Прыжок леопарда 2

Глава 39

Жажда... она обжигает нутро. Во рту, как будто набитом наждачной бумагой, едва шевелится язык. Он не в силах промолвить: "Уйди!"

- Попей, милый, попей! - над ним наклоняется женщина с глазами, полными слез. Кажется, это Вика, - что ж ты не пьешь, милый, ты же хотел? Я не ревнивая, возьми нас обоих...

Она наклоняет над ним голубенький сверток, из которого капает кровь. Ручка, где же детская ручка? - она ведь была?

Усилием воли стряхнув наваждение, Устинов опять поплелся на кухню. Он привык к этому сну. Он уже во сне не кричит.

На часах половина третьего: Господи, дай покоя! Опять этот сушняк. Такой, что водою не загасить.

Холодная водка рванулась в нутро большими глотками.

- Пей, сука, давись! - в отчаянии матерится Жорка. - Хочешь еще стакан, чтобы точно догнаться, хочешь еще бутылку, две, три? - мне не жалко, только вырви все это из памяти, только спокойно усни!

Он снова прилег на диван, готовый подпрыгнуть при первых симптомах навязчивого кошмара. Желудок переполнен уютным теплом, кажется, отъезжаем...

...Это был Ленинград, Питер, Санкт-Петербург - город его детства. Жорка спал и прекрасно знал, что он спит, но просыпаться уже не хотел. Он еще раз окинул взглядом панораму знакомых улиц: желтые стены Апраксина Двора были подернуты инеем. Значит, сейчас зима. Зимний сон, в нем действительно холодно.

- Зачем ты здесь? - встревожился разум, - тебе же запрещено? Отто Карлович говорил...

- Потому, что я сплю, - успокоило сердце, - пусть лучше родной город, чем этот надоевший кошмар.

...Надо же, как намело! По правую сторону от широкой дороги тянулся рыхлый сугроб. За ним гомонила ватага краснощеких лоточниц: все в валенках, шубах и однотонных пуховых платках.

Что мне здесь нужно? - ах да, у какой-то из них я оставил на время сумку. А что в ней было? Вещи? - нет, кажется, секретные документы. Впрочем, неважно, ведь это всего лишь сон.

А он все больше затягивал и очень уж походил на реальность. Жорка напряг свой измученный разум, заставил себя раскрыть воспаленные веки. Все правильно: он в одежде лежит на диване, под правой рукой на полу пепельница с окурками, у изголовья початый пузырь, чтобы лишний раз не бегать на кухню, а в сердце сплошное разочарование. Как жаль, что это, всего лишь сон, игра разума.

Жорка опять опустил голову на подушку. Тело обдало холодом. С неба срывался холодный снег и таял в ладони.

- Бабушка, - сказал он жалобным голосом, - вы мне сейчас снитесь. Я сейчас разотру снегом лицо, а вы мне потом скажете, если вернусь, как я исчез?

- Ты насчет сумки, сынок? - добродушно сказала старушка, - так я за ней присмотрю, можешь не волноваться - мне тут сегодня стоять и стоять.

Хорошо хоть не этот кошмар, - еще раз подумал Устинов, переступая с дороги на тротуар. Теперь все лоточницы стояли к нему спиной. Он плотнее закутался в одеяло, весь преисполненный благодарности: в кои веки перепадает такая удача - лечь и спокойно поспать.

Мороз все крепчал. Интересно, сколько сейчас в Питере времени? Очень похоже на раннее утро, неплохо б и обогреться. Он толкнул плечом тяжелую дверь, с усилием распахнул и вспомнил, что когда-то давно здесь уже был, как ни странно - тоже во сне. А еще он припомнил множество других сновидений: он их видел в разное время, но проснувшись, тотчас же, забывал.

В гулком огромном зале было тепло и очень уютно, несмотря на спартанскую обстановку. Слева направо, по всей длине, тянулся высокий бордюр. Он делил зал на две половины и более походил на стойку в билетной кассе. Справа от входа, с торца, на белом полотняном полотнище крутили кино. Зрителей было немного, не больше десятка. Экран был подвешен высоковато: все они стояли задрав головы вверх, спиной к Жорке и о чем-то говорили вполголоса.

Устинов прошел мимо них, он помнил, как нужно идти дальше. Во второй половине был ресторан, или что-то похожее на него. В шахматном порядке стояли столы. Он сел за один из них, огляделся. Других посетителей не было - наверное, слишком рано. Как тогда, за спиной он услышал шаги. Хотел обернуться, но потерял равновесие. Пол накренился, улетел из-под ног, да так, что Жорка чуть не упал. Вцепившись руками в стул, он проехал на нем добрые десять метров, ударился о бордюр и больно ушиб спину. Да так, что проснулся.

- Нет, - сказал он с дурашливым вызовом, - это не справедливо! И сон мне очень не нравится. Давайте менять тему - очень уж скучный сюжет. Я знаю, что будет дальше. Сейчас принесут спиртное, но это счастье не про меня: или графин разобьется или стакан украдут.

Каждую ночь с момента запоя, ему неизменно снилась похмелка, но выпить во сне ни разу не довелось.

Не открывая глаз, он пошарил за ножкой стола, нащупал бутылку, открытую и глотал теплую водку, покуда во рту не исчезла сухость. Господи, как хорошо! Так и лежал бы всю жизнь, чувствуя в жилах живительное тепло.

Сон затягивал, не отпускал. Он снова услышал шаги за спиной, легкие, безмятежные.

- Надеюсь, у вас не занято? - с нажимом спросил свежий, чувственный голос.

Такой бы слушать и слушать!

- Ничего не могу сказать, - неприветливо буркнул Устинов, - сам еще не до конца разобрался, но если хотите, присаживайтесь. Только здесь... немного штормит.

Он все-таки обернулся... и покраснел - давненько с ним не бывало такого! Молодая, красивая женщина смотрела ему прямо в глаза; слишком молодая, и слишком красивая, для того, чтобы смотреть так откровенно.

Впрочем, это всего лишь сон, - флегматично констатировал Жорка, - фантазии разума, отражение тайных желаний. Когда я последний раз поимел бабенку? - даже не вспомню. Попробую завтра позвонить Вике: пусть приедут девчонки, заодно уберутся в квартире. Стоп! - о чем это я? Ах да, о сюжете сна. Судя по последним событиям, банкет отменяется, похмелья не будет, да здравствует секс! Я возражать не стану. Если, конечно, все будет столь же реалистично.

- Секса тоже не будет, - с укоризной сказала она, - совсем ничего не будет. Ты даже не прикоснешься к открытой бутылке. Тебе давно уже хватит.

Странно как-то она все это сказала, не разжимая губ.

- Простите? - мысленно произнес Устинов и поднял глаза с тайной надеждою на ответ, - вы кажется вторглись в мои размышления?

- А ведь ты меня до сих пор не узнал!

В этот раз он воспринял даже эмоции: всю горечь ее, обиду и боль. Память вдруг обожгла:

- Господи, - отшатнулся Устинов, - Господи!

Он раньше никогда не испытывал столь сладкой душевной муки: задыхался, не находил слов. Круговорот чувств, оторвавших его от земли, был выше любой, самой изысканной речи. "Печаль моя светла" - такие слова есть только у Пушкина, да у Бога. Как по-другому скажешь? Неужели когда-то и он ощутил нечто подобное?

- Как же мне тебя не любить, как же не помнить? - повторял он, как заведенный, не сводя с нее повлажневших глаз. - Мне было неполных шестнадцать, когда...

- Не будем об этом, - перебила она и покраснела. - Мне стыдно, что я совратила мальчишку, явившись к нему в ночи. Но... я не могла допустить, чтобы ты в первый раз сделал это с какой-то другой, пусть даже во сне.

- А зачем ты мне снилась потом?

- Просто скучала. Иногда я слежу за тобой, путешествую в твоих снах. Помнишь первый закон Мироздания?

- Нет. И даже не представляю, о чем там может идти речь.

- Ничто в этом мире не исчезает бесследно, даже любовь.

- Почему же, проснувшись, я все время тебя забывал?

- Если бы ты все помнил, искал бы меня всю жизнь. И не нашел, и был бы несчастлив, и совсем не имел бы семьи, а все это плохо.

Пол заведения снова качнуло. Да как же здесь неуютно!

- Тебя что-то волнует? - спросила она. - Ах да, сумка! Не беспокойся, скоро подъедут мои ребятишки и нас с тобой заберут. Ты ведь хочешь увидеть мой дом... наш бывший дом?

Они вышли на снежную улицу. Было по-прежнему холодно. Во сне очень легко потеряться, Жорка этого не хотел и крепко держал женщину за руку. Семенил как ребенок за матерью, которая точно знает, что следует делать и ей, и ему.

Юная и красивая, свет моей истощенной души, как же с тобой хорошо!

Она безошибочно подошла к нужной старушке, дала ей немного денег, приняла сумку. Бабушка долго кланялась:

- Дай Бог вам здоровья и семейного счастья!

- Подожди! - Жорка дернул ее за рукав дубленки и выпалил скороговоркой, будто боясь позабыть самое главное, - у тебя ведь, есть имя?

- Есть, - согласно кивнула она, - у каждого человека должно быть свое имя. У меня было много разных имен, все не упомнишь, но сейчас это не важно.

- Нет важно! - он так раскапризничался, что топнул ногой. Ну, пацан пацаном!

- Ну, хорошо. Для тебя я навеки останусь Анной.

- Анна... - Жорка попробовал имя на вкус, - Анна! - закричал он, ликующе.

- Не так громко, - засмеялась она, - мальчишек моих постесняйся. Они нас уже ждут, скоро начнут искать.

У фасадной стены старинного дома стоял небольшой грузовик. Стоял прямо на тротуаре, чуть ниже распахнутых окон. Двое веселых парней что-то бросали в кузов.

- Заберите у него сумку, - издали крикнула Анна, - он очень боится ее потерять!

Один из парней засмеялся и вытер вспотевший лоб. Другой выпрыгнул из окна, подбежал и поцеловал ее в щеку.

- Не желаете пива? - спросил он у Жорки. - Я много наслышан о вас.

- Как о любителе пива? - с горечью пошутил Жорка.

- Не обижайтесь.

- Нет, - отрезала Анна, - он ничего не желает! Дайте сюда бутылку. Сейчас вы увидите фокус: как только я начну ее открывать, у нее разлетится горлышко - оп-па!

Бутылка открылась легко. Только пиво замерзло - сплошной ледяной комок.

Невозможно нарушить законы сна: и Питер, и улица, и она - все исчезло в бледном, холодном мареве. Только эхом звучали слова: "Во сне можно любить, можно заниматься любовью, но никогда не удастся уталить жажду..."

Проклятое радио! Сигналы точного времени порвали и эту завесу, ударили по вискам. Досадуя на себя, Жорка резко поднялся с кровати, натыкаясь на стулья, пошел выключать репродуктор. Колючие крошки и мелкий мусор впивались в босые подошвы, горело нутро. А во сне он было так хорошо! Устинов хлебнул из горла, запил глотком холодного чая. Немного подумал и снова забрался под одеяло. Больше всего на свете он хотел бы вернуться в свой сон.

- Где ты, не исчезай! - крикнул он в безумной надежде, прежде чем, провалиться в серую пустоту.

- Мальчики! Мальчики! - запах снега, хлопок в ладоши и ее несравненный голос.

- Я с тобой, успокойся. Господи, как я хочу всегда быть с тобой!

Ах, какие холодные губы... все затмили ее глаза.

- Как это было?

- Что, милый?

- Как я... ушел: растворился, растаял, или исчез мгновенно?

- Господи, - вздохнула она, - какими мелкими глупостями забита твоя голова! У нас, между прочим, совсем мало времени, его почти не осталось. Если б ты знал, как мне сейчас больно!

- Отчего, родная моя?

- Оттого, что мы расстаемся, а тебе угрожает опасность.

- Опасность? Откуда? - не может быть! Я всегда ее чувствую загодя.

- Опасность внутри тебя. Будь осторожней, любимый!

- Глупенькая, - он коснулся губами холодной руки, - ты сказала, что любишь меня. Разве можно со мною найти свое счастье? Мои годы прошли, я седой, опустившийся человек. А ты все такая же светлая, чистая, юная...

- Это не так, - виновато ответила Анна. - То, что ты видишь сейчас - всего лишь мой образ. Память не преломляется, проходя через призму времени. Взгляни на меня другими глазами: представь, что мне уже сорок, даже чуть-чуть больше. У меня двое детей. Ты их, кстати, только что видел. Разведена...

- Я тоже.

Белели сугробы. По дороге катилась поземка. Ветки деревьев, покрытые инеем, склонились над газетным киоском. Они торопили разлуку.

- Вот и скажи, почему мне нельзя тебя очень любить? - спросила она и коснулась его щеки указательным пальцем. - Ведь ты был моим мужем в другой, очень давней, но очень счастливой жизни. Если ты скоро умрешь, мы с тобой разойдемся во времени так, что не встретимся никогда.

- Скоро утро. Мне кажется, я просыпаюсь, - сказал Устинов со страхом. - Я уже просыпаюсь, а ты... ты напиши мне письмо. Не сюда, здесь я никто. Напиши моей матери.

Он несколько раз повторил адрес, скороговоркой, боясь не успеть. Снежная пелена пролегла между ними непроходимой стеной. В ней вязли и затухали звуки. Он успел прокричать почти все. Все, кроме номера дома.

...В квартире было уже светло. На улице кричали детишки. За стеной у соседа громко играла музыка.

Жорка лелеял в душе подробности дивного сна, и в сердце его аукалась сладкая боль. Огрызком карандаша на обложке книги он пробовал рисовать ее образ. Получалось не очень похоже. Наверное, потому, что сильно дрожали руки.

Письмо! - осенило вдруг, - я же ее просил написать мне письмо! Пришлет, или нет? А может... уже прислала? - нет, это невозможно! - Жорка припомнил один непонятный казус: когда он учился в четвертом классе, на имя его деда, Георгия Романовича Устинова, поступила депеша без штемпеля на конверте и обратного адреса. Писала какая-то Анна, а дед к тому времени два года как умер. Бабушка Вера письмо никому не показывала. Сама прочитала, тихо поплакала и тайно спалила в печке.

- Старый кобель! - с укоризной сказала она.

Жорка полез под стол и достал бутылку. Там еще было. Он щедро плеснул в стакан, повернулся к запыленному зеркалу.

- Какой человек поверит в такое? - спросил он у отражения, - никакой не поверит. Скажет, шизофрения...