Простые вещи

Глава 21

Александр Павлович съездил на спектакль в Тверь и оценил спектакль по высшей категории. Смеялся до слез. Столько юмора, до того забавные находки! Дети, взрослые — играли от души, с подъемом, а в само представление режиссер вложил много озорной, лукавой выдумки. Спектакль получился необыкновенно смешной, потому что взрослые самозабвенно изображали детей, а дети представляли королей, королев, лошадок, кошек и собачек. Словом, все резвились в свое удовольствие, доставляя удовольствие зрителям. В конце спектакля малыши и на сцене, и в зале получили по воздушному шарику в честь премьеры. Восторгам не было конца.

Саня сидел в уголке и ловил на себе любопытные взгляды. В маленьком городе новости распространяются быстро, наверное, весь зрительный зал, кроме малых ребятишек, знал, что к Ольге Николаевне приехал сын. Чужие взгляды Саню не смущали, наоборот, они ему были даже приятны. Ему улыбались, он улыбался. А еще приятнее ему были комплименты, которые получила после спектакля Ольга Николаевна в парижской шляпке. Вовремя он приехал, конечно же, вовремя!

— А почему бы нам по твоим книжкам читательскую конференцию не провести? — задумчиво сказала Ольга Николаевна, посмотрев на Саню, когда они сидели на террасе и он с прежним аппетитом наворачивал борщ. — Подумай, ты же так здорово можешь поговорить с ребятами. А еще лучше, если будешь вести у нас исторический клуб. Тверь ведь с Москвой соперничала. Не случайно главную московскую улицу Тверской назвали. Пусть тверичи почувствуют, что им есть чем гордится. А то им кажется, что они — захолустье, периферия. У культуры нет периферии, она или есть, или ее нет!

Сказала и кулачком пристукнула. Попробуй с такой поспорь! Законодатель.

— Относительно культуры я согласен, а насчет клуба подумаю, ладно, мам? Предложение неожиданное, нужно обмозговать.

Не так-то легко было Сане возразить матери, но он чувствовал, что Владимир Алексеевич при необходимости поддержит его с присущим ему лукавым юмором.

— Обмозгуй. Я уверена, что клубная работа в первую очередь пойдет тебе на пользу. Выбери тему, которая тебе интересна, и прорабатывай ее вместе с ребятами. Если увлекутся, они знаешь, какие дотошные! Столько вопросов зададут, что ты сам совсем по-другому свой материал увидишь. В общем, думай, созревай и будем вместе работать.

Александр Павлович понял, что думать придется всерьез. Сказал же он матери: «Я тебе помогу!» Вот теперь и отвечай за свои слова.

— Не торопи меня, — попросил он. — Мне столько всего утрясти нужно. Я задумал писать серьезную книгу. Пойдет работа, будет один расклад. Не пойдет — другой. К тому же и на хлеб я себе среди прочего зарабатываю. А вот огород, если хочешь, я тебе по осени вскопаю, это дело реальное.

— Я не тороплю, — ответила Ольга Николаевна, огород ее волновал в последнюю очередь.

Но, несмотря на уже возникшее противостояние, Александр Павлович, возвращаясь мыслями в Тверь, испытывал всякий раз подъем и какое-то особенное, отчаянно-радостное чувство. Возникало оно от множества причин. И от ощутимой близости с матерью. Они были одной породы и, почувствовав ее, оба загордились. Хорошая была у них порода, мощная. И от того, что наконец с собой справился, преодолел барьер и вышел вдруг на вольный простор!.. Да такой вольный, что сам черт ему был не брат! Силу! Силу он в себе чувствовал. И от этой силы становилось весело.

По возвращении из Твери он сел и написал письмецо в Тамбов господину Жану Бережкову. Вкратце изложил ситуацию, попросил ответить. Потом назначил себе срок: если на протяжении месяца не получит ответа, сам напишет Батисту Прюно. И будет время от времени обмениваться с ним новостями. А придет ответ, тем лучше, свяжет двух старичков, и пусть себе переписываются.

Собрался Александр Павлович и в библиотеку с твердой решимостью докопаться и выяснить, каковы же были владельцы герба. Материнская порода пришлась ему по сердцу. А кто же у него в роду с отцовской стороны? На этот раз он не пожалел времени, перевернул множество книг и кое-что выяснил. Герб с лебедем на щите принадлежал роду Паренаго, весьма разветвленному семейству из воронежской губернии. Александр Павлович пожалел, что не мог сравнить лебедей на гербе и на печатке. Но сомнений у него не возникло. Никаких других гусей-лебедей на гербах и в помине не было. Оставалось выяснить, чем был славен род Паренаго и был ли славен вообще.

Выйдя из библиотеки, Александр Павлович испытал странное чувство разочарования. Принадлежность к какому-то неведомому захолустному семейству не согрела его сердца. Поторопился он, а зря. Он ведь и сам понимал, что тайна, загадка всегда интереснее. А повесть? Он же повесть хотел написать. Характер своего предка продумать. Впрочем, повесть он, может быть, напишет. Если придет охота заниматься собственными корнями. Но пока не тянуло.

На следующий день утром Александру Павловичу позвонил Влад. Влад. и сообщил, что тот может приезжать за еженедельником. Саня тут же перезвонил по мобильнику Севе.

— Труби общий сбор! — сказал он. — Привезу еженедельники с нашей парижской панорамой.

— Молодчага! — одобрил друга Сева. — Вези! Был бы повод, соберемся вмиг!

— Прямо сегодня и приезжать? — удивился Саня.

— Ну не прямо, часикам к восьми. А почему нет? Народ уже наработается. Кстати, и фотографиями обменяемся. Я свои напечатал. Есть такие — улет!

— У меня тоже классные фотки получились. Не забыть бы привезти. Слушай, а Вера не появлялась? — спросил он с надеждой прояснить не совсем обычную историю.

— Я все ждал, когда же ты меня про Веруню спросишь. Дождался. Нет, не появлялась. Когда появится, сразу сброшу информацию на мобильник.

— А я думаю, мы ее больше никогда не увидим, — ядовито уронил Саня, вновь возвращаясь к авантюрной версии.

— Посмотрим! — многообещающе пророкотал Сева и отключился.

Саня тут же выбросил Веру из головы. Собрал фотографии и поехал в редакцию. Материал порезали не сильно, расположили эффектно, в общем, автор остался доволен. Долго он бегал серой мышкой среди павлинов, интервьюером среди художников, теперь настало время и ему распустить хвост. Хорошо, что заблаговременно запасся слайдами, фотографиями — представил не только художников, но и их работы. А главное — дал выдержки из французской прессы. Ребята останутся довольны. Оценили их по достоинству. Еженедельников он попросил штук двадцать. А как иначе? У всех друзья, знакомые, захочется показать, подарить.

Первыми, кого встретил Александр Павлович в Севиной мастерской, были Татьяна и Аллочка. Расцеловались по-родственному. Девчонки хлопотали, готовя закуску, Сева руководил.

— Хоть и невозможно, но вы, ей-богу, еще похорошели, — не мог не сделать комплимента Саня. — А теперь вот здесь на себя посмотрите, — добавил он и вручил каждой по еженедельнику.

Невелика слава, но все-таки слава. А когда сообщают, что русские художники Парижу понравились, можно себя и звездой почувствовать.

Аллочка Саню расцеловала, и есть за что — хороший материал, удачные фотографии. Таню Александр Павлович сам поцеловал. Почему бы и нет?

— Давай-ка берись за салат, — скомандовал Сева. — А мне тоже журнальчик дай! Я на себя полюбуюсь.

Александр Павлович с удовольствием протянул экземпляр и ему. Севины работы его восхищали, и написал он о нем с проникновенностью. Сева пролистал, довольно хмыкнул, но целоваться с Саней не стал.

То и дело звонил звонок, все по очереди бегали открывать.

— Да не закрывайте вы дверь, — распорядился Сева. — Чего запирать, когда народ ждем?

Народ потихоньку подтягивался. Вновь прибывшие приняли кухонную эстафету, а Саня с Аллой и Татьяной уже сидели, попивали винцо, вспоминали Париж. Саня вдруг пожалел, что не прихватил гитару. Он все поглядывал на Татьяну — у нее такой необычный взгляд, глаза темные, чуть с косинкой. Молчаливая, спокойная. Инна тоже чаще молчала и была спокойная. И слушает Татьяна хорошо, внимательно-внимательно. А он ведь и не говорит ничего особенного. Пришел Вадик, все опять стали целоваться. Зашуршали еженедельники. В воздухе запорхали слова: Рим, вечный город, будущим летом! Все потянулись чокаться за новую поездку. Александр Павлович отметил, какая красивая, тонкая у Вадика рука. А на руке… Да нет! Не может быть! Но глаза Саню не обманывали — на руке таинственно поблескивало синевой Санино кольцо. То самое кольцо, сомнений у него никаких не было, — иссиня-серебристая печатка с лебедем. Рука Вадика была у него прямо перед глазами, и он прекрасно рассмотрел его. Вот только он считал кольцо женским, потому что ему на палец оно не влезло… Но, как видно, разные бывают пальцы… А Вера? Что же, выходит, Вера ни при чем?.. Под ложечкой у Александра Павловича стало пусто, что-то вроде тошноты подкатило к горлу. Гадко. Смешно. Противно. Молодые люди, приехавшие в Посад гости, да он и не рассмотрел их тогда. Не запомнил, кто Вадик, кто Петр, кто Юрочка. Да нет, не может быть. Чтобы Вадик?.. Мозговой центр и все прочее… Или, может, Вера? Да нет же, он влюблен в Катю. Взаимоотношения с Верой исключаются…

Александр Павлович перевел глаза на Вадика, и в глазах у него, очевидно, отразилось нечто такое, что молодой человек ощутил смущение, хотя чувство это было ему несвойственно.

— Что, по́шло? — спросил он. — Вам кажется, мужчины колец не носят?

— «По́шло» — на мой взгляд, неточное определение, — медленно, с улыбкой проговорил Александр Павлович. — Интересно знать, откуда оно у вас?

— Фамильная драгоценность, с родовым гербом. И напрасно вы так иронически улыбаетесь! — вспыхнул Вадик. — Да! И у нас до сих пор существуют дворяне!

«Ох, дворяне, дворяне, баловники, шалуны», — вздохнул про себя Александр Павлович и уточнил:

— Вы же, кажется, Вешников? Я только что писал про вашу книжную графику. Пойдемте, вручу вам журнал. А вы мне расскажете про род Вешниковых.

Он увлек за собой Вадика, славного, всячески симпатичного ему молодого человека, неглупого, даровитого, но с такими, согласитесь, оригинальными наклонностями! Как бы там ни было, Сане не хотелось, чтобы их необычайный по содержанию разговор стал достоянием остальной публики, поэтому он увел Вадика к окну и усадил на подоконник.

— Вот теперь я с удовольствием послушаю про фамильные драгоценности рода Вешниковых, — повторил он.

— Кольцо пришло ко мне престранным образом. Вы — писатель, вам будет интересно, — начал Вадик.

— Интересно, интересно, — отозвался Александр Павлович и протянул Вадику еженедельник, сверля его иезуитским взглядом. Он ведь не только писал про Вешникова, но и сказку про гусей-лебедей, похитителей чужого добра, знал с детства. — Расскажите. Мне очень интересно узнать, каков-таков род Вешниковых.

— Вешников я по отцу, матушка у меня Паренаго, лебедь — ее родовой герб. Род древний, но не знатный, обыкновенное служилое дворянство. Землей владели в Воронежской губернии, — спокойно рассказывал Вадик, и лицо у Александра Павловича невольно вытягивалось. — Активно участвовали в войне 1812 года, занимались просветительством, а больше ничем особо не отличились. Я позволил себе надеть кольцо, надеясь, что оно принесет мне удачу. Оно попало ко мне неожиданно, и я счел его добрым предзнаменованием. Я, знаете ли, готовил переломный момент в собственной судьбе. Все поставил на карту. Париж видел как главный рубеж. Все должно было измениться благодаря Парижу. Но Париж никак не давался мне в руки. Все на мази, все готово, и опять какая-нибудь проволочка. Я извелся, изнервничался. И тут Всеволод Андреевич приглашает поехать в Посад. Сами знаете, Посад — это Лавра, главная русская святыня. Я решил, что сама судьба мне указывает туда путь. Приехали, переночевали, хозяйка — знакомая Всеволода Андреевича, милейшая женщина, из русских красавиц, привечала, кормила, хлопотала… — Глаза Вадика странным образом затуманились. — Но это не важно, — прервал он сам себя.

Александр Павлович слушал Вадика с возрастающим интересом. Он, кажется, ошибся. Может быть, Вера, любительница сюрпризов, преподнесла им всем очередной сюрприз?

— Поутру ребята отправились в Лавру по делам, а я — без дела. Отстоял службу, молился истово. Мне было о чем молиться. После службы долго еще сидел у стен Лавры. Когда вернулся, ребята уже собирались уезжать. Предложили мне перекусить перед дорогой. Я отказался. Такой строй в душе, не до еды! И вдруг вижу в бокале кольцо. Взял. Мое! Родовое! Ну не чудо ли? После молитвы — обетование. — Вадик посмотрел на Александра Павловича, прося разделить с ним восхищение чудом.

Чудо… В самом деле чудо. Не возразишь. Александру Павловичу труда не составило сообразить, относительно чего, а вернее, кого, увиделось Вадику обетование… Больше всего на свете Вадиму в тот миг хотелось… Удивительно, что и самому Александру Павловичу тогда хотелось примерно того же. Или нет? Он уже совсем другого себе хотел? Вышел ведь из того возраста, когда вожделение принимают за любовь…

— Понимаете? Мне явили чудо! — повторил Вадик. — По-другому о кольце я думать не могу. И сейчас так думаю. Но смысл чуда иначе вижу. Тогда я решил, что это обетование, а теперь…

— А теперь? — спросил Александр Павлович.

— Теперь, — ответил Вадик, вперив взгляд в пустоту, — мне вообще все видится иначе. Париж не обманул. Стал поворотным пунктом.

«От ворот поворот», — не без ехидства закончил фразу Александр Павлович.

— Можно сказать, Тулон? — спросил он вслух.

— Да, можно сказать, Тулон, — согласился Вадим. — Но ведь удивительная история, правда же?

— Правда, — не мог не кивнуть Александр Павлович. — А девиз у вас, случайно, не «Беру, где найду»?

— Вы что, меня осуждаете? — удивился Вадик. — Но уверяю вас, я не брал чужого. Взял то, что принадлежит мне по праву.

«А если и мне по праву?» — подумал Александр Павлович, но почему-то не захотелось ему права качать. Права особые. Похожие на издевку. Хотя, глядя на Вадика, Александр Павлович даже в семейное предание поверил. Могло такое быть? Могло. С таким-то ощущением правоты! Но Вадик все равно был ему симпатичен. По-родственному, что ли?

Дискуссию о правоте Александр Павлович открывать не стал. И корни дворянские, Бог с ними, пускай в другом месте растят побеги. Хорошо, что Вадик его не заметил, не запомнил. Не он будет ему напоминать о себе и кричать: «Это я, я хозяин того дома, где вы забрали кольцо! Как вы посмели?!»

Кровь прилила к щекам Александра Павловича, он почувствовал, что покраснел до корней волос.

— Похоже, мы с вами не сможем понять друг друга, — произнес Вадик. — Я и не подозревал, что вы так трепетно относитесь к чужой собственности.

Но Александр Павлович думал о Вере. Ему было стыдно. Да, он трепетно относился к собственности. Заподозрил Веру в воровстве, а потом в романтической к себе склонности. Не только заподозрил, но поверил в эту склонность, даже привык к ней. Какая глупость! Самовлюбленность! Спесь! Он обидел ее. Вел себя как последний, наглый хам. Может, хамство в нем как раз и есть родовая дворянская черта? И что? Неужели он готов был осудить Вадика? Нет, раз уж тут мы все родственники, нужно быть друг к другу подобрее… Александр Павлович улыбнулся и небрежно махнул рукой:

— Да вы, Вадик, не обращайте на меня внимания! Простите, я несколько отвлекся от вашего рассказа, углубился в собственные мысли. Признаюсь, они меня огорчили, очень огорчили. Но вы тут ни при чем. С вами в самом деле случилось чудо. Не каждому выпадает такое.

Вадик сразу успокоился, не так ему было важно, что в действительности думает Александр Павлович, ему хотелось еще и еще раз утвердить как истину то, что пока еще даже для него истиной не было.

— Я уверен. Я знаю, что мне таким образом указали мое жизненное призвание. Помните, мы говорили с вами в Париже о судьбах русского искусства, так вот мне предуказано торить для нашего искусства дороги в Европу!

«А мне таким образом показали, что надо быть добрее, да, добрее друг к другу. Ведь все мы тут родственники. Все между собой родственники», — снова подумал, но не сказал вслух Александр Павлович, а вслух он сказал другое и очень ласково:

— Торите, голубчик, торите. Хорошо, если открываешь вдруг в себе такое призвание. — Александр Павлович похлопал молодого человека по плечу.

— И еще, знаете, я непременно вернусь в Посад, — неожиданно совсем другим тоном признался Вадик. — Я подумал… Да, я подумал… Но это не важно, — снова прервал он сам себя.

«Господи! Неужели он о Вере подумал?» — с изумлением спросил сам себя Александр Павлович и ответил, что скорее всего так и есть.

— Пойдемте, нас заждались, — сказал он, приглашая Вадима присоединиться к остальной компании.

— Спасибо вам за журнал, — спохватился Вадим. — Мы увлеклись посторонними вещами, и я чуть главного не упустил — я вам очень благодарен за публикацию, за оценку…

— Не за что, — отозвался Александр Павлович. — Я к вам искренне расположен и столь же искренне ценю.

Он не лукавил, не лицемерил, говоря это, а про себя продолжал размышлять, не без иронии, разумеется: «Сейчас во что только не верят! Колечко-то, может быть, в самом деле волшебное? Переходит из рук в руки, исполняет желание и дальше катится. Пока оно нам обоим Париж подарило. И Париж нам обоим помог. Расставил акценты. А дальше что? Куда оно Вадика поведет? В Посад? А дальше?..» Александра Павловича очень заинтересовал новый сюжет. Он внутренне приготовился понаблюдать за передвижениями колечка… И конечно, снова подумал о Вере. Подарок ее нужно непременно вернуть Ляле. А Севе нужно передать их с Вадиком разговор. Предупредить. Он Севе показывал кольцо, тот знает, как Саня дорожил им, и если увидит у Вадика, то… Или Вадик спросит его о Вере… Тут Александр Павлович себя остановил. А собственно, почему бы Севе не поучаствовать и в этой истории? Выйдет эффектно, оригинально. Учитель с учеником продолжат разговор на этико-эстетические темы. И любовный сюжет намечается.

А потом пожалел, что они не в Париже — пригласил бы Таню и пошли куда-нибудь потанцевать.