохранить в целости.

Я достал из коробки черные «окфорды» и оглядел каблук. Твердая резина. Идеально. Она должна была выдержать хорошую нагрузку, чтобы я мог спокойно ходить, но не быть слишком упругой, чтобы исполнить свою роль в нужный момент. Взяв кусок мелкой наждачной шкурки, я слегка содрал лак. В конце концов, любой, кто хоть немного меня знает, заподозрит неладное, увидев меня в сверкающих ботинках или, да простит меня Всевышний, при галстуке. В любом из мест, где я обычно бываю, увидев на мне галстук, меня бы сочли за самозванца.

К тому времени, когда я закончил остальные приготовления, в колонках тихонько шелестел «Сентрал Парк-Блюз», а амазонки сдались и отправились в кровать. Закончив уборку, я аккуратно расставил все сушиться и отвердевать, а потом соорудил себе хорошенький коктейль. Учитывая то, что я не устроил в квартире Каз пожара и остался с целыми пальцами после всех своих химических опытов, я счел это заслуженным. Оставив включенной вытяжку, чтобы ликвидировать все запахи, поскольку в квартире не было окон, я пошел в ванную. Закрыв дверь и сняв наручные часы, я начал тренироваться с «молнией», открывая ее, заходя внутрь и возвращаясь, чтобы выяснить разницу между субъективным временем внутри и объективным временем в реальном мире. Потому что очень скоро мне понадобится достаточно точно оценивать, сколько времени прошло в реальном мире, пока я буду Снаружи.

Дожди кончились, и я вышел на внутренний двор, позвякивая льдом в бокале и пытаясь не думать о первой ночи, когда я был здесь с Каз, чтобы не было очень больно. Иногда мне казалось, что лучше было бы, если бы один из нас умер, или оба сразу, поскольку тогда, по крайней мере, пришел бы хоть какой-то конец всему этому. Вместо этого мы оказались в небытии, Каз — в буквальном смысле, я — в переносном, хотя я и провел некоторое время в ее мире. Хотя я и понимал, что все, что я делаю, — единственный шанс попытаться вернуть ее, иногда у меня заканчивалось терпение — хотелось орать, бить кулаками и делать прочие глупости, пока кто-нибудь не щелкнет меня шокером и не увезет в палату для буйных в Атаскадеро. Но это, напомнил я себе, не принесет Каз никакой пользы.

Получила ли она вообще мое послание? Почему она не прислала ответ? Может, замораживая и мучая низзика, я что-то сделал не так? Откуда мне знать? Летающие сопледемоны не комплектуются инструкцией по эксплуатации.

Надо мной что-то прожужжало, и я резко вскинул голову. Сердце заколотилось. Но это была всего лишь ночная птичка. Никакого послания, по крайней мере, того, что я ждал.

Так прошли минут двадцать, но я все так же был один, наедине с запахом мокрого бетона и парой кубиков льда в пустом бокале.