Простые вещи

Глава 15

Миша смотрел на Лялю, а она спала. Он-то просыпался рано, хоть и спать им было особенно некогда: хотелось надышаться английским воздухом. Ляля спала по-детски самозабвенно, раскинув руки, чуть-чуть приоткрыв рот. Ему очень захотелось обнять ее покрепче, разбудить. Но он не стал будить, посочувствовал сладкому детскому сну и вскочил, чтобы не соблазняться. Оделся быстренько и вышел на утреннюю свежесть. И как же она была свежа, эта свежесть! Прохладная, чистая, благоухающая цветами, что оплетали стены, тянулись вдоль дорожек, украшали клумбы. Постоял, полюбовался, вдохнул, еще раз вдохнул и зашагал по плитам дорожки к старинной арке, что вела из старинного монастыря, где располагался университет, к округлым, благожелательным зеленым холмам. Они с Лялей полюбили здесь бродить вечерами, и так им хорошо говорилось обо всем на свете!.. В чужой стране, отрешившись от привычных забот, у них наконец нашлось время друг для друга.

Вчера закончилась конференция, доклады, дискуссии. Его доклад оценили. Он и не сомневался в успехе. Как-никак выдвигал не гипотезу, подлежавшую обсуждению, а предложил единственное решение и что мог ожидать, кроме похвал? Коллеги его и хвалили. Но сделанное им было частностью. Можно сказать, случайной удачей. Он закрыл небольшой частный вопрос, а не открыл новое направление в исследованиях. Миша был честолюбив. Теперь ему предстояла более сложная задача — нащупать узловую проблему, разрешение которой принесло бы ему новый успех. С пристальным вниманием он вслушивался в сообщения коллег, вникал в направление поисков, сравнивал со сферой собственных интересов. У него была заветная тема. Вслушиваясь, он хотел узнать, вышел ли кто-нибудь на нее, или он имеет шанс стать первооткрывателем. После конференции у него создалось впечатление, что шанс выйти в первооткрыватели у него есть. Предстояла работа, напряженная, кропотливая, трудоемкая, но результатом мог быть прорыв в неведомое… Или в пустоту…

Что же удивляться, что Миша обходился без интеллектуальных хобби? При такой интенсивности мыслительного процесса у него не возникало необходимости в посторонней информации и развлечениях. Он знал, что равнодушен к древним камням. Не вызывала у него особого интереса история. Во всяком случае, отдаленная. Все истории историков были в его глазах из области фантазий. Да и с книгами он стал разборчив. Когда-то увлекался философией, теперь это прошло. Его захватывала игра ума, неожиданный поворот мысли. Он отдыхал, читая детективы, хотя чаще всего уже с третьей страницы вычислял преступника, но дочитывал до конца. Почему бы не убедиться, что ты опять оказался умнее автора и ему не удалось тебя заморочить? Люди вызывали у Миши доброжелательную симпатию, но не желание сблизиться. Издалека, на расстоянии куда легче сохранять доброжелательность. Если он в чем и нуждался, то в житейской упорядоченности и душевном комфорте. Чужеродные встряски выводили его из колеи, мешали погружению, без которого невозможно мыслить. Но и Мишу, как всех людей на свете, радовали живые непосредственные впечатления. Впечатляла его природа. Не оставляли равнодушным женщины. Самой главной женщиной стала для него Ляля. Она жила эмоциями, глаза ее то сияли, то темнели, искрились насмешкой, загорались гневом. Вибрировал низкий теплый голос, волнуя его. К звукам Михаил был чувствителен, одни голоса его раздражали, другие привлекали, а Лялин производил магическое действие. Иной раз, когда она говорила, он не давал себе труда вникать в смысл слов, довольствуясь переливами глуховатого голоса.

— Да ты не слушаешь меня! — возмущалась она, останавливаясь.

— Я тебя слышу, — отвечал он и говорил чистую правду. Он безошибочно определял тональность Лялиного душевного состояния. Со временем понял, что ему не так уж трудно избавлять ее от внутренней паники, настолько присущей эмоциональным людям, что иной раз они не осознают ее и спешат погасить необдуманными поступками. Он умел обдумывать поступки.

Однако он тоже был чувствителен, раним, уязвим. Выходя на люди, становился от них зависимым. Он стал бы последним обманщиком, если бы утверждал, что поездка за границу сулит ему нескончаемые удовольствия. Напротив. Никаких удовольствий. Он ощущал напряжение, неуверенность, даже страх, который знаком всем, кто делает шаг в необжитое пространство, кто выходит на обозрение неведомой публики. Душевный дискомфорт — вот его главный спутник. Покой ему возвращала Ляля. Ее сияющие счастливые глаза наполняли радостью его тоже. И она обладала умением переключать Мишу в другие тональности. Она входила в зал конференций, излучая счастливую уверенность красивой любимой женщины, мгновенно успокаивался и он, ее уверенность становилась его уверенностью, и находились нужные английские слова, речь звучала плавно. Он получил немало комплиментов, восхищались, как он свободно говорит на чужом языке, своей свободой он был обязан жене, ее горделивому восхищению. Без Ляли Миша наверняка ощущал бы немалую скованность. Он был из тех, кто предпочитает действовать по правилам, а если не знает их, не действует вовсе. Ляля и не думала о правилах, она была сама непосредственность, сама искренность — удивлялась тому, что ее удивляло, смеялась тому, что ее смешило. И все вокруг улыбались вместе с ней. За время работы семинара у них появилось немало знакомых, по-доброму расположенных к ним людей, и Миша прекрасно понимал, что, приехав в одиночестве, так бы и остался в одиночестве. Душевных сил на дружеские контакты у него бы не нашлось…

Сейчас Миша находился в состоянии счастливой расслабленности, которая наступает после преодоленных трудностей. Им предстоял отдых. Джон обещал, что отвезет их в Стратфорд навестить Шекспира, как мечтала Ляля, покажет Лондон и даже поманил морем.

Миша добрался до верхушки ближайшего холма, сел и стал любоваться солнышком. Оно не так давно поднялось над горизонтом и, одетое туманной пеленой, казалось огненным шаром. Но чем выше поднималось, тем ослепительнее сияло и очень скоро превратилось в сгусток света, на который было больно смотреть. Интересно, сколько сейчас времени? Миша взглянул на часы — стрелка подвигалась к семи. Угораздило же его вскочить ни свет ни заря и отправиться на прогулку! А все для того, чтобы Лялечка выспалась! Проснется, а мужа рядом нет, и что подумает? Он оглянулся на неожиданный шорох и увидел улыбающуюся Лялю.

— С добрым утром! — сказала она, усаживаясь рядом на травку.

Он обнял ее, поцеловал.

— Как же ты догадалась? — спросил он.

— Запросто! — весело рассмеялась Лялька. — Я же все про тебя знаю!

— Не все, — возразил Миша.

— Да ладно тебе, — снова засмеялась она. — И думаем мы об одном и том же.

— Не совсем, — снова не согласился Миша.

— Об одном, об одном, — повторила Лялька. — Давай рассказывай, что тебе предложила энергичная миловидная дама в очках?

Миша взглянул на жену с изумлением.

— Ты — рентген? — спросил он. — Тогда скажи, что она собой представляет?

— Выясним в процессе продолжительных обсуждений, я не рентген, но у меня глаз — алмаз.

Миша не мог не поцеловать жену еще раз, драгоценную, удивительную Ляльку, потому что так оно и было, он в самом деле думал о предложении, которое получил на фуршете, завершающем семинар. Предложение было прикидкой, наметкой, проектом, но его следовало обдумать всерьез. Он начал его обдумывать. А Лялечка, оказывается, уже готова к обсуждению и хочет его выслушать.

— Даму зовут Элизабет Мехнил, она преподает в Йорке и предложила мне совместный проект научной работы, результаты которой могут быть опубликованы в английском научном сборнике.

— А тема? Ты ею занимался?

— Нет, тема для меня новая, и работа, как я понимаю, предстоит большая.

— Сборник престижный?

— Престижный.

— Значит, в некотором смысле идешь на повышение?

— Можно сказать и так.

— А дама престижная? — продолжала расспросы Ляля. — Ты ее как специалиста знаешь?

— Дама престижная. Но как специалиста я ее не знаю. Имя в научных сборниках встречал часто, но работы были не по интересующей меня тематике, и я как-то не удосужился…

— Если все так престижно, что тебя смущает? Ты же работы никогда не боялся, — внимательно глядя на мужа, сказала Ляля.

Если говорить начистоту, то ей, Ляле, активно не понравилась дама, слишком уж хищно она смотрела на Мишу. Ляля прекрасно знала таких деятельных, ухоженных дам. Она видела их насквозь. Добра от них не дождешься. Но Мише этого не скажешь. И потом, кто знает, может, англичанки на русских не похожи?

— Видишь ли, я и сам собирался начать одно исследование, но результат его и дальнейшая судьба, как ты сама понимаешь, неведомы. Здесь мне предлагают скорее техническую работу, но зато я выхожу на международный уровень, приобретаю вес…

— А если ты проведешь исследование и получишь положительный результат?

— Сделаю открытие мирового значения.

— А если отрицательный?

— Знание, что эта проблема лишена смысла.

— Может, ты сначала поработаешь с англичанкой, а потом займешься своим?

— Работа, которую мне предлагает госпожа Мехнил, займет года полтора. За это время кто-нибудь непременно обнаружит проблему, на которую пока вышел один я.

— Обязательно обнаружит? — спросила Ляля.

— Не обязательно, — вздохнул Миша. — Но вполне вероятно. Пока госпожа Мехнил собирается приехать в Москву и поближе познакомиться с нашей методикой преподавания.

Вот-вот, Ляля что-то в этом роде и предчувствовала… Вполне возможно, все сотрудничество этим визитом ограничится. И голову над ним ломать не стоит. Или, напротив, окрепнет и продолжится… Неизвестно, что лучше…

— Надеюсь, не мы будем ее принимать? — сухо осведомилась она.

— Испугалась? Неужели не сумеешь принять англичанку?

Ляля с удовольствием вспомнила свою квартиру — в такой и перед королевой не стыдно! И вообще она с детства к гостям привыкла. К ним папины коллеги со всех концов Союза приезжали. Кто только не жил. В доме всегда было полно народу. Кто-то приехал, кого-то ждут.

— В гости вполне можем позвать, — кивнула она. — Устроим прием на высшем уровне.

— Вот и приглядывайся, что англичане любят, чтобы лицом в грязь не ударить, — посоветовал Миша.

— Вот еще! — вздернула маленький носик Ляля. — Мы тут их английской экзотикой наслаждаемся, овсянкой, вареной бараниной, а она пусть — нашей русской: щи да каша — пища наша.

Оба рассмеялись, представив лицо госпожи Мехнил над тарелкой с гречневой кашей в качестве угощения.

— Здесь люди специально в русские рестораны ходят, за большие деньги с нашей кухней знакомятся, а мы ее даром познакомим, — весело пообещала Ляля.

Про себя она впервые всерьез пожалела, что не выучила английский язык. С английским-то языком она бы занялась культурной программой — прогулки по Москве, театр, музеи. А так англичанка с Мишей вдвоем гулять будет. Ничего не скажешь, очень приятно! Может, Томка ей как-нибудь посодействует — закрутит гостье культурную программу без Миши. В общем, в Москве она займется англичанкой вплотную, на самотек отпускать таких женщин опасно.

— Ты работы ее посмотри, может, она бездарь бездарем и возиться с ней вовсе не стоит, — сказала она.

— С каких это пор ты такая практичная? — насмешливо спросил Миша. — А где наше русское гостеприимство?

— А мы твоего Джона будем гостеприимно принимать, — тут же нашлась Ляля. — Он такой симпатичный, настоящий английский джентльмен. Сейчас он нас возит, потом мы его. Долг платежом красен. — Она лукаво взглянула на Мишу: ну что? Англичанин против англичанки!

— Вот это ты правильно придумала, — искренне обрадовался Миша. — Джона непременно надо пригласить. Он уже приезжал ненадолго. Ему очень в Москве понравилось.

— Ну вот и хорошо, вот и договорились, — закивала Ляля. — А насчет госпожи Мехнил будем думать и думать! — с тем же лукавством прищурилась она. — Согласен?

— Согласен, а еще согласен кофейку попить. Бежим! Как раз успеем!

Они вскочили, взялись за руки, но не побежали, а степенно пошли по ровной английской дорожке. Солнце жарило вовсю. Джон обещал встречу с Шекспиром, и Ляля прибавила шагу, чтобы успеть на свидание с вечностью.