Простые вещи

Глава 4

Саня спешил к родителям. Пока он сидел в кладбищенской тени на лавочке, вспоминая прошлое, его вдруг посетила одна необычайная, потрясающая мысль — кроме прошлого, существует настоящее! Его родители живы! Он может с ними увидеться в любую секунду! Александр Павлович изумился сам себе: почему собирался к ним так вяло? Почему понадобилось какое-то кольцо в качестве предлога? Почему ему даже в голову не пришло поинтересоваться, как они разобрались на новой квартире? От его помощи при переезде они отказались, и он обрадовался отказу. Сценарий съедал все его силы, все его время, ему было не до переездов. Но почему потом он не понесся к ним со всех ног? Почему? Почему? Загадка души человеческой. Правда, мудрый русский народ намекнул, чем чревато пренебрежение к настоящему: что имеем не храним, потерявши — плачем…

Любуясь блеском едва подрагивающих листьев, Александр Павлович размышлял о том, как застит нам глаза привычка: сколько бы ни было родителям лет, они по-прежнему для нас всемогущи — решают свои проблемы, решают чужие, время от времени помогают нам. Во всяком случае, так он воспринимал отца и мачеху. И считал, что очень им в помощь, если самостоятельно справляется со своей жизнью. Но ему и в голову не приходило, что им с годами становится все труднее. Они ведь уже не молоденькие. Даже он сам начал замечать, что существует возраст. Нет, пока еще он его не чувствовал, скорее кокетничал. Но кокетничал же. А его старички? Бодрились изо всех сил, чтобы не дать понять, что годы для них ощутимая ноша. Нет, не случайно ему попалось колечко. Сколько бы он еще в Посаде просидел, прособирался, а тут сорвался, поехал. Может, в самом деле бабуля отправила и шепчет: повидай, мол, отца… Эпический строй размышлений смела тревога. А что, если с отцом что-то случилось?! Надорвался на переезде и… С них станется! И не позвонят, если, не дай Бог, что случится!

С колотящимся сердцем Саня достал мобильник и торопливо принялся нажимать на кнопки. Услышав бодрый голос отца, вздохнул с неимоверным облегчением, спросил про тетю Наташу, осведомился, будут ли дома, пообещал, что скоро приедет, и помчался.

Дверь открыл отец, и Саня сразу отметил: постарел. А не виделись всего какой-то месяц. Или уже полтора? Или даже два? Время-то, время как бежит! Тетя Наташа тоже не цвела — осунулась, пожелтела. Сердце у Сани ёкнуло: не случайно волновался — сдали старики! А казалось бы, новая квартира, приятные хлопоты…

— Ну, показывайте свои владения! — бодро попросил он после того, как расцеловался с обоими и вручил мачехе цветы и торт. — Сейчас посмотрим, как вы тут устроились.

— Да не устроимся никак, — совершенно неожиданно пожаловалась тетя Наташа, чем несказанно изумила Саню — ее умение приноравливаться к любым обстоятельствам вошло в доме в поговорку. «Если не Наташа, то кто же?» — привык повторять отец.

— Командуйте, что нужно, мигом помогу, — предложил сочувственно Саня. — Наверное, полочки прибить, шкафчики повесить, лампы-шлампы и прочую ерунду. Мы с отцом вас враз обслужим, тетечка Наташа! Только скажите!

— Отец наши достижения покажет, а я пойду обед греть, — махнула рукой Наталья Петровна и ушла на кухню.

— Ну, пошли смотреть, — пригласил отец. — Вот это у нас гостиная.

— Просторно, — одобрил Саня, оглядев пустые стены, угловой диван, журнальный столик и телевизор.

— У нас всюду просторно, — сказал отец и понурился.

Он показал Сане половину Милочки — там среди беленых стен царила полная пустота: три белые комнаты, туалет и ванная.

— Милочка сама обставится. У нее мы не решились хозяйничать. Милочка, понимаешь ли, турбизнесом занимается, к гостиницам, к комфорту особому привыкла. У нее знаешь, какое слово главное? Функционально. Вот ты и посмотришь, функционально у нас получилось или нет, — озабоченно сказал Павел Антонович.

На половине стариков были две комнаты и тоже ванная с туалетом. А общие между двумя половинами — холл-гостиная, кухня-столовая и лоджия. В общем, правда, функционально: хочешь — вместе живи, хочешь — раздельно. Саня оценил разумную планировку и похвалил от души:

— Здорово тут у вас! Квартира на пять с плюсом.

Оглядев комнату стариков, тоже беленую, со шкафом-купе и двуспальной кроватью, Саня сообразил, что имела в виду тетя Наташа, сказав: никак не устроимся. Она хотела сказать: не приспособимся.

— У вас суперфункционально, батя! Но вы себя чувствуете будто в гостях, а точнее, будто в гостинице. Я правильно понял?

— Правильно, сынок. Мы, знаешь ли, решили все сделать по-современному. В новой по-новому, чтобы Милочке понравилось.

— В результате Милочка по целым дням на работе, а вы маетесь в своей современности, как не скажу кто, места себе не находите.

Павел Антонович тяжело вздохнул, чувствуя себя виноватым за собственную отсталость.

— Милочка, понимаешь ли, уехала. Она в длительной командировке. Подписала бумаги на квартиру и укатила. Мы тут сами всем занимались, сделали, как у людей…

— И живете, как в чужих людях, — подхватил Саня.

В ответ он услышал новый тяжелый вздох.

— Нам ведь с Наташей и на работу теперь не надо ходить, финотчеты дома делаем, на компьютере, а с документами молодые в очередях стоят. Так что сам понимаешь…

Саня понимал — безрадостная ситуация.

— Познакомь тогда с рабочим местом, — попросил он.

Павел Антонович открыл дверь в соседнюю комнату, то бишь кабинет. Комнатка небольшая, с так называемой офисной мебелью — компьютер, жалюзи на окнах, светлые стеллажные полки, и на них там и сям виднеется несколько книг.

Саня сразу припомнил все офисы, где побывал за последнее время, в том числе и киношные, и у него зубы от тоски заломило. Да разве можно жить в такой стерильности? Помереть можно со скуки.

— Да, батя, потрудились вы на славу! — Сане хотелось смеяться и плакать — умиляли его старики, и жаль их было до слез. — Слушай, а разреши мне твоей техникой попользоваться! Мы с тобой с внуком сейчас пообщаемся. Как на это смотришь?

Павел Антонович оживился:

— Пользуйся на здоровье, спасибо тебе скажу. Инночка нам недавно звонила, с днем нашей с Наташей свадьбы поздравляла, сказала, что послала в подарок Олежкины фотографии по электронной почте. А меня что-то все из Интернета выкидывает. Так что сделай милость, покажи внука, пошли Инночке благодарственное письмецо, а заодно и новости узнай. Хорошо придумал, самое время с австралийцами пообщаться.

Саня прикусил губу: хорош сынок! Ни одной даты не помнит! А Инка молодец. Но его старики не из тех, что пилят из-за недостатка внимания. Они у него без комплексов. Он нажал на кнопку и, глядя на голубой мерцающий экран, словно бы погрузился в воды океана и поплыл туда, к Инне, к Олежке… Вспомнил письмо от Инны: «Живем в пустой комнате среди белых стен, потому что жара стоит несусветная, а так легче дышится». А у нас с чего вдруг все на белых стенах зациклились? Мало нам снежной белизны восемь месяцев? Русские всегда яркое любили. В былинах «цветное платье», в церквях цветные росписи, в домах цветное сукно…

Компьютер между тем с помощью Сани делал свое дело, и на экране появился Олежка — большеглазый, насмешливый, симпатичный.

— Отличные фотографии! — обрадовались отец с дедом. — Смотри, вырос парень! — Саня обернулся к отцу. — А давай-ка мы сейчас внука через принтер выведем и на стенке у вас в спальне повесим. Проснетесь, он вам будет «доброе утро» говорить.

— Давай, Санечка! — обрадовался Павел Антонович.

Сказано — сделано. Принтер побурчал и выдал Олежку в цветном исполнении. Выбрали место в спальне и прицепили Олежку на стену, комната с внуком сразу повеселела.

— Хорошая мысль фотографиями стену оживить, — повеселел Павел Антонович. — Надо будет твою фотографию сделать, Инночкину — все нам уютнее будет среди родных лиц. Наташа, погляди, что Саня придумал!

А Саня все ощутимее чувствовал Инну рядом, спокойную, благожелательную, улыбчивую, она всегда молча вникала в ситуацию, а потом предлагала: давай-ка вот так сделаем. Он вернулся в кабинет и отправил ей по электронке письмо, написал, что работы выше крыши, старики переехали на новую квартиру, сам он сдал сценарий, но пока еще не свой собственный, работал в соавторстве. Будет ли дальше в кино работать, не знает — больно суетно. Немного отдышится и засядет за исторический роман. А у них что? Пусть пишут чаще. И только в этом «чаще» прозвучала тоскливая нотка, обычно он себе расслабляться не позволял.

А потом… Потом Саня стал вспоминать, как они сами переезжали на новую квартиру, как Инна наводила в ней уют. Из мебели у них было только самое необходимое. Но постепенно Инна квартиру «одела» — занавески развесила, скатерки постелила, чехлы на кресла и диван сама сшила, а Олежке на стенку у кроватки и на пол коврики смастерила — смешные, веселые, пестрые. Там подушка, там игрушка — вот и стало в квартире тепло и уютно.

Саню вдруг осенило — не иначе Инна мысль подала.

— Сейчас, отец, день вашей свадьбы праздновать будем! — объявил он и выключил компьютер. — Но для начала съездим с тобой за подарком.

— Да брось ты ерунду городить! — засмеялся Павел Антонович. — Нашей свадьбе в обед сто лет!

— Вот и будем праздновать бриллиантовую!

Вид у Сани был до того решительный, что сразу стало ясно: перечить ему нельзя.

Отец внимательно-внимательно смотрел на сыночка: кому, как не ему, выдумщика Саню знать — что-то на этот раз Игрунок задумал?

— Теть Наташ! — заорал Саня на всю квартиру. — Мы тут с папой на вашей свадьбе гулять надумали, за горючим поедем. Распорядитесь, что к горючему купить?

Наталья Петровна вышла в коридор, переглянулась с мужем, тот снисходительно махнул рукой, и она тоже махнула рукой, но отчаянно:

— Покупайте, к чему душа лежит! Гулять так гулять!

— Очень скоро нас обратно не ждите, душа у нас уж очень широкая! — усмехнулся Саня, подхватил отца под руку и потащил к двери.

— В тапочках побежим? — на ходу спросил Павел Антонович.

— Нет, переобуемся, — великодушно разрешил сын.

— Куда поедем-то? — спросил отец, сидя уже в машине. — Что ты чудишь? Может, неприятности у тебя? Так говори, в чем дело, мы теперь одни.

— Неприятности у вас. Вам в вашей квартире жить неприятно. А поедем мы на вашу старую квартиру и привезем тете Наташе ее кресло, покрывало ваше любимое для кровати, а что еще, ты сам разберешься. Устроим уютный уголок у вас в гостиной, а там, глядишь, все и наладится.

— А что? Мысль отличная! — Отец улыбнулся, и понурости его как не бывало. — Слушай, а вдруг не то, что надо, привезем? — забеспокоился он.

— Тогда тетя Наташа укажет: надо не то, а это. А представляешь, спроси я ее сейчас: что вам надо? Она тут же в ответ: «Мне? Ничего. Что это ты, Санечка, выдумал?» Так?

— Так! — Отец усмехнулся. — Вот только как насчет функциональности?

— Функционально то, что функционирует, — провозгласил Саня вновь изобретенный лозунг. — У каждого она своя. Сейчас вашу будем налаживать. А ты пока, отец, соображай, каким уютом машину нагрузим. И вообще, почему бы из вашей спальни не сделать тете Наташе будуар? А из кабинета тебе мастерскую? Ты же мастеровитый, страх! Любишь с деревом повозиться. Вот и будешь пилить, строгать. Значит, со старой квартиры еще и инструмент заберешь.

— На месте сориентируемся, — молодцевато отозвался Павел Антонович. — Но мысль отличная. Мы с Наташей ее обмозгуем.

Мужчины тронулись в путь.

Старую тесную квартирку Павел Антонович обошел ностальгически.

— Хорошо мы тут жили, дружно — вздохнул он.

— Может, обратно вернетесь? — спросил сын. — Ты же видишь, все по местам стоит.

— Нет, Милочка обидится. Мы с Наташей все крепко обдумали, когда на переезд решались. Нам хочется и тебе помочь, и Милочке. Тебе не век бобылем вековать. Женишься, будут дети — свои, чужие, какая разница! А детей учить в Москве придется, вот тебе квартира и пригодится. А Милочка не сегодня-завтра замуж выйдет, мы с внуками будем сидеть. Что ж ты думаешь, нам мебель и обжитые четыре стены дороже детей?

Саня так не думал, он растроганно обнял отца за плечи и потерся носом о его щеку, как в детстве. До чего же замечательные у него старики! Это он все в прошлое смотрит, а они, оказывается, только в будущее!

— Ну, тогда давай действовать, — предложил Саня, преодолевая нахлынувшие сантименты.

Чертик, который всегда жил в нем, весело запрыгал, толкая на озорство: сейчас они, лихие пираты, быстренько ограбят старую квартиру, а потом возьмут на абордаж новую!

— Почему бы нам оба кресла не забрать? И коврик в придачу! Будете телик смотреть, как привыкли. — Саня уже поволок одно из кресел к выходу. — Соображай, чего еще не хватает? — бросил он на ходу.

Павел Антонович тут же сообразил:

— Завтра, сынок, сделаем, если не трудно, еще одну ездку: Наташин туалет привезем. А сегодня с ней посоветуемся, узнаем, какие у нее будут пожелания.

— Лады! — И Саня потащил кресло к лифту.

Хорошо, что машина у него с багажником, есть всегда веревки в запасе, а на дворе стоит лето — машин в городе на треть меньше, а опыта по части всевозможных перевозок хоть отбавляй!

Войдя в квартиру, Павел Антонович позвал: «Наташа!» — чуть ли не оглушительнее сына. Но ответа сразу не получил, и сын, уже вытащив кресла из лифта, услышал, с какой тревожной нежностью отец повторял: «Наташенька! Где ты, Наташа?!», торопясь по коридору. Саня и не подозревал в своем сдержанном отце такой привязанности, в ней было что-то детское и трогательное. Его кольнуло, что сам он никогда и ни о ком еще так не беспокоился. Разве что об Инне, когда она Олежку носила.

— Здесь я, здесь! С вами-то что случилось, Пашенька? Живы? — Из дверей кухни выскочила такая же взволнованная Наталья Петровна.

Тут-то Саня и подвинул ей любимое кресло. Увидев кресло, она в изумлении всплеснула руками, а Санек-Игрунок любезно пригласил:

— Садитесь! Переживайте с удобством! Мы пока второе втащим.

И втащили, и поставили оба кресла в гостиную, и ничуть они современность не потеснили, напротив, даже украсили — так по крайней мере сказала тетя Наташа, — и к дивану очень подошли, светло-серые в какую-то крапинку. Подошли, это точно, поставили их от дивана неподалеку. А сидеть-то как стало удобно! Смотри телевизор — не хочу.

— И повязать можно, — задумчиво проговорила Наталья Петровна, разглядывая, потом поглаживая свое кресло по спинке. — Подушку только надо положить. И куда моя шаль подевалась? А вечером мы всегда с тобой кефир пили, Паша. — Кресло прикатило и привезло с собой привычный домашний уклад. — А клубки мои неужели на старой квартире остались? Не помнишь, взяла я их или не взяла?

— Я взял, — подал голос Павел Антонович. — Они на верхней полке лежат, вместе с жилеткой моей недовязанной.

— Ой, правда? — обрадовалась Наталья Петровна. — А что же ты мне про жилетку не напомнил?

— Не до жилетки тебе было.

А вот коврик показался для гостиной слишком потертым.

— Мы его в спальню положим, он такой родной, привычный. А сюда другой купим. Очень здесь хорошо ляжет ковер.

Дело пошло на лад, Саня видел это невооруженным глазом и спросил на радостях:

— Пиво пить будем? Тогда я за пивом побежал!

Старики согласно закивали.

— Собирались гулять — значит, погуляем! — отозвался Павел Антонович.

— Тогда, может, крепенького? — подмигнул Саня.

— Крепенькое у нас у самих есть, — сообщил отец и опять почему-то вздохнул. — Коньяк. Самой лучшей марки.

— Ты же коньяка не пьешь! Коньяком меня побалуешь, а тебе я куплю хорошей водочки. Только если тетя Наташа не возражает.

— Я и сама с вами рюмочку выпью, давно ничего не праздновали.

Саня пожалел, что не прихватил с собой огурцов посадских, малосольных, с укропцем. А хрусткие до чего! Ладно. Не в последний раз за стол садятся. Он понял, что его старички, равняясь на витающие в воздухе стандарты не житой никем, таинственной европейской жизни, перенапряглись и в питании, отчего приуныли еще больше, и купил в магазине любительской колбасы, грудинки и пару селедок, чем обычно закусывали и подо что всегда сидели вечерами.

Тетя Наташа потчевала их рассольником с уткой, и водочка под рассольник ох как хорошо пошла!

— А почему бы вам отпуск себе не устроить? — спросил Саня. — Не пожить летом в Посаде?

И опять удивился: такая простая вещь! Как она ему раньше в голову не приходила? Дом-то отцовский как-никак, а отец в нем уже сколько лет не бывал!

— Погоди, сынок, не все сразу. Мы же в Наташином имении лето проводим, на своих шести сотках, — ответил тот. — За столько-то лет обжились, привыкли, сейчас так туда и рвемся, а дела пока не пускают. А вот в гости к тебе в Посад я бы съездил. Наташе показать родные места. Мы с ней толком там и не были. Как смотришь на экскурсию? — обратился он к жене.

— Положительно смотрю, — отозвалась Наталья Петровна. — Мы в этом году что-то дома засиделись, а раньше…

— Завтра я вас на старую квартиру отвезу, заберете все, что вам надо. Доставка уюта на дом по средам и понедельникам. Туалетный столик и зеркало сегодня же упакую. Количество ездок не ограничено. А хотите, можем и в магазин съездить, там себе что-то присмотрите.

— Спасибо, Санечка, я подумаю. Ты, что ли, в Москве ночевать останешься? Так я тебе в гостиной на диване постелю, — заботливо предложила Наталья Петровна.

— Затеряюсь я на вашем диване, — горестно вздохнул Саня. — Велик больно.

— Дивана боишься, а милиции нет?

— Милиции не боюсь, — подтвердил Саня. — Я и выпил-то всего две рюмки, и поеду часа через два, не раньше.

Ему пришла в голову еще одна замечательная мысль, и он хотел осуществить ее завтра утром, как встанет. Здорово получится, честное слово! Гирлянды искусственных цветов, развешанные там и здесь для украшения замечательной новой квартиры, не согрели ему душу. Жестколистное экзотическое растение в кадке тем более. «Словно лопасти латаний на эмалевой стене», — закачались у него в голове строчки Брюсова. Куда ни войдешь, повсюду теперь латании на эмалевых стенах. Вот только Валерий Яковлевич имел в виду кафельную печку-голландку, на нее и ложились вечером лапчатые тени, а сама она дышала теплом… Завтра Саня накупит у бабушек-старушек гераней для тети Наташи — розовых, красных, белых. Сколько он себя помнит, у них всегда герани цвели по окнам. Бывало, за окном темнота, сырость, а на окне живая жизнь пламенеет. Герани — цветы неприхотливые, отдачливые, забот немного, а радости хоть отбавляй. Завтра он этой жизнью и заполнит квартиру, пусть полыхает по подоконникам. Поутру дети с внуками старикам «доброе утро» скажут, потом старики с цветочками поздороваются, так и приживутся. А то уж больно крутой курс на перемены взяли, не по возрасту.

Жизнь снова сияла для Александра Павловича всеми красками, кипучая энергия била ключом. Как известно, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно (или энергично?) погружен».

За столом сидели долго, сначала только ели и пили друг за друга, а потом и разговорились. За разговорами о том о сем дело дошло и до кольца. Саня достал его из бумажника и протянул отцу.

— Ничего тебе не говорит гусь-лебедь?

Тот повертел кольцо в руках, внимательно рассмотрел и отрицательно покачал головой:

— Ничего. А откуда ты его взял?

— В бабушкином сундуке нашел. И хочу выслушать семейное предание о крепостной девушке и барской любви. Правда это или выдумка?

Брови у отца изумленно поползли вверх.

— Первый раз слышу! Это что еще за история?

— Бабушка как-то своей подруге рассказывала. Тете Лере. Помнишь такую? Строгая, чинная старушка с пучком. А я рядом вертелся, уловил что-то краем уха, а расспросить потом не удосужился.

— Помню тетю Леру. Одинокая, с трудной судьбой женщина. Она же у нас до самой смерти прожила, матушка ее приютила. В чем, правда, трудности состояли, не знаю. Нам не говорили, мы не спрашивали. У нас со взрослыми словно бы молчаливый уговор существовал: не в свое дело не мешаться. Так про кого же матушка рассказывала? Про свою мать или, может, про бабушку?

— Думаю, про свою бабушку, про твою прабабушку, а про мою и вовсе пра-пра.

— А ты знаешь, что матушка у меня была большой выдумщицей? Могла и для интереса такую историю выдумать.

— Но ты же видишь, кольцо с гербом! Я его в сундуке нашел. Откуда-то же оно взялось!

— Не знаю откуда. Понятия не имею. Для нас, знаешь, прошлого вообще не было, мы в будущее смотрели. Прошлое для нас — война, которую отцы прошли. О войне они нам иногда рассказывали. А о другом прошлом речь не велась.

Александр Павлович задумчиво покачал головой: да, отец прав, так оно и было. Он и сам никогда семейным прошлым не интересовался, даже в голову не приходило. Его сверстники тоже вперед смотрели. А почему, спрашивается? Старшее поколение тем часом ушло, теперь и расспросить некого…

— Почему мы ничем не интересовались? Понять не могу, — недоуменно проговорил он.

— Понять-то можно, — заговорила Наталья Петровна. — Боялись люди назад оглядываться. У каждого за спиной опасная родня: у одних раскулаченные, у других священники, у третьих дворяне. Я сама помню, как моя бабушка в старости, когда уже не совсем в себе была, все просила старые фотографии уничтожить, боялась, что ее братьев-кораблестроителей в форменных тужурках за офицеров примут и маму отправят куда подальше.

Все пригорюнились, больная тема.

— По деду твоему мы коренные, посадские, — заговорил, помолчав, Павел Антонович, — мастера-игрушечники. Вот об этом отец мне всегда говорил, ремеслом своим гордился. Потому и ты, сынок, игрунком вышел.

Саня невольно от удовольствия рассмеялся: складно получилось! Жизнь, что ни говори, штука удивительная и с большим чувством юмора! Не канцелярскую строку ведет, а с завитушками. Не права Катенька, когда все по ранжиру и логике стремится выстроить. А он и не знал, что из рода игрушечников. Значит, точно конек, да еще вдобавок с круто изогнутой шеей и расписным бочком!

— А мне дед только про войну рассказывал, — вспомнил он, — да и то изредка, когда я особенно приставал. Видно, и война так далась, что вспоминать было не радостно.

— Радости от будущего ждали, — подхватил отец.

— И дождались! — заключил сын.

Все не слишком весело, но улыбнулись, потому что пожаловаться было не на что, но получили совсем не то. Однако, вспоминая дедов-прадедов, сравнивая прошлое с настоящим, унывать было стыдно.

— Потому и живы, что корни у нас крепкие, — сказал Павел Антонович. — Вот давайте за корни и выпьем.

Чокнулись за дедов-прадедов охотно, а когда выпили, Саня пообещал:

— Может, выясню что-нибудь про бабушкину родню, интересно все-таки, как наши корни ветвятся.

— Выясняй, конечно, — закивал отец, — тебе и поближе есть что выяснить.

Сказал и осекся: не хотел вмешиваться в отношения сына с матерью, своей первой женой, хоть от души желал примирения.

Саня понял, что хотел сказать отец, и ушел от болезненной темы: одно дело — грехи прабабок, их легко прощать, другое — материнский грех, который тебя вживую касается.

— А я вот чего не понял, как это у нас тетя Наташа без зеркала осталась? — задал он вопрос и не ошибся: старики тут же принялись на него отвечать.

— Мы, знаешь ли, поначалу как раз одни сплошные зеркала задумали. Хотели купе в спальне с зеркальными дверцами заказать, чтобы пространство расширить. Сейчас все так делают, — сообщил отец.

— Да я вовремя сообразила, что не так-то уж мы хороши теперь, чтобы с утра до ночи собой любоваться, — вступила в разговор тетя Наташа. — Я теперь чаще огорчаюсь, чем радуюсь, когда себя в зеркале вижу.

— Зато я тебе радуюсь, — тут же подхватил Павел Антонович, и жена благодарно погладила его по руке.

— И спать у себя под надзором мы не привыкли, — продолжала она, — едва глаза откроешь, ты опять тут как тут. В общем, подумали, подумали и сделали обычные дверцы. А до зеркала так руки и не дошли.

— Завтра колеса доедут, — пообещал Саня.

— А я тебе спасибо скажу, — отозвалась тетя Наташа. — Тебе, Санечка, туалетный столик ни к чему, а я к нему, конечно, привыкла. И то зеркало меня любит, я в нем всегда неплохо выглядела, да, Паша?

— Ясонька моя, ты на меня смотри и увидишь, какая ты у меня красавица! — откликнулся он с такой нежностью, что Наталья Петровна засмущалась.

И опять Саню кольнуло: кто так смутится от его восхищения?

— Пойду-ка я покурю, — сказал он.

Курил он редко, но сейчас себе позволил: переживаний много набежало.

— И я с тобой. — Отец тоже встал из-за стола. — Заодно нашу лоджию посмотришь.

На лоджии стояло несколько белых пластмассовых стульчиков, приглашая расположиться с удобством. Они и расположились. Закурили.

— Ты все бобылем живешь? — спросил отец. — Жениться когда надумаешь?

— Знаешь, по весне чего только в голову не приходило, — не стал таиться Саня. — Такую девушку встретил, слюнки потекли!

— Аппетит разыгрался? Бывает, — засмеялся отец. — Но для женитьбы аппетита маловато. Как тебе кажется?

— Наверное.

— Наша жизнь с Наташей с сочувствия началась. Знаешь, как я ее заметил? Вижу, всю работу на белокуренькую наваливают. А она ничего, не брыкается. Тащит и тащит. Дай, думаю, подсоблю. Стал помогать, вижу, женщина — разумная, толковая, нагрузку распределять умеет. Пригляделся внимательнее — сама милота, глаза ясные, краснеет, как девочка. Потом выяснили, у нее дочка, у меня сынок, и опять друг другу посочувствовали. И теперь живем, оберегаем один другого. От скольких забот и хлопот меня Наташа избавила, сказать тебе не могу. Мой душевный покой — ее заслуга.

— А с матерью по-другому было? — спросил Саня.

— Конечно, — кивнул отец. — Ты представить себе не можешь, до чего я ей благодарен. Я ее, любя, отпустил, помучился и понял: могу все. Я себя зауважал, силу почувствовал, свободу. Пока не поймешь, что есть в тебе сердечная сила, — с чем к людям идти? Твоя мать мне дорогу открыла.

Саня удивленно взглянул на отца — вот уж не думал, что отец у него философ.

— А я, наверное, Инку никак забыть не могу, — сказал Саня и понял, что говорит сущую правду. — Мы ведь с ней хорошо жили, и мне иной раз кажется, что она просто в длительной командировке, вот-вот вернется. Может, я однолюб? Было у нас в семье такое?

— Не знаю, сынок, — развел руками отец. — Ты лучше у матери спроси. Она больше в таких делах понимает.

«Может, и вправду махнуть, не откладывая? — мелькнуло в голове у Александра Павловича. — Да и зачем откладывать? Еще случится что-то, не ровен час!» И еще подумал, что тоже отпустил Инну, любя. Или не отпустил?