Против либерализма. К четвертой политической теории

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ИДЕИ ПРОГРЕССА

Идея прогресса является одной из теоретических пред­посылок модерна. не без причины ее часто называют «под­линной религией западной цивилизации». Исторически эта идея была сформулирована приблизительно в 1680 г. в ходе спора «ревнителей древности» и «модернистов», в котором участвовали Террасон, Перро, аббат де Сен­Пьер и Фон­тенель. Она уточнялась по инициативе следующего поко­ления, к которому принадлежали Тюрго, Кондорсе и Луи­-Себастьен Мерсье.

Прогресс можно определить как процесс, проходящий через этапы, последний из которых по времени рассматри­вается как наилучший и предпочтительный, т. е. качествен­ но превосходящий предыдущие. Такое понимание включа­ет в себя как описательный аспект (изменение происходит в заданном направлении), так и аксиологический (развитие понимается как улучшение). Таким образом, здесь гово­рится об ориентированном изменении, ориентированном на лучшее. Об изменении, одновременно необходимом (нельзя остановить прогресс) и необратимом (не существу­ет возможности возврата к прошлому). Улучшение неиз­бежно, а значит, завтра будет лучше, чем сегодня.

Теоретики прогресса делятся исходя из отношения к его направлению, ритму и природе сопровождающих его изме­нений, а также к его главным действующим лицам. Тем не менее все они согласны с тремя ключевыми идеями: 1) ли­нейная концепция времени и идея о том, что история имеет смысл, устремленный в будущее; 2) идея фундаментального единства человечества, эволюционирующего в одном и том же направлении; 3) идея о том, что мир может и должен быть изменен, подразумевающая, что человек является пол­ноправным хозяином природы. Эти три идеи обязаны своим появлением христианству. начиная с XVII в., с расцветом науки и техники, они пере­ формулируются в светском ключе.

Для древних греков реальна только вечность. Аутен­тичное бытие неподвижно: циклическое движение, под­разумевающее вечное возвращение одного и того же, яв­ляется наиболее совершенным выражением божественно­ го. если и существуют спады и подъемы, прогресс и упадок, то только внутри одного цикла, который неизбежно будет сменен другим (теория чередования веков у Гесиода, воз­ вращения Золотого века у Виргилия). С другой стороны, предопределенность идет из прошлого, а не из будущего. Термин архе отсылает нас одновременно к истоку («архаи­ка») и к авторитету («архонт», «монарх»).

В Библии история становится объективным феноме­ном, динамикой прогресса, который ведет в мессианской перспективе к наступлению нового мира. Книга Бытия на­деляет человека миссией «господствовать на земле». Темпо­ральность является тем вектором, благодаря которому наи­лучшее последовательно раскрывает себя в мире. Одно­ временно событие играет спасительную роль: Бог открывает себя исторически. С другой стороны, темпоральность направ­лена к будущему: от Творения ко Второму Пришествию, от райского Сада к Страшному Суду. Золотой век уже находится не в прошлом, но в конце времен: история закончится, и за­ кончится благополучно, по крайней мере для избранных.

Такая линейная темпоральность исключает всякое веч­ное возвращение, всякую смену циклов, которая имеет сво­им прообразом смену времен года. начиная с Адама и Евы священная история спасения подразумевает исключение всякого упоминания о вечности, проходит через неповто­ряющуюся стадию Ветхого Завета и в христианской версии находит свою кульминацию в Воплощении Спасителя. Блаженный Августин был первым, кто применил библей­скую концепцию к всемирной истории, заявив, что она раз­вивается к лучшему от века к веку. Теория прогресса секуляризовала эту концепцию истории, в результате чего по­ явились все историцизмы модерна. Главным различием между этими концепциями является то, что будущее в свет­ской версии заняло место потустороннего, а спасение было заменено счастьем. В христианстве прогресс мыслится ско­рее эсхатологически, чем исторически в полном смысле это­ го слова. Человек должен искать свое спасение здесь, внизу, не теряя, однако, из виду горнего мира. Кроме того, при­ знается превосходство божественного плана. наконец, хри­стианство, как и стоицизм, проклинает ненасытное жела­ние и говорит о том, что мудрость заключается не в умно­жении желаний, но в их ограничении. Однако, согласно Апокалипсису, Страшному Суду будет предшествовать бла­годатное тысячелетнее царство. Это видение мира вызвало к жизни учение Иоахима Флорского, секуляризовавшего теории Августина.

Для того чтобы прийти к своей современной формули­ровке, теория прогресса нуждалась в дополнительных эле­ ментах. Таковые появились уже в эпоху ренессанса, но по­ лучили расцвет в XVII столетии.

Бурное развитие науки и техники вкупе с открытием нового Света породили иллюзию существования бесконеч­ного поля для улучшения жизни. Фрэнсис Бэкон был пер­вым, кто использовал слово «прогресс» во временном, а не в пространственном значении. Он утверждал, что человеку предназначено господствовать над природой, познавая ее законы. Декарт также предлагал людям стать господами и хозяевами природы. Последняя, записанная на «матема­тическом языке» Галилея, становится отныне мертвой и бездушной. Космос сам по себе уже не является носителем смысла. Он теперь не более чем механизм, который надо разобрать, чтобы инструментализировать и лучше исполь­зовать. Мир становится чистым объектом для человека­ субъекта. Человек усваивает убеждение в том, что благодаря всесильному рассудку он может быть самодостаточным.

Космос древних уступает место современному космосу — гомогенному, геометрическому и (быть может) бесконеч­ному, управляемому причинно­следственными связями. Модель, наиболее близкая этой механической модели — это модель часов. Время тоже становится гомогенным, из­меряемым. Это «время торговцев», замещающее «время крестьян» (Жак Ле Гофф). новый научный дух выковывает техническую ментальность. Основной задачей техники яв­ляется аккумулировать полезность, т. е. помогать в произ­водстве полезных вещей.

Существует очевидное совпадение между этим научным оптимизмом и устремлениями класса буржуазии утвер­диться на национальных рынках, создание которых идет рука об руку с созданием централизованных королевств. Буржуазное мировоззрение рассматривает в качестве «реальных» только исчисляемые вещи, т. е. рыночные ценно­сти. Позже Жорж Сорель назовет теорию прогресса «бур­жуазной доктриной».

В XVIII в. классические экономисты (Адам Смит, Бернар Мандевиль, Дэвид Хьюм) в свою очередь реабилитирова­ли ненасытное желание: по их выкладкам, нужды человека способны непрерывно увеличиваться. По их мнению, в природе человека всегда желать большего и действовать соответственно, непрерывно изыскивая свой интерес. Бу­дучи связанными с оптимизмом, эти воззрения сделали от­носительной тематику первородного греха или постара­лись стереть память о ней.

Новые умы особенно подчеркивали накопительный ха­рактер современного знания. Выводом из этого становится необходимость существования прогресса: чем больше будет всего, тем лучше будут идти дела. Хороший разум «состоит из всех, которые ему предшествовали», что подчеркивает превосходство современных людей. В Средневековье Бер­нар Клервоский говорил: «Мы — карлики, стоящие на пле­чах у гигантов». А вот в новое время авторитета древних уже не стало. напротив, Традиция стала рассматриваться как препятствие на пути рассудка. Сравнение прошлого с на­ стоящим, всегда в пользу последнего, помогло раскрыть движение к будущему. Само это движение стало трактовать­ся в повелительном наклонении: прогресс, рассматривав­шийся ранее как цель движения, стал отныне определяться как принцип эволюции.

Другой идеей, уже сформулированной Августином, яв­ляется идея о едином человечестве, которое постепенно избавляется от «детства» первых веков, чтобы войти во взрослый возраст. Тюрго говорит о «роде человеческом, рас­ смотренном с самых своих истоков… который в глазах фи­лософа, несмотря на всю свою необъятность, имеет и свое детство, и свое взросление». Механизм здесь уступает место органицистской метафоре, но это парадоксальный органи­цизм, поскольку он не имеет представления ни о старости, ни о смерти. Эта идея коллективного организма, становя­щегося все более «взрослым», положила начало современ­ной идее развития, понимаемого как безграничный рост. В XVIII столетии это привело к определенному презрению к детству, которое шло рука об руку с презрением к началу и к происхождению, понимавшимся как низшие состояния. Понятие «прогресса» подразумевает также идолатрию нового: всякое новшество априори лучше, исходя только из его новизны. Данная жажда нового, которое позициониро­валось как синоним лучшего, стала одной из тяжелых ма­ний современности. В искусстве она привела к появлению авангарда, имеющего свои аналоги в политике.

Теория прогресса обладает всеми своими составляющи­ми. Тюрго в 1750 г., а затем Кондорсе выразили ее в следую­ щей формуле: «Вся совокупность рода человеческого посто­янно идет к все большему совершенству». История челове­чества отныне трактуется как нечто формально и актуально единое. От христианства здесь остается идея о будущем со­вершенстве человечества и о том, что оно движется к единой цели. При этом отброшена роль Провидения, место кото­рого заступает человеческий рассудок. Универсализм отны­не основывается на предпосылке «единое и целое в каж­дом», игнорирующей все контексты, сметающей все частные различия.

Параллельно человек позиционируется в теории про­гресса не только как существо с неутолимыми желаниями и нуждами, но и как существо, совершенствуемое до беско­нечности. новая антропология рассматривает человека из­ начально как чистый лист бумаги, как комок мягкой и по­ датливой глины, или он наделяется абстрактной «приро­дой», совершенно оторванной от конкретных условий его существования. Человеческое разнообразие, индивидуаль­ное или коллективное, рассматривается как несущественное и подверженное влиянию образования или среды. Понятие искусственного становится центральным и является сино­нимом рафинированной культуры. Человек может достичь человечности, только преодолев природу, от которой надо освободиться, чтобы стать «цивилизованным».

Таким образом, человечество должно освободиться от всего, что создает препятствия на его пути к прогрессу: от «предрассудков», «суеверий» и «груза прошлого». Отсюда косвенно вытекает оправдание террора: если необходимой целью человечества является прогресс, то тот, кто стоит преградой на его пути, должен быть подавлен; тот, кто про­тивится прогрессу человечества, может быть с полным правом исключен из его рядов и объявлен «врагом народа» (отсюда сложности в примирении двух кантовских тезисов о равном достоинстве людей и прогрессе человечества). То­талитарные режимы модерна (советский коммунизм, на­ционал­социализм) вывели из этого идею «лишних людей», одно лишь существование которых мешает наступлению «прекрасного нового мира».

Такое отрицание природы и прошлого часто представ­ляли как отказ от детерминизма. В действительности же детерминация прошлым просто сменилась детерминацией будущим, поиском «смысла истории».

Присущий теории прогресса оптимизм распространил­ся на все сферы, на человека и общество. Царство разума должно было распространиться на общество, «прозрачное» и умиротворенное. «Приятная коммерция» (Монтескье), считавшаяся желанной для всех слоев общества, должна была заменить конфликт (прогрессисты наивно считали, что возможно построить бесконфликтное общество) тор­говым обменом. Аббат де Сен­-Пьер еще до Канта выступил с проектом «вечного мира», жестко раскритикованным Руссо. Кондорсе призывал рационально усовершенство­вать язык и орфографию. Мораль должна была стать чем­ то вроде науки. Система образования должна была отучить детей от всех «предрассудков», которые понимались как источник всякого социального зла, и научить их действо­вать только с помощью разума.

Движение человечества к счастью было проинтерпрети­ровано и как достижение морального совершенства. люди Просвещения считали само собой разумеющимся, что в бу­дущем разум усовершенствуется и человечество станет мо­рально лучше. Прогресс уже не считался чем­то внешним по отношению к существованию. Он должен был изменить человека. Прогресс, достигнутый в одной области, неизбежно должен был перекинуться на остальные. Материальный про­гресс должен был повлечь за собой прогресс моральный. В политическом плане теория прогресса исполнена духа отрицания политики. Взгляд теоретиков прогресса на Го­сударство крайне амбивалентен. С одной стороны, Государ­ство нарушало автономию экономики, считавшейся пре­ имущественной сферой «свободы» и рационального дей­ствия. Уильям Годвин говорил, что правительства по своей природе препятствуют движению человека вперед. С другой стороны, в контрактуалистской теории Гоббса Государство позволяло человеку преодолевать противоречия, вытекаю­щие из его «природного состояния». Таким образом, Государ­ство считалось одновременно и двигателем прогресса, и пре­пятствием на его пути.

Наиболее распространенной является идея о том, что политика сама должна стать рациональной. Она должна перестать быть искусством, управляемым принципом му­дрости, и стать наукой, управляемой принципом разума. В просвещенческой картине мира общество выглядело как механизм, а люди — как его винтики. Оно должно управ­ляться по принципам, столь же незыблемым, как и научные принципы физики. Монарх рассматривался как механик, в обязанности которого входило развивать «социальную физику» к «наибольшей общественной пользе». Эта кон­цепция послужила причиной появления технократии и ад­министративно-­управленческого понимания политики у Сен­-Симона и Огюста Конта.

Говоря о прогрессе, очень важно знать, является ли он бесконечным или останавливается на какой­либо финаль­ ной стадии, которая станет либо абсолютной и последней новизной, либо восстановлением прошлого совершенно­ го состояния: гегелевский синтез, бесклассовое общество Маркса, «конец истории» Фрэнсиса Фукуямы и т. д. Можно также задаться вопросом, познаваема ли конечная цель истории (если она существует). В какую сторону развора­чивается прогресс или он разворачивается только на са­мого себя?

Здесь либералы имеют обыкновение считать прогресс бесконечным улучшением человеческого состояния, в то время как социалисты думают, что у прогресса есть опреде­ленный счастливый конец. В этом втором отношении смешиваются прогрессизм и утопизм: поступательное движе­ние должно привести к стационарному состоянию, история движется лишь для того, чтобы яснее обрисовать свою цель. Первое направление претендует на то, чтобы быть более реалистичным. но так ли это? С одной стороны, если чело­ век движется к совершенству, которое должен реализовать, то не наступит ли день, когда совершенствование прекра­тится? С другой стороны, если у прогресса нет познаваемой цели, то как оценить, является ли последующая стадия раз­ вития общества прогрессом по отношению к предыдущей? Другой вопрос: является ли прогресс безличной, некон­тролируемой силой или люди могут вмешиваться в него, чтобы ускорить его поступательное движение или отбро­сить то, что ему мешает? является ли прогресс постоянным и непрерывным или подразумевает качественные скачки и разрывы? Можно ли, вмешавшись в прогресс, улучшить его ход или таким образом есть риск, напротив, его замед­лить? В этом аспекте либералы, сторонники «невидимой руки», также отличаются от социалистов, кажущихся во­ люнтаристами и революционерами.

Теория прогресса достигает своего апогея на Западе в XIX веке. Она переформулируется в новую эпоху, отме­ченную промышленной модернизацией, научным позити­визмом, эволюционизмом и большими историцистскими теориями. Теперь акцент смещается более на науку, нежели на раз­ ум в философском понимании этого слова. надежду теперь связывают с научной организацией общества. наука явля­ется отныне матрицей всех феноменов. Это тема, к которой постоянно возвращаются Фурье со своими фаланстерами, Сен­-Симон со своими технократическими принципами, Огюст Конт со своим «Катехизисом позитивизма» и «рели­гией прогресса». Термины «прогресс» и «цивилизация» становятся почти синонимами. Кстати, это служит обоснованием колониза­ ции, которая необходима для того, чтобы повсюду распро­странить блага цивилизации.

Понятие прогресса было переосмыслено в свете дарви­новского эволюционизма. Эволюция живого существа так­ же была интерпретирована как прогресс (особенно Гер­бертом Спенсером, считавшим прогресс эволюцией от про­стого к сложному, от гомогенного к гетерогенному). Итак, условия прогресса ощутимо изменились. Механицизм Про­свещения теперь стал сочетаться с биологическим органи­цизмом, в то время как апология пацифизма уступила место воспеванию «борьбы за жизнь». Прогресс теперь становится селекцией наиболее «способных» («лучших») в перспективе конкуренции. Такая интерпретация устраивает западный империализм: цивилизация Запада самая лучшая, потому что она наиболее развитая.

Это было пиком социального эволюционизма. История человечества была разделена на последовательные «ста­дии», соответствовавшие различным этапам прогресса. распределение различных культур в пространстве было экстраполировано на время: «примитивные» общества должны были служить западным людям примером из их собственного прошлого («современные предки»), в то вре­мя как Запад представлял их будущее. Кондорсе уже разде­лял историю общества на десять последовательных этапов. Гегель, Огюст Конт, Карл Маркс, Фрейд и т. д. предлагали похожие схемы. Например, от «верований» к науке, от «тео­логического» этапа к этапу позитивной науки, от «прими­тивной» или «магической» ментальности к ментальности «цивилизованной».

Эта теория, сопряженная с научным позитивизмом, ко­торая затрагивает в первую очередь антропологию и пита­ет иллюзию о том, что можно расположить культуры на ценностной шкале, породила расизм. Последний рассмат­ривает традиционные цивилизации либо как определенно низшие, либо как «запаздывающие в развитии». «Цивили­заторская миссия» колониальных держав состоит в том, что­ бы преодолеть это опоздание. расизм же полагает, что су­ществует универсальный критерий, всеобъемлющая парадиг­ма, позволяющая выстроить иерархию культур и народов. Он прямо связан с универсализмом прогресса, скрывающим неосознанный или замаскированный этноцентризм.

Мы не будем обсуждать здесь ни критику идеи прогрес­са, разворачивающуюся в эпоху модерна, начиная с Руссо, ни противопоставленные теории прогресса многочислен­ные доктрины упадка, или декаданса. Отметим только, что последние часто (но далеко не всегда) представляют собой негативных двойников, зеркальные отражения идеи про­гресса. Идея необходимого движения в истории сохраняет­ся, но в обратной перспективе: история воспринимается не как постоянное развитие, но как неумолимый регресс. Фактически учения об упадке, или декадансе, еще менее объективны, чем прогрессизм.

На протяжении как минимум двадцати лет не перестают появляться работы, разоблачающие «иллюзию о прогрес­се». некоторые авторы даже объявили прогресс «мертвой идеей» (Уильям Пфафф). Действительность, однако, имеет гораздо больше нюансов. Сегодня теория прогресса ставит­ся под вопрос, но несомненно, что она выживет в различных формах.

Тоталитарные режимы XX века и две мировые войны подорвали оптимизм двух предшествующих веков. Утрата иллюзий и крушение революционных надежд привели к идее о том, что современное общество, каким бы бессмыс­ленным и безнадежным оно ни казалось, является един­ственно возможным. Общественная жизнь все больше вос­принимается в оптике фатализма. Грядущее, которое ста­новится все более непрогнозируемым, вызывает больше тревог, нежели надежд. Углубление кризиса кажется более вероятным, чем «светлое будущее».

Идея прогресса дала серьезную трещину. никто уже больше не верит в то, что материальный прогресс делает человека лучше, а прогресс, достигнутый в одной области, автоматически перекидывается на другие. В «обществе ри­ска» (Ульрих Бек) прогресс проявляет себя амбивалентно. Уже признается, что за те преимущества, которые он дает, приходится платить дорогой ценой. Дикая урбанизация по­ родила многие социальные патологии, а промышленная модернизация вызвала беспрецедентную деградацию есте­ственной жизни. Сильное разрушение окружающей среды дало начало многочисленным экологическим движениям. Они были первыми, кто усомнился в однозначности про­гресса. Безграничное развитие технической науки постави­ло вопрос о своих целях. Прогресс наук уже не воспринима­ется как нечто приносящее человечеству безусловное благо. Само знание, как видно из дебатов, которые были вызваны появлением биотехнологий, воспринимается как источник угроз. Все более и более широкие слои населения понимают, что оно не является синонимом лучшего. Они начинают проводить различие между «иметь» и «быть», между мате­риальным благополучием и счастьем в собственном смысле этого слова.

И все же тематика прогресса продолжает оставаться при­влекательной, по крайней мере в символическом плане. Политический класс продолжает взывать к «прогрессивным силам» против «людей прошлого» и обличать «средневеко­вый обскурантизм». В общественном дискурсе слово «про­гресс» сохраняет положительный резонанс.

Ориентация на будущее также остается доминирующей. Даже если ближайшее будущее воспринимается как источ­ник угроз, с далеким будущим связываются надежды на луч­ шее. Культ новизны, обретший новую опору в виде техно­логий и смены мод, диктуемой массмедиа, сегодня сильнее, чем когда­либо. Многие продолжают верить и в то, что че­ловек тем свободнее, чем более он избавился от своих био­логических характеристик и исторической обусловленно­сти. По­прежнему правит бал индивидуализм, опирающий­ся на плохо замаскированный западный этноцентризм и идеологию прав человека. Сейчас он выражается в раз­ рушении семьи, упразднении социальных связей и дискре­дитации традиционных обществ стран Третьего мира, где индивиды все еще сохраняют солидарность в рамках своей общины.

Однако, прежде всего, идеология прогресса остается представленной в своей продуктивистской версии. Она под­питывается идеей о том, что бесконечный рост является нормальным и желательным, о том, что лучшее будущее обязательно наступит благодаря увеличению объема производства материальных благ, чему поспособствует мон­диализация. Эта идея инспирирует сегодня идеологию «развития», которая по­прежнему рассматривает общества Третьего мира как «недоразвитые», а западную модель про­изводства и потребления как вожделенную цель для всего человечества. Эта идеология развития была сформулирова­на в 1960 году Уолтомростоу, перечислившим стадии, кото­рые должны пройти все страны мира для достижения уровня потребления развитого торгового капитализма. Как показа­ ли различные авторы (Серж Латуш, Гилберт Рист), теория развития является всего лишь верованием. Когда это верова­ние будет отброшено, прекратит свое существование и идео­логия прогресса.