ЛИЦОМ К ЛИЦУ С МОНДИАЛИЗАЦИЕЙ

Весь мир говорит сегодня о мондиализации, главном явлении наших дней, которому придают наибольшее зна­чение и рассматривают как нечто фатальное. Этот феномен представляется в качестве движения, трансформирующего мир, которому никто не в силах противостоять. Это явление рассматривается чуть ли не в виде мертвой зыби на гори­зонте у нескольких будущих поколений. Англосаксы пред­почитают говорить о «глобализации». Интересно, что сам термин «глобализация» был запущен начиная с 80­х годов в общественное сознание по ту сторону Атлантики теорети­ками и пропагандистами так называемого «глобального про­дукта» или «глобальных коммуникаций». Эти стратеги мар­кетинга выдвинули в 80­е тезис о том, что один и тот же товар благодаря идентичной рекламе может дойти до максималь­ного количества возможных покупателей, не приспосабливая рекламу к культурным различиям между людьми, но вовле­кая их в «надкультурную» глобальную общность.

Однако что же все­таки понимать под «мондиализаци­ей»? несмотря на большое количество работ, посвященных этому явлению1, данное понятие остается неясным. Для од­ них мондиализация — это феномен преодоления националь­ного государства. Для других она, прежде всего, — новый тип отношений между трудом и капиталом, представляю­щий собой «офинансовление» капитала и новый раскол между квалифицированным и неквалифицированным тру­ дом. некоторые видят в ней вторжение в мировую торгов­лю новых действующих лиц с Юга. Другие делают акцент на расширении обменов и интеграции услуг в международ­ной торговле, а также на «информационной революции». Так кто же прав?

Мне думается, что нужно отличать культурную мондиа­лизацию от мондиализации финансовой и экономической. Эти два явления во многом накладываются друг на друга, но не смешиваются.

Одна из характерных черт экономической мондиали­зации состоит во взрывном росте обменов и финансовых потоков. Международная торговля сегодня растет быстрее, чем национальное производство (валовые национальные продукты). В 1990 г. доля международной торговли в миро­вом ВВП составляла 15 %. Только за 5 лет, с 1985 по 1990 г., мировой экспорт увеличился на 13,8 %. Биржевая торговля в период с 1960 по 1989 г. удвоилась, в то время как финан­совые потоки выросли в четыре раза. В то же время измени­лась и природа финансовых потоков. Объем краткосрочных финансовых вливаний в два раза превзошел аналогичный показатель по прямым долгосрочным инвестициям. Эти краткосрочные инвестиции росли быстрее, чем мировое бо­гатство. Их процентная ставка увеличилась с 15 % в период с 1970 по 1985 г. до 28 % в период с 1985 по 1990 г. В этот период их объем вырос в 4 раза: с 43 млрд долл. в 1985 г. до 167 млрд в 1990 г. Мы присутствуем при наступлении гло­бальной экономики, когда рост ВВП зависит от внешней торговли и международных финансовых потоков.

Другой характерной чертой является увеличение роли информатики и электроники. Сокращая время передачи новостей и способствуя их узнаванию в режиме «реального времени» в любой точке земного шара, информационные технологии способствуют мгновенному ценообразованию, на которое раньше уходили недели. новые технологии ин­ формации и коммуникации способствуют беспрецедентной мобильности финансовых потоков. на биржах, связанных друг с другом, более не заходит солнце. Капиталы в поисках наибольшей доходности перемещаются из одной точки земного шара в другую со скоростью света. Эта финансовая глобализация особенно важна: рынок капиталов является единственным, допускающим мгновенное извлечение до­ ходов — из разницы курсов ценных бумаг.

Благодаря такой мобильности объем сделок на рынках ценных бумаг обладает фантастическим ростом. Он дости­гает сегодня 1200 млрд долларов ежедневно. Эти суммы проистекают из банковских вкладов, свободных оборотных сумм транснациональных компаний, из текущих капиталов и сумм, специально зарезервированных финансовыми об­ществами для этих целей. Фундамент системы основыва­ется на разрыве в ценах, увеличивающих день ото дня, час от часу прибыли, превосходящие доходы от промышлен­ного производства или классической коммерции. Предвидя изменение курсов валюты, информатизация способству­ет мгновенному перемещению огромных масс капитала, ускользающих от контроля центральных банков тех или иных стран. Термин «экономика казино» довольно верно определяет природу этого явления. Все это заканчивается финансовой нестабильностью и тенденцией к увеличению прибылей, приводящей к поискам наиболее рентабельного вложения капитала.

Некоторые авторы прослеживают глобализацию начи­ная с 70­х годов XX в., отмеченных топливным кризисом и кризисом международного товарообмена. Именно в эту эпоху мы присутствуем при замедлении производительно­сти труда и росте процентных ставок в индустриальных странах, при увеличении потребительского спроса на това­ры и услуги, постоянное обновление которых становится главной составляющей, при усложнении внешнего финан­ сового контроля, при росте платежного дефицита в амери­канской экономике, ведущего к увеличению спекулятив­ных ценных бумаг.

Этот процесс продолжается в 80­е годы увеличением общественной задолженности, вызывающим развитие рынков капитала, и, особенно, волной дерегуляции эконо­мики, поднявшейся в США во время президентства Рейга­на и охватившей весь западный мир. Государства начинают оборонительные бои против роста могущественной финан­совой интеграции, опирающейся на три D: устранение гра­ниц (décloisonnement), устранение посредников (désinter­ mediation), устранение регулирования (déregulation).

Эти процессы позволили вынести большие сделки на международный уровень и открыли рынок ценных бу­маг государства и больших компаний для иностранных игроков. Одновременно произошедшее практически мгно­венно в начале 90­х годов разрушение советской системы и внезапный переход бывших стран социалистического ла­геря к «дикому капитализму» сопровождались приходом на мировой рынок труда дополнительных 2,5 млрд чело­ век и создали иллюзию единой планеты, свободной от про­тивостояния военных блоков.

Серия этих событий, однако, встраивается в гораздо бо­лее длинную хронологию. Мондиализация не является ни извращением капиталистической системы, ни радикально новым явлением, ни результатом заговора, но вписывается в вековую динамику, присущую самой сути капитализма.

«Тенденция к созданию мирового рынка входит в саму кон­ цепцию капитала», — писал Карл Маркс еще в XIX в.2 Филипп Энгельхард, по­видимому, прав, когда пишет, что «глобализация является последней попыткой искус­ственно раздуть пламя западного модерна»3. Мондиали­зация является развитием и углублением серии метамор­фоз, задававших ритм капиталистической экономике с са­мого начала, когда с открытием ценности обменов она стала функционировать на основе индивидуализма и универса­лизма в атмосфере метафизики субъективности и придания ценности исключительно извлечению материальной выго­ды. Она начинается вместе с расцветом долгосрочной ком­мерции итальянских городов­государств XIV в. Она про­должается в эпоху Великих географических открытий, про­мышленной революции и колонизации. Англия между 1860 и 1873 г. уже становится ядром системы международной торговли. В 1885 г., выступая в Палате депутатов парламен­та, Жюль Ферри заявил: «Создание новой колонии являет­ся созданием рынка». Колонизация вызвала не только рас­пад традиционных обществ Африки и Азии, но и проникновение западных товаров на развивающиеся рынки, а вместе с ним и увеличение возможностей для торговли. Отказ от этой практики произошел только после того, как она потеряла рентабельность, т. е. когда содержание колоний стало стоить дороже, чем прибыли от них4.

Установление рынка исторически неотделимо от мас­штабного процесса интернационализации обменов. Теоре­тики классической политэкономии, появившейся в XVIII в., полагали, что свободная циркуляция товаров и услуг долж­на привести к выравниванию производительных систем и уровней жизни. Таким образом, капитализм изначально обозначил себя в качестве кочевника. Как отмечает Жак Адда: «Мондиализация вернула капитализму его изначаль­ное звучание, более транснациональное, чем интернацио­нальное, позволяющее ему пользоваться границами и госу­дарствами, традициями и народами для достижения главной цели — извлечения максимально возможной прибыли»5. Мондиализация, несомненно, является результатом рас­ тянутого на столетия процесса, но тем не менее, не будучи его простым механическим повторением, она привносит с собой ряд новых характеристик, на которых нам хотелось бы остановиться.

Помимо информационной революции, о которой уже говорилось, и преобладания обменов промышленными товарами над сырьевыми обменами, хотелось бы остано­виться на небывалой независимости, которую приобрела финансовая сфера от сферы производства. Отсутствие биржевого регулирования в 80­х годах привело к приходу спе­кулятивного капитализма, который начал доминировать над промышленным. Денежная масса, циркулирующая в мире, сегодня в 15 раз превышает объем произведенной продукции! Этот финансовый пузырь состоит как из фон­дов частной экономики, так и экономики государственной и общественной (государственный долг и накопительные пенсионные фонды). Он навязывает всему спекулятивную, если не криминальную, логику: торговля наркотиками и коррупция становятся структурными элементами экономи­ческого порядка.

Другой новый факт: всеобщее распространение рынка. Сегодня трансакции охватывают даже те сферы, которые долго от них ускользали. Культура, мир искусств, природ­ные ресурсы, специфические услуги, продукты интеллекту­альной собственности вовлекаются в логику товарообмена. рыночная игра превращает все вещи в товар. То, что входит в рыночную систему в качестве живого объекта, на выходе превращается в товар, т. е. в мертвый продукт.

Изменились и сами игроки. еще недавно главными дей­ствующими лицами были государства. Сейчас ими являются могущественные транснациональные компании. Финансо­вые рынки все настойчивее диктуют свои правила, а участие банков в экономической игре все более автономизируется от сферы реальной производственной экономики. Происхо­дит переход от мира, организованного вокруг национальных государств, к «миру­экономике», структурированному но­выми игроками.

Это сущностная трансформация. еще несколько десяти­летий назад буржуазные национальные государства опре­деляли политическую и социальную природу националь­ных производственных систем. Внутрикапиталистическая конкуренция развертывалась главным образом между государствами. Главным феноменом мировой капиталисти­ческой системы была ее территориализация, т. е. укоре­ненность в пространстве, ограниченном пределами и воз­можностями национальной экономики. рынок, пусть и агрессивно развивающийся, был прежде всего явлением национальным. Крупные фирмы, даже имевшие зарубеж­ные филиалы, функционировали в соответствии с логикой развития экономики своей страны. Экономика и политика совпадали в общих чертах, откуда проистекала важность экономической политики, проводимой государством. наконец, страны Третьего мира не входили в промышлен­ную систему, что вызывало большой контраст между ин­дустриальными центрами и периферией.

Сегодня мировая интеграция капитала вызвала разру­шение национальных производительных систем и предо­пределила включение их на правах сегментов в глобальную производительную систему. различные составляющие про­изводства настолько рассеяны в пространстве, что располо­жены часто очень далеко от головного предприятия и даже порой ускользают от его финансового контроля. Конечный продукт включает в себя столь разные технологические со­ставляющие, что невозможно определить ни вклад каждого государства в это производство, ни национальную принад­лежность тех или иных изделий. Роберт Райх пишет, напри­ мер, о том, что когда американец покупает автомобиль в компании «Дженералмоторс», то из 20 000 долларов, за­ траченных им на эту покупку, только 800 возвращается к американским производителям6. Мондиализация вызыва­ет реорганизацию планетарного пространства, ведущую к детерриториализации капитала. Происходит переход от фиксированного пространства к «текучему пространству», т. е. к сетевой организации. Сеть не соответствует никакой территории, но, вписываясь в рынок, позволяет ему эманси­пироваться от государственных и политических ограниче­ний. В первый раз в мировой истории экономическое и политическое пространство оказываются разделенными. В этом состоит главная сущностная характеристика мондиа­лизации.

Теперь я хочу приступить к обзору транснациональных компаний (ТнК). Появление крупных промышленных фирм, способных планировать свою деятельность в миро­вом масштабе и осуществлять глобальные стратегические планы, служит еще одной характеристикой глобализации. ТнК — это те фирмы, которые реализуют более половины своей деловой активности за рубежом. В 1970 г. было 7000 таких компаний. Сейчас их уже 40 000. Они контролируют 206 000 филиалов, в которых работает, однако, не более 3 % мирового населения (73 млн человек). Об их могуще­стве и возможностях свидетельствуют те факты, что в 1991 г. показатели их деловой активности превосходили общий объем мирового экспорта товаров и услуг, что они контро­лируют прямо или косвенно треть мировых прибылей (4800 млрд долларов), что 200 крупнейших из них моно­полизировали четверть планетарной экономической актив­ности. необходимо отметить, что 33 % мировой коммер­ции отныне осуществляется между филиалами одной и той же фирмы, а не между различными предприятиями. Эти сетевые компании оперируют суммами, превосходящими всякое воображение. например, сумма годовых сделок ком­пании «Дженералмоторс» в 2001 г. (177,7 млрд долл.) пре­ восходила ВВП Индонезии; тот же показатель компании «Форд» (177,2 млрд) — ВВП Турции; «Тойоты» — ВВП Португалии; «Юнилевер» — ВВП Пакистана; «нестле» — ВВП Египта. WalMart, американское предприятие, занима­ющее первое место по объему сделок (219,8 млрд), с 1,3 млн служащих (специализируется в сфере розничной торгов­ ли), за последние пять лет увеличило свою капитализа­цию в четыре раза. В 2001 г. его чистая прибыль составила 6,67 млрд долларов.

Эти фирмы, государственная принадлежность которых играет чисто формальную роль, долгое время были озабо­чены не повышением рентабельности, но максимальным увеличением прибылей, что не могло не повлечь за собой негативные социальные последствия.

Они более стремятся к контролю над рынками, чем к производству. Это прежде всего финансовые группы, вкладывающие свои прибыли в различные деривативы вместо того, чтобы распределять их между акционерами или инвестировать в производство для создания новых ра­бочих мест. Им, более богатым, чем государства, нетрудно подкупать политиков и коррумпировать чиновников и ад­министрацию.

Для того чтобы выдержать конкуренцию, ТнК разрабо­тали новую стратегию. Прибыли, извлеченные из произ­водства, более не вкладываются как классические инвести­ции. Им нужно находить другое применение в «текучих ка­питалах» для того, чтобы избежать сильного и внезапного обесценивания акций компаний, как это имело место в 30­е годы. Борьба за рынки заставляет их привлекать в мировой пролетариат наименее оплачиваемые и социально защи­щенные элементы для того, чтобы максимально увеличить прибыль и уменьшить себестоимость продукции7. В то вре­мя как ранее развитые страны довольствовались эксплуа­тацией рынков своих колоний и бывших колоний, сбывая на них продукцию своей промышленности, ТнК реэкспор­тируют в западные страны товары, произведенные на наи­более дешевых по себестоимости производствах Юга. Мондиализация способствует переносу части деловой ак­тивности в развивающиеся страны с помощью реорганиза­ции мирового производственного цикла и превращения ло­кального ремесленного труда в индустриальное производ­ство. Этот феномен, ставший повсеместным, начиная с 80­х годов является не чем иным, как экстенсивной реоргани­зацией объема заработков в международном масштабе. Для того чтобы сконцентрировать максимум финансовых средств в центрах принятия решений, свобода движения капиталов заставляет сокращать накопительную и покупательную способность в местах производства8.

Параллельно началось массированное вторжение в ми­ровую торговлю новых игроков из стран Азии и, в меньшей степени, из латинской Америки и бывшей советской импе­рии. В этом тоже состоит новизна момента. В прошлом раз­ рыв в уровне зарплат между Севером и Югом дублировался разрывом в уровне производства и качестве продукции. Появление новых индустриальных стран (нИС) и утверж­дение ТнК в некоторых государствах Юга радикально из­менили ситуацию. В 1995 г. годовой доход на душу населе­ния в Сингапуре превысил соответствующий показатель во Франции. несомненно, в будущем этот феномен увеличит свой размах.

Необходимо отметить, что успех нИС вовсе не означает истинность либеральных тезисов. Азиатское «экономиче­ское чудо» проистекает из своеобразной культурной обста­новки в этих странах9 и национализма их правящих элит, что можно наблюдать на примере Японии, Китая, Кореи и Сингапура. Объясняется оно и волевой промышленной по­литикой этих стран, которые, вместо того чтобы доволь­ствоваться скромным местом, отведенным им первоначаль­но ТнК, стали выпускать не наиболее дешевую, а относи­ тельно дорогую и востребованную в мире продукцию.

Мондиализация модифицировала конкуренцию между государствами. Отныне конкурентоспособность предпри­ятий различных государств не совпадает с конкуренто­способностью самих государств. Транснациональное про­странство, в котором действуют большие фирмы, более не совпадает с оптимальной организацией национальных пространств. Позиции той или иной страны в мире отныне определяются только уровнем конкурентоспособности ее продукции на мировом рынке. Ее предприниматели для того, чтобы удержаться на этом рынке, должны найти оптимальное соотношение между риском и отдачей или себе­ стоимостью и прибылью. В конечном счете государства ста­новятся точками в производительном пространстве больших фирм, а понятие сравнительной прибыльности приобретает абсолютный характер.

У государств отныне нет другой возможности, кроме как следовать политике конкурентоспособности, невзирая на ее социальные издержки. Все это происходило в европе на­чиная с 80­х годов, вначале под влиянием либеральных теорий, воплощавшихся на практике Рональдом Рейганом в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании, а затем из-­за «критериев конвергенции», обозначенных в Маастрихтском договоре. Это принятие требований глобализации приняло следующие формы: всеобщая либерализация и дерегламен­тация, приоритет экспорта над внутренним потреблением, приватизация государственных предприятий, мировой ры­нок как определяющий фактор цен и зарплат, открытие на­циональных рынков для международных инвестиций, про­грессирующее упразднение пособий и других форм соци­альной поддержки, вообще урезание всех видов расходов, не имеющих отношения к повышению конкурентоспособ­ности, в том числе на образование и охрану окружающей среды. европейские государства одно за другим переходили к строго монетаристской политике, борясь с инфляцией с помощью высоких процентных ставок. Все это вело к уве­личению безработицы и замедлению экономического ро­ ста. Кроме того, финансовые капиталы облагались мень­ шими налогами, чем заработная плата, что вело к сниже­нию доли частных капиталов в общих расходах.

Одновременно долговой кризис заставил страны Треть­ его мира предпринимать аналогичные меры: МВФ (Между­ народный валютный фонд) и Всемирный банк в своих про­ граммах «структурного оздоровления» прописывали этим государствам те же рецепты, что и развитым странам, что вело к еще более катастрофическим последствиям.

Международные организации стали инструментами на службе у мондиализации. МВФ и Всемирный банк при­ званы навязать странам либерализацию, увеличить теку­ честь капиталов и подчинить экономики стран Третьего мира цели обслуживания внешнего долга. G8 («Большая восьмерка») призвана направить усилия лидеров развитых стран мира на помощь в ликвидации последствий кризисов вместо того, чтобы устранить их причины. Однако наибо­лее масштабная роль отведена Всемирной организации по тарифам и торговле (ГАТТ) и Всемирной торговой орга­низации (ВТО).

В прошлом торговые отношения регулировались нацио­нальными законодательствами. Это касалось квот на им­ порт, таможенных тарифов, контроля над движением капи­талов и т. д. Сегодня торговая дипломатия действует поверх государственных барьеров. Переговоры отныне ведутся о внутренних институтах государств: их банковской систе­ме, месте, которое отводится в их экономиках частной соб­ственности, их социальном законодательстве, их регламен­тации конкуренции, концентрации промышленной соб­ственности и т. д. Скрытая цель этих переговоров состоит в том, чтобы связать в рамках ВТО государства, имеющие примерно одинаковые институты, законодательства и от­ ношение к собственности. Часто все эти критерии заим­ствуются у американцев, чтобы сократить риски иностран­ных инвесторов. При этом растет влияние ТнК, оказываю­щих давление на государства в целях изменения в свою пользу их законодательств, установления выгодных для них зарплат и налогов. В конечном счете с помощью «мно­жества локальных и международных переговоров общества сталкиваются с требованием изменения их внутренних за­ конов и институтов в целях соответствия требованиям, на­ вязанным извне»10.

Условия и ограничения, налагаемые ГАТТ и ВТО, выхо­дят далеко за пределы традиционных соглашений о свобод­ ном товарообмене. Они направлены прежде всего на обе­спечение мобильности капиталов. Соглашения, в которых они содержатся, являются не соглашениями о свободном товарообмене, но соглашениями о свободном движении капиталов. Они предназначены для того, чтобы создать новые правила международной собственности и создать новые ограничения для национальных законодательств и правительственных постановлений. Отныне, как писал Ян Робинсон: «Соглашения о свободном движении капиталов могут быть поняты как инструменты, которые во имя прео­доления препятствий на пути коммерции, позволяют или препятствуют менять законы, политику и практики, препят­ствующие превращению мира в планетарный рынок»11.

Еще одна новизна современной эпохи состоит в куль­турной мондиализации: капитализм отныне продает не только товары и услуги, но и символы, образы, сновидения, культурные связи и ответвления. Он не только меблирует дома, он колонизирует воображение и господствует над общением. В то время как в 60­е годы прошлого века обще­ство потребления еще питалось и вдохновлялось вполне определенными материальными благами — автомобилями, радиоаппаратурой и т. д., в настоящее время установилась система, которую Бенджамин Барбер предлагает назвать McWorld по аналогии с Macintosh и McDonald. Она создает виртуальную вселенную, образующуюся в результате пере­ сечения разных транснациональных потоков, призванных гомогенизировать мир, установив повсюду один и тот же об­ раз жизни. Барбер уточняет: «Поддержкой системы McWorld служат отныне не автомобили, а диснейленды, сеть MTV, голливудские фильмы, компьютерные программы, т. е. об­разы и символы, а не реальные объекты»12.

Эта всеобщая экспансия рынка делает зрительно­ рекламное потребление единственной формой социальной вовлеченности. Она же провоцирует агрессию по отноше­нию к тем, кто не имеет средств для достижения потребле­ния такого уровня, и выталкивает их из общества. Поток универсальных образов и грез ведет к униформизации жиз­ни, к уменьшению различий и особенностей, к стереотипам в области привычек и отношений, лишает корней тради­ционные культуры и сообщества.

Мондиализацию нельзя смешивать с простой интер­национализацией, которая проводилась государствами для установления наилучшей системы международных отно­шений13. Она представляет собой переход от международ­ной экономики, являющейся совокупностью националь­ных экономик, к экономике планетарного рынка, регули­руемой однотипными правилами, как верно отмечал Карл Поланьи14. Она состоит в «растущей взаимозависимости всех составляющих нашего мира, ведущей их к однообраз­ной интеграции в единое целое»15. Возглавляют этот про­цесс новые вненациональные и внегосударственные дей­ствующие лица. Они одержимы одним стремлением — мак­симально увеличить свои выгоды и дивиденды, планировать свои действия так, чтобы ничто не могло служить препят­ствием для их активности. Эти новые действующие лица, с каждым годом увеличивающие свою независимость от го­сударств, тем не менее все более зависят друг от друга, все более зримо образуя один огромный рыночный организм. Поговорив о природе экономической и финансовой мондиализации, скажем несколько слов и о ее последстви­ях. Одно из них состоит в трагическом и постоянном росте мирового неравенства. Гегель уже писал о том, что богатые общества не настолько богаты, чтобы устранить рост нище­ ты, которую они порождают. Сегодня бедность порождается не дефицитом произведенных благ, но их плохим распределением, а также культурной и психологической блокадой, препятствующей возврату к обществам, не ставившим во главу угла труд и производство.

Между 1975 и 1985 г. уровень промышленного произ­водства вырос на 40 %, с 1950 г. мировой экономический рост увеличился в 5 раз, уровень товарообмена — в 11 раз. В тот же самый период мы стали свидетелями постоянного снижения среднего уровня жизни, увеличения безработи­цы, бедности, разрыва социальных связей и разрушения окружающей среды. реальный ВВП на долю жителя стран Третьего мира сегодня составляет 17 % от ВВП жителя раз­ витой страны Севера. Промышленно развитый мир, в кото­ром живут не более четверти жителей Земли, сосредоточил у себя 85 % мировых богатств. Страны G8 представляют только 11 % мирового населения, но концентрируют в сво­их руках две трети мирового ВВП. Один город Нью­-Йорк потребляет больше электричества, чем вся Африка южнее Сахары. Между 1975 и 1995 г. американское богатство вы­ росло на 60 %, но это богатство было аккумулировано 1 % населения. еще одна, самая сокрушительная цифра: финан­совый потенциал 385 официальных долларовых миллиар­деров (богатейших людей планеты) превышает соответ­ствующий показатель 2,3 миллиардов человек, принадле­жащих к беднейшим слоям (а ведь это половина жителей Земли). Можно сказать, что чем больше накапливается бо­гатства, тем больше увеличивается бедность. Данный вы­ вод подрывает либеральную мифологему о том, что излиш­ки, появляющиеся у богатых, в конце концов способствуют росту благосостояния всего общества. В действительности мондиализация, вызывающая монополию рынка, способ­ствует росту неравенства и социального отчуждения, под­рывая стабильность общества.

Параллельно этому мы имеем дело с возрождением ко­лониализма, пусть и в неявной форме. «Помощь» Третьему миру со стороны международных финансовых организа­ций является не чем иным, как модификацией контроля над ними с помощью займов и ростовщичества. ВТО за­ставляет страны Юга согласовывать свои законодательства с требованиями иностранных инвесторов, устраняя все пре­пятствия на их пути, включая законодательства в области охраны труда, здоровья и окружающей среды. Повсеместно там, где берутся на вооружение либеральные методы структурного оздоровления, происходят ухудшение условий жизни большинства населения и обострение социальной напряженности. Вслед за этим, по парадоксальной логике, начинается и закономерный отток капиталов из страны. Все это позволяет говорить о сугубо паразитарном харак­тере системы. Что же касается тех стран, которые не жела­ют соответствовать данным требованиям, то они отодвига­ются на второй план, сбрасываются со счетов и исключа­ ются из международной экономической активности.

Но это очевидно не только для стран Юга, наиболее остро чувствующих последствия мондиализации. на Севере обостряющаяся транснациональная конкуренция из­за пе­рекоса в балансе экспорта и прямых инвестиций вызвала жесткое сокращение рабочих мест и зарплат. Тот, кто может производить товар по оптимальной цене, становится уяз­вимым перед давлением капитала, побуждающего снижать зарплаты и социальные выплаты. напротив, удорожание рабочей силы в связи с высокой квалификацией трудящих­ся и старением населения побуждает компании переносить производства в страны, где ручной труд стоит дешевле, а ра­бочая сила обладает повышенной текучестью. Производства в развивающихся странах вовлекают в себя большое коли­чество неквалифицированного ручного труда, что побуж­дает капиталистов охотнее эксплуатировать рабочую силу Юга и все более уменьшать занятость в странах Севера, а это ведет к нарастанию структурной безработицы. В отсутствие роста рынков сбыта фирмы для того, чтобы выжить, вы­нуждены забирать сегменты рынка у конкурентов. Для это­ го им необходимо постоянно повышать конкурентоспособ­ность, проводя промышленные реструктуризации и умень­шая штат, что не может не вызывать катастрофических социальных последствий.

Процесс делокализации только набирает силу. В 1990 г. промышленные товары, экспортировавшиеся из новых ин­дустриальных стран Юго­Восточной Азии в развитые стра­ны Севера, составляли 1,67 % от ВВП последних. Во Фран­ции товарообмен с НИС во многом объясняет нынешний рост безработицы. Однако мы еще не дошли до пика роста этого феномена. С 1970 по 1990 г. доля НИС в торговле с развитыми странами увеличилась с 0,7 до 6,4 %. если про­цесс будет развиваться такими темпами, то через двадцать лет эта доля достигнет 55 %.

Промышленная революция позволила интегрировать неквалифицированную рабочую силу в глобальное обще­ство. Мондиализация, наоборот, исключила из него тех, кто не сумел доказать свою полезность. Здесь заключается фун­даментальный разрыв со всем предыдущим развитием капитализма, сводящий на нет все положительные эффекты социального компромисса, ставшего возможным благодаря кейнсианскому Государству-Провидению.

Мондиализация пролетариата и финансовая глобали­зация в связке способны изменить тот экономический и социальный курс, который превалировал на протяжении десятилетий экономического роста после Второй мировой войны. Во время славного тридцатилетия (1945–1975) капитализм фордистского типа вынужден был считаться с соци­альными требованиями, принятыми в ведущих индустри­альных обществах, как и со стремлением государств влиять на международный экономический порядок. Государство­ Провидение было результатом этого исторического компро­мисса между трудом и капиталом, т. е. результатом принятия капиталистическими стратегами социальных требований. Мондиализация привела к разрыву с этим общественным договором. логика капитала начала игнорировать социаль­ные требования, что поставило под вопрос иерархию зар­плат и коллективную солидарность.

Этот разрыв связи между экономикой и социальной си­туацией шел параллельно разрыву связи между Государством­-Провидением и средним классом, которому Запад был обя­зан экономическим ростом предшествовавших десяти­летий. Вместе с мондиализацией мы присутствуем при появлении общества, основанного на песке. Это означает, что в результате непрочности социального устройства огромные массы людей могут в одночасье оказаться на са­мом дне, тогда как большая часть капиталов концентриру­ется в высших сферах. В результате происходит размыва­ние среднего класса, который «в начале XX века не только порождал капитализм, но и способствовал его росту»16. Во время славного тридцатилетия этот средний класс не пере­ ставал консолидироваться, вовлекая в свои ряды все более широкие массы населения, что приводило к относительно­му уменьшению неравенства. Эта модель среднего класса, распространяющаяся на все более широкие слои населения (движение, которое мы считали необратимым), сегодня все более ставится под вопрос.

Результатом этого является глубинная трансформация классов и отношений внутри капиталистических стран. Деструкции среднего класса соответствует параллельная деструкция тех прослоек народа, которые отвечали за удо­влетворение его социальных требований и защиту его прав. Профсоюзы более не противостоят ТНК, привыкшим играть на разнице зарплат на мировом рынке. Их традиционные способы ведения борьбы с властями оказались бессиль­ными перед транснациональными компаниями. Эта эволю­ция подобна чудовищному регрессу, который возвращает то состояние сверхэксплуатации, которое имело место на заре существования промышленного капитализма. Карл Маркс, несмотря на ошибочность своей философии исто­рии, правильно увидел логику присвоения, ведущую к ма­териализации человеческих отношений. Ирония истории состоит в том, что правильность тезисов Маркса была до­ казана в момент крушения советской системы. Именно то­гда логика капиталистической прибыли начала реализовы­ваться без малейшего стеснения. В то же время бедность и безработица становятся, как и в XIX в., структурными эле­ ментами общества, краткосрочное трудоустройство и от­чуждение от труда все более входят в моду, доходы капитала растут в ущерб доходам трудовых слоев, а гарантии, кото­рые были завоеваны трудящимися за десятилетия тяжелой борьбы, тают на глазах.

Последний результат мондиализации: растущая не­ мощь национальных государств. Правительства видят, как их попытки повлиять на макроэкономическую ситуацию оказываются тщетными под влиянием увеличения между­ народной мобильности капитала, мондиализации рынков и интеграции экономик. В монетаристском аспекте их спо­собность к маневру сведена к нулю, поскольку процентные ставки и обменный курс отныне регулируются независи­мыми центральными банками, принимающими свои реше­ния под влиянием мировой конъюнктуры. Страна или группа стран, которая решилась бы на снижение процент­ных ставок, неизбежно должна столкнуться с бегством ка­питалов в страны, гарантирующие большую норму прибы­ли. В то же время мобилизационная способность центро­банков в аспекте объема трансакций становится ничтожной: в июле 1993 г. для отражения массированной атаки на франк национальный банк Франции вынужден был в течение одного дня израсходовать весь свой обменный запас! В бюд­жетном аспекте свобода государств также существенно огра­ничена, так как общественная задолженность препятствует их резким шагам, несогласованным с финансовыми инсти­тутами. наконец, в аспекте промышленной политики пра­вительства не имеют другого решения, кроме как привле­кать ТНК субсидиями и налоговыми льготами. Последние уже не довольствуются тем, что действуют поверх границ. Они стараются влиять на внутреннее законодательство государств, регламентирующее их деятельность. Слишком высокие налоги или зарплаты, слишком тяжелые в плане социальных гарантий условия работы заставляют их пере­мещать капиталы. В результате «любая регламентация мо­жет стать жертвой давления со стороны рынка на том осно­вании, что транснациональные предприятия увидят в ней лишние расходы»17. налоговая власть государств является уже не суверенной, но договорной, так как формируется в процессе согласования с капиталом, все более наглым и все более сильным в навязывании своих требований. «никакое правительство, даже на Западе, — объясняет Эдвард Голд­ Смит, — более не осуществляет контроль над транснацио­нальными предприятиями. если какой­либо закон сдержи­вает их экспансию, они угрожают уходом из страны, и они могут это сделать, используя широкое поле мирового рын­ка. Они могут перемещаться по планете для того, чтобы вы­ брать наиболее дешевую рабочую силу, наименее защищен­ное законом окружение, наиболее льготный налоговый режим и наиболее масштабные субсидии. Они полностью находятся вне контроля»18. В конце концов, как пишет Жак Адда: «Мондиализация может быть проанализирована как процесс обхода правил, устанавливаемых развитыми стра­нами для регулирования многосторонних экономических отношений»19.

Мондиализированная экономика налагает на нацио­нальные государства столь сильные ограничения, что по­следние вынуждены «сдать на склад ненужных вещей» все свои традиционные методы воздействия на ситуацию. Столкнувшись с растущими трудностями контроля за богат­ством, государства оказались лишены своего наиболее важ­ного политического рычага — компактного и непротиворе­чивого устройства своей территории. А так как любые бюд­жетные затраты в социальной сфере могут показаться мерами, снижающими их экономическую конкурентоспо­собность, то они перестают выполнять важнейшую функ­цию по достижению социальных компромиссов. Политики становятся беспомощными, и государство меняет свою при­роду. Из социального посредника, каким оно было ранее, оно становится простым управляющим территории, по ко­ торой проходят финансовые потоки. Приняв роль наблюда­теля, оно «отныне является простым клерком, регистриру­ющим решения, принятые в другом месте»20.

Это поистине революционная перемена, так как она подрывает то, что было фундаментом политики модерна: суверенитет государств. Бертран Бади пишет: «Мондиализа­ция ломает суверенитеты, проходит насквозь через нацио­нальные территории, помыкает общинами, разрывает обще­ственные договоры и делает излишними концепции между­ народной безопасности. Суверенитет уже не является той бесспорной фундаментальной ценностью, которой он был когда­то, а идея вмешательства медленно, но верно меняет свой смысл»21.

Однако рушится не только суверенитет, но и прежде все­го демократические принципы. Ставится под вопрос ле­гитимность руководителей, выбранных гражданами своей страны, так как у первых нет средств, чтобы примирить требования капитала и социальные нужды. С другой сторо­ны, свободное движение капиталов ограничивает поле де­мократического контроля над экономической и социальной политикой, так как экономика отныне подчиняется внеш­ ним ограничениям, ускользающим от господства прави­тельств. Мы присутствуем при переходе власти в принятии экономических решений в руки мировых экономических лидеров, которые никому не отдают отчета в своих действи­ях. Гражданское общество в этой ситуации становится бес­помощным и лишенным смысла.

Мондиализация модифицирует также наше восприятие пространства и времени. Планета содрогается под излуче­нием сети искусственных спутников, под властью экономи­ческих империй, умножающих свои альянсы, под влиянием информационных потоков, циркулирующих в любом на­ правлении и делающих всех нас частицами одной и той же субкультуры. Пространство, в котором циркулируют това­ры, инвестиции и капиталы, все больше сужается под влия­нием все более малочисленных и влиятельных монополий. С другой стороны, если раньше общества жили во времени, представляющем собой последовательность моментов и продолжающуюся длительность, то теперь такое восприя­тие времени стирается. Технологическая революция «реаль­ного времени» (или «времени зеро») ускоряет движение материальных и нематериальных потоков, лишая время возможности перерывов и перспективы. Такое сжатие вре­мени делает из сиюминутности единственный наделенный смыслом горизонт. Рене Шар говорил: «Удаленность убива­ет подчинение». Сближение, производимое новыми техно­логиями и коммуникациями, давит на людей и вещи, смешивает формы и мгновения.

Мы присутствуем при трансформации самой реальности. Это можно хорошо проследить на примере сети Интернет. если раньше классические массмедиа позволяли наблюда­телю узнавать о том, что происходит вовне, то теперь они позволяют ему проникать в это вовне. Обитатель McWorld в одно и то же время живет повсюду и нигде. Жизнь в сети Интернет представляет собой электронный номадизм, но также и электронный колониализм. Как правильно писал Нельсон Толл, последователь Маршалла Маклюэна из уни­верситета в Торонто: «В конце концов могущество Интер­нета позволяет всему миру писать и думать так же, как жи­тели Северной Америки». Не будет чрезмерным говорить о том, что мондиализация в какой-­то степени приводит к уничтожению пространства и времени. Уничтожение вре­мени происходит потому, что благодаря мгновенным тех­нологиям информации и коммуникации все отныне проис­ходит во «времени зеро». Одни и те же события (кровавый террористический акт, финал Чемпионата мира по футболу) просматриваются и проживаются в одно и то же мгновение телезрителями всей планеты; финансовые потоки в одно мгновение перемещаются с одного края Земли на другой. Что же касается уничтожения пространства, то оно заклю­чается в том, что границы более никого не останавливают и никакая территория в новом мире не занимает централь­ное положение.

В эпоху холодной войны между коммунистическим бло­ком и тем, что тенденциозно называли «свободным миром», проходила настоящая граница. Сегодня уже не существует линии демаркации. Информация, программы, товары, фи­нансовые потоки, наконец, сами люди свободно перемеща­ются из одной страны в другую и циркулируют по планете. Для каждой страны различие между внутренним и внешним уже не соответствует реальности. Прежде, например, поли­ция занималась поддержанием внутреннего порядка, в то время как армия боролась с внешним врагом. Теперь поли­ция для решения своих задач все более прибегает к военной силе, а армия все более задействована «в международных полицейских операциях». Глобализация означает появле­ние мира без внешнего пространства. Был даже изобретен термин «глобалитаризм», чтобы описать мир, у которого нет ничего, что было бы над ним, глобальную империю, не ограниченную ничем.

Глобализация соответствует концу модерна. Падение Берлинской стены означало не только окончание после­ военной эпохи или конец XX столетия, но и вхождение в постмодерн.

В постмодернистском мире все политические формы, унаследованные от модерна, становятся излишними. По­литическая жизнь больше не сводится к борьбе партий. «Ленинская» модель, согласно которой партии приходили к власти для того, чтобы воплотить в жизнь их политиче­ские программы, все более становится неактуальной, так как их поле для политического маневра все более сужается. Одновременно национальные государства теряют свою цен­трализованность и легитимность. Они теряют свою центра­лизованность потому, что становятся слишком большими для того, чтобы отвечать повседневным нуждам людей, и слишком маленькими, чтобы решать проблемы, которые ставит перед ними поступательное планетарное движение. Они теряют легитимность, потому что ключевые институ­ты, на которые они опирались до сей поры (школа, армия, профсоюзы, политические партии), все больше погружа­ются в глубокий кризис. Они больше не производят соци­альное. Образование общественных связей теперь идет, ми­нуя административные авторитеты и интегрирующие ин­ституты. Мондиализация порождает разрыв между знаком и смыслом, что приводит к всеобщей десимволизации по­литической жизни. Кризис репрезентации, растущее паде­ние выборной активности (уклонение от голосования), расцвет популизма и новых общественных движений под­тверждают это наблюдение.

Мы присутствуем при смене национальных государств общинами и континентами, массовых организаций — сетя­ми, одиночного индивидуализма — интерсубъективностью, логики расширение/революция — логикой сжатие/рассея­ние, территориальных стратегий — стратегиями трансна­циональными.

Глобализованный мир — это прежде всего мир сетей. Сети характеризуются подвижным или «текучим» характе­ром. Все в них находится в движении: деньги, образы, сим­ волы, программы. Они характеризуются скоростью и мно­жеством взаимосвязей, что приводит к их относительной непрозрачности. У сетей нет ни центра, ни периферии, так как каждая точка сети является одновременно периферий­ ной и центральной. Сети создают новый, «фрактальный» тип общественных отношений. Устанавливая связи между людьми, живущими на огромном расстоянии друг от друга, связи, базирующиеся на их общих целях, интересах или мнениях, они создают наднациональные идентичности. Сегодня существуют сети всех видов: сети промышленные и финансовые, сети информации и коммуникации, сети криминальные и террористические и т. д. Все они действуют в режиме делокализации. Большие ТНК и промышленные фирмы, террористические группы, наркокартели и мафии всегда действуют одним и тем же путем. Они выбирают наиболее благоприятные направления своей деятельности и внедряют туда своих агентов, когда для этого созревают благоприятные условия. Сети распространяются вирусным путем, но логика разрушения тоже основана на вирусе. Вирусы, запускаемые хакером для того, чтобы вывести из строя компьютеры других пользователей, вирусы новых за­болеваний (СПИД, лихорадка Эбола, коровье бешенство), пламенные деструктивные призывы, распространяемые через Интернет, информация, способная в одночасье обрушить финансовые рынки, действуют по одной и той же модели.

Мондиализация, которую мы наблюдаем сегодня, не яв­ляется «всемирным государством», о котором мечтал Эрнст Юнгер, видя его как результат смешения «белой» и «крас­ ной» звезды, т. е. ценностей Запада и Востока22. В процессе мондиализации Земля объединяется в форме рынка, т. е. подчиняясь логике товарообмена и поиска максимальных прибылей. Это пришествие мирового рынка сопровожда­ется изменением менталитета. Интериоризация рыночных моделей внедряет в умы и в поведение господство товар­ных ценностей. Отныне господствующей антропологиче­ской моделью становится модель утилитаристская: человек более всего озабочен способностью производить и (глав­ным образом) потреблять материальные блага; как эконо­мический агент он изыскивает прежде всего возможность максимизировать свой интерес. Мы переходим от общества с рынком к обществу рынка. Однако развитие обменов не упраздняет ни отчуждения, ни предубеждений.

Необходимо подчеркнуть, что глобализация была реа­лизована не левыми «космополитами», но правыми либе­ралами. Это соответствует секулярной тенденции капита­лизма: капитализм не ограничен ничем, кроме самого себя. Такая модернизация представляет собой вызов кри­зису современности, порожденному Просвещением23. Ответ этот, однако, состоял в радикальной автономизации ры­ночной экономики, в офинансовлении капитала и в бур­ном развитии технологий. Общая идея состояла в том, что наука поможет все понять, техническая перспектива все ре­шить, а рынок все купить.

Ничего этого не произошло. Карл Поланьи прогнози­ровал, что рынок разрушит общество. Мы при этом присут­ствуем. «Приятная коммерция», опровергая мнение Адама Смита, не смягчила отношения между людьми, но внесла дух войны в сам рынок. Диктатура экономики и господство собственности в публичных делах привели к разрушению общественных связей. Мир дерегуляции осуществил ниве­лировку культур до самого нижнего уровня, сведя их к по­требительскому измерению. «непредвзятый взгляд, — от­ мечал Эрнст Юнгер еще сорок лет назад, — с удивлением обнаруживает, что дух конформизма все более захлестыва­ет страны. Выражается это не столько в монополии одного из конкурирующих экономических могуществ, сколько в глобальном образе жизни»24. Филипп Энгельхард пишет: «Современный шок мондиализации является следствием универсалистского либерализма, который, несмотря на за­ явления, чувствует отвращение к различиям. его имплицит­ная программа состоит в гомогенизации мира с помощью рынка, в искоренении национальных государств и культур. либеральное общество не поддерживает ни культурные „от­ ходы“, ни общинные предпочтения. Максимальная про­ грамма либерализма состоит в искоренении каких бы то ни было различий, так как они образуют препятствие на пути к большому рынку и социальному миру. Фактически изли­шеством оказываются не только явления культуры, но и само социальное. логика западной современности ведет к универсальному бескультурью рынка»25.

Однако мондиализация не обладает универсальным ха­рактером. С определенной точки зрения она представляет собой нечто обратное, так как способ экономического обме­на, который она внедряет, соответствует исторически впол­не определенной культуре. Мондиализация представляет собой западный рыночный империализм, империализм, внедряемый в тех, кто ему подчиняется. Мондиализация яв­ляется массовой имитацией западного экономического по­ ведения. Это обращение целой планеты в религию рынка, богословы и великие жрецы которой в своих проповедях подчеркивают существование великой цели — рентабельно­сти26. Это не универсализм «быть», но универсализм «иметь». Это абстрактный индивидуализм расколотого мира, в ко­ тором люди различаются по способности производить и по­треблять. Капитализм стремится преуспеть там, где социа­лизм проиграл: в создании «нового человека». Однако этот новый человек уже не является ни тружеником, ни гражданином — это «продвинутый» потребитель, разделяющий с человечеством общую судьбу, входя в Интернет или при­ общаясь к благам общего рынка.

Закилаиди пишет: «Португальский писатель Мигель Торга как­то определил универсальность как „комнату без стен“. Этим он хотел сказать, что универсальные ценности могут быть восприняты и защищены только людьми, креп­ ко укорененными в локальности. Мондиализация произво­дит обратный эффект: люди чувствуют себя лишенными корней и неспособными командовать происходящими во­ круг процессами. Поэтому они судорожно воздвигают все новые и новые стены, пусть даже хрупкие и эфемерные»27.

В психологическом плане люди ощущают себя все более и более лишенными власти над самими собой. Это проис­ходит под воздействием столь быстрых процессов, столь могущественных стратегий и столь весомых ограничений, что человек уже не в состоянии достичь уровня, на котором он может адекватно воспринимать происходящее, тем более влиять на него. То, что этот процесс происходит в то время, когда человек становится все более и более одино­ким, все более и более предоставленным самому себе, когда рушатся все большие нарративы мира, только усугубляет его. «Мондиализация, — справедливо пишет Закилаиди, — странным образом воспроизводит фрейдистский механизм инфекции­паники: инфекции — в той мере, в которой мон­диализация способствует конформизму и уравниловке; па­ нике — так как каждый сталкивается с логикой, превосхо­дящей его человеческое воображение»28. Мондиализация в какой­то мере напоминает пазл из расколотых образов. Она не сводится ни к одной картине мира. Она превосходит всякую репрезентацию. «Сущность мондиализации состоит во взаимодействии мира без границ с миром без ориенти­ ров. Эта диалектика мира без границ и ориентиров объяс­няет наше чувство утраты смысла и обостряет беспорядоч­ность в нем»29.

Я часто вспоминаю чудовищную фразу, написанную Шарлем Пеги в 1914 г., незадолго до смерти: «Все несчастны в современном мире».

Чем более глобализация развертывается в планетарном масштабе, тем более развивается диалектика ее главного противоречия. Одностороннее навязывание ею повсюду западного образа жизни провоцирует появление движений сопротивления «идентитарного» типа. Чем более мондиа­лизация актуализирует унификацию, тем более она увели­чивает потенциал фрагментации, чем более она актуализи­рует глобальное, тем более она повышает потенциал ло­кального. на разных концах планеты общества, наиболее подверженные угрозе мондиализации, стараются утвердить свой партикуляризм, вернуть свою индивидуальность. но здесь их подстерегает еще большая опасность. некоторые пытаются искусственно создать идентичность из обломков былого. Другие хотят воссоздать нечто внутреннее в мире, где все стало внешним. некоторые под воздействием фру­страции берут на вооружение конвульсивные методы, дохо­дящие до насилия и ксенофобии. Мы присутствуем при этом явлении, которое Бенджамин Барбер выразил в формуле «Джихад против McWorld»30. С одной стороны, планета идет по пути униформизации, прогрессирующей гомогенизации под влиянием торговли и массовых коммуникаций. С дру­гой, повсюду нарастают «идентитарные» судороги, агрессивные формы этнического или религиозного самовыра­жения, порождающие гражданские войны и межэтнические конфликты31. Можно сказать, что мондиализация одновре­менно разрушает и порождает коллективные идентичности. но порожденные ею коллективные формы отличаются от прежних. Они уже не взвешенные и органичные, но агрес­сивные и реактивные.

Этот пожар агрессивных «самостийностей» является ло­гическим продолжением процесса образования обществ без внешней стороны: эксцессы открытости порождают эксцес­сы закрывания. Вспышки трайбализма, клановости и обо­стренного национализма являются реакцией на угрозу ли­шения корней. Мы не можем оправдать эти движения, так как их эксцессы дискредитируют порой само стремление к иден­тичности. Будет более справедливым, как это предлагает Барбер, рассматривать их в паре с мондиализацией. С одной стороны, эти явным образом антагонистические тенденции своими эксцессами оправдывают эксцессы другой стороны: нарастание неравенства в результате последствий глобализа­ции экономики толкает наиболее бедные слои к экстремизму, а последствия религиозно­этнических войн против McWorld запугивают обывателя и толкают его в объятия мондиализма. С другой стороны, они представляют собой две формы, soft и hard, одного и того же негативного феномена. Они едины в стремлении смести любую форму демократии и активного соучастия граждан в общественной жизни.

Таким образом, крайности сходятся. еще в 1920 г. рус­ский лингвист Николай Трубецкой констатировал пара­доксальное родство шовинизма и космополитизма. «До­ статочно внимательно рассмотреть космополитизм и шовинизм, — писал он, — чтобы отметить отсутствие радикальной разницы между ними, что они являются аспектами одного и того же феномена»32. Он добавляет, что космополитизм игнорирует национальные различия исходя из концепции единого человечества, построенного по определенной модели. Он пытается создать единое че­ловечество на основе частной цивилизационной модели Запада, имплицитнорассматриваемой в качестве наиболее продвинутой стадии цивилизации вообще. Он заключает: «Существует также соответствие между шовинистами и кос­мополитами. разница между ними состоит в том, что шови­нист выступает от имени более ограниченной этнической группы, чем космополит»33. Однако оба они знают только один критерий суждения: «То, что на нас похоже, лучше того, что от нас отличается»34.

Все вышесказанное позволяет понять, насколько бес­смысленно искать «дирижера оркестра» мондиализации. Мондиализация в той мере, в какой она состоит в размно­жении сетей, не имеет ни центра, ни командного пункта. Американское государство, представляющее собой на сегодняшний день единственную мировую сверхдержаву, явля­ ется лишь подчиненной частью по отношению к такой сети. Мондиализация, будь то в финансах или в технике, действу­ет по горизонтальной, а не вертикальной логике, по «кибер­нетической» модели, а не подчиняясь командам из удален­ного центра. Причина развития мондиализации заключает­ся в ней самой.

Является лимондиализация необратимой? В далекой перспективе ни один ответ нельзя считать верным — исто­рия всегда открыта. Однако в ближайшем будущем, воз­ можно в течение нескольких десятилетий, мондиализация составляет единственный доступный нам горизонт.

В такой перспективе нам необходимо избежать двух ошибок. Одна из них состоит в том, что уйти от мондиали­зации можно, замкнувшись в себе, поддерживая свою иден­тичность исключительно в этноцентричном смысле.

«Логика бункера» сегодня бесполезна, так как мы живем в мире, где все поддерживает и отражает друг друга. если мы не интересуемся тем, что происходит вовне, думая, что это нас не касается, мы упускаем из виду то, что затрагивает нас непосредственным образом.

Вторая ошибка состоит в стремлении оказаться в арьер­гарде, пытаясь замедлить поступательное движение исто­рии. Правые движения, придерживаясь такой стратегии на протяжении столетия, в конце концов проиграли битву. Оплакивать современную ситуацию, сожалея о прошлом — такая позиция не выдерживает никакой критики. Невоз­можно сражаться, не зная конфигурацию поля боя сегодня и его конфигурацию завтра, а только мечтая о том, что могло бы быть, или сожалея о прошлом. необходимо не отрывать­ся от эпохи, а всегда четко представлять себе исторический момент, в который мы живем. необходимо представлять себе, что нас ждет, чтобы определить, что в данной ситуации возможно.

Можно сделать еще два замечания. Во­первых, глобаль­ный характер мондиализации составляет не только ее силу, но и ее слабость. В современном мире все мгновенно отзы­вается друг в друге. ничего более не сдерживает распро­странения шоковых волн, а финансовые кризисы, зарожда­ясь в одной точке планеты, моментально отражаются в дру­гих. В этом состоит фактор уязвимости системы. Во­вторых, распространение сетевых структур, которое составляет ха­рактерную черту мондиализации, одновременно дает ору­жие для борьбы против ее последствий. Сети позволяют диссидентам всех стран перегруппировываться с одного конца Земли на другой и координировать свои действия.

Неслучайно движения антиглобалистов сами достаточно глобализованы, что показали события в Порту-­Аллегри, Генуе и Сиэтле.

Ясно также, что современный кризис является результа­том неконтролируемой концентрации растущих капиталов и что данный процесс должен быть поставлен под обще­ственный контроль.

нет ничего невозможного в том, чтобы регламентиро­вать на мировом уровне деятельность финансовых рын­ков. например, профессор Тобин выдвинул идею о налого­обложении больших международных трансакций капита­лов. Разумеется, это не будет панацеей. Тем не менее налог на краткосрочные финансовые операции в размере 0,05 % даст эффект в 150 млрд долларов, что в два раза превышает объем международной помощи слаборазвитым странам. Подобная сумма может помочь, например, в создании фон­ да международной финансовой помощи или фонда защиты окружающей среды. Для этого, однако, необходимы меж­дународные организации, которые руководили бы процес­сами мондиализации в несколько ином русле, нежели они проходят сейчас, и перераспределяли бы часть прибылей от глобализации в пользу ее жертв. Филипп Энгельхард, со своей стороны, предлагает создание единой мировой валю­ ты. Возвращение к стабильному эталону единой междуна­родной валюты будет ограничительным фактором на пути спекуляций, учитывая, что большая часть доходов от них получается на разнице курсов валют.

Стоит отметить, что если «феномен мондиализации представляет собой реванш экономики над обществом и политикой»35, то на него не может быть дано исключитель­но экономического ответа. Вопрос состоит в том, как лик­видировать разрыв между необыкновенным взлетом миро­ вой экономики и отсутствием политической организации, способной контролировать и регулировать этот процесс.

Если мы в принципе признаем, что политика должна контролировать экономику, то, учитывая сегодняшний исторический момент, логично ли будет предположить не­обходимость политического воздействия на экономику на глобальном уровне. Иными словами, если экономика глобализируется, не должна ли и политика пройти соответ­ствующий процесс? Известно, однако, что мировое государ­ство — это химера, а его установление на более или менее туманных основах вызовет еще больше трудноразрешимых проблем36. наоборот, противопоставлять мондиализации национальное государство было бы очередной ошибкой. В первую очередь потому, что глобализация представляет собой процесс распространения на планетарном уровне той же самой гомогенизации, которая была впервые применена бюрократией на уровне национальном. То, что государство осуществляло в малых масштабах, мондиализация осущест­вляет в больших. Во­вторых и прежде всего, потому, что го­сударство сегодня представляет собой наиболее уязвимую для глобализации мишень. Подчиненное внешним ограни­чениям, радикально превосходящим его возможности (не­ обыкновенное развитие мировой экономики, спутниковое телевещание, коммерциализация бурно развивающихся технологий, наркотрафик), национальное государство про­ сто неспособно эффективно реагировать на глобальные вы­ зовы. Думать о том, что национальное государство еще мо­жет самостоятельно решать, открывать ли ему или закры­вать границы финансовым потокам, думать, что можно, отгородившись стенами, создать социально сплоченное об­щество, — значит впадать в самообман.

Создание политически объединенной Европы и других региональных и континентальных объединений может тео­ретически привести к образованию надежных убежищ от мондиализации. Европа могла бы создать собственный по­люс, способный противостоять глобализации и одновре­менно ответить нуждам рынка. Абсолютной гарантии здесь, конечно, нет, так как не исключен перекос, вызванный жест­ кой конкуренцией ТНК собственно европейского происхо­ждения. европейское экономическое пространство потенци­ально является первым рынком мира и по количеству насе­ления, и по его покупательной способности. Ответственная политическая власть в объединенной Европе могла бы путем регулирования бюджетной и фискальной стратегии способ­ствовать созданию не экстенсивно, а интенсивно и центри­рованно растущей экономики в обществе с сильными соци­альными гарантиями. Одновременно новая европейская ва­люта (евро) могла бы снизить потенциал и влияние доллара и тем самым стать действенным элементом восстановления европейского суверенитета. Только в таком масштабе можно говорить о восстановлении механизмов контроля, некогда утраченных национальными государствами.

Однако надо стремиться к Европе действительно суве­ренной, а не к Европе торговцев, построенной в качестве простого пространства свободного обмена, и не к Европе бюрократической и зарегулированной, объединяющейся в ущерб локальным автономиям. Сегодня, к сожалению, приходится констатировать, что общие соглашения, навя­занные европейским государствам, не ведут к появлению какого­либо подлинного европейского суверенитета37.

Наконец, существует уровень повседневной жизни. Мон­диализации, универсализации знаков, мертвой зыби, стира­ющей все различия, можно противопоставить единичность форм. Остаются языки, остаются культуры, остаются соци­альные связи, которые можно кропотливо восстановить.

Ф. Энгельхард пишет по этому поводу, что «реабилита­ция политики ведет рано или поздно к восстановлению со­циальной сферы и культуры, и наоборот. Исходя из этого культуру надо рассматривать не как нечто статически дан­ное, но как творческую напряженность, как носительницу смысла, как искусство жить вместе»38. Жан Бодрийяр писал о том, что «любая культура, достойная этого имени, не те­ряет себя в универсальном. любая культура, универсализи­рующая себя, теряет свою единичность и умирает. Мы куль­турно мертвы не потому, что нам навязали другой культур­ный код, но именно из­за нашей собственной неудавшейся претензии на универсальность». Он добавляет: «Все то, что составляет событие, сегодня противостоит универсальному, абстрактной универсальности»39. Было бы напрасным про­ тивопоставлять одной глобальной мощи другую. Стратегия разрыва состоит, наоборот, в противопоставлении локаль­ного глобальному, очень маленького очень большому. Соотношение сил в эпоху постмодерна изменило свою при­ роду. еще пятьдесят лет назад желанием любой державы было обзавестись средствами столь же масштабными, если не более масштабными, чем у другой стороны («равенство в средствах устрашения» в эпоху холодной войны). Сегодня конфликты характеризуются скорее асимметрией сил, что мы наблюдали на примере театральных терактов 11 сентяб­ря 2001 г. Упадок национальных государств освобождает базовые энергии. Он способствует увеличению возможно­стей для локального действия и одновременно делает воз­можным возрождение политического измерения социаль­ного. Применение ко всем уровням принципа субсидиарно­сти, который состоит в том, чтобы не отдавать на произвол верхов того, что можно решить на нижних уровнях, было бы лучшим лекарством против глобализации.




Загрузка...