Птица

глава 13 правда

Когда совсем стемнело, ребята вернулись к домикам и развели костер. Он потрескивал в лесной чаще, а оранжевые искры взлетали вверх, как светлячки. Лес жил своей жизнью, шумел деревьями и жужжал летними комарами и мошками.

– Извините, но я буду вонять штуками от комаров, – предупредил Илья, отходя чуть в сторону от домиков и смачно обливаясь антикомариным средством. Птица закашлял. Комаров он тоже не любил, но между ними и возможностью дышать свежим воздухом он бы явно выбрал последнее.

– Фу, Илюш, ты как обычно, – сказала Лера, поморщившись и пытаясь отмахнуться от едкого запаха спрея.

– Зато меня не сожрут комары! И другие мерзкие мошки!

– От тебя теперь так несет этим спреем, что тебя никто не сожрет, – сказал Птица, надевая толстовку. К вечеру стало прохладней, и у него начал мерзнуть нос. Натягивая рукава толстовки на пальцы, он неуклюже опустился на бревно около костра. Лиза с Лерой стояли напротив Птицы и с азартом забрасывали в угли клубни картошки, обернутые в фольгу, – «летний лагерь экспириенс», как они это назвали.

– А ты на озере кого-то из знакомых встретил, что ли?

Птица подскочил на месте от неожиданности. Он с таким интересом наблюдал за метанием картошки в костер, что совсем не заметил, как подошла Надя.

– Господи…

– Его нам тут только не хватало! – со смехом ответила Надя. – Так что? Встретил кого-то?

– В смысле? Вроде нет, – нахмурился Птица.

– Оу, – замялась Надя. – Показалось, что ты с кем-то болтал, когда уплыл от нас на сапе. Ну да ладно.

Не могла же она видеть, как он разговаривает с Ру, зависшим прямо в воздухе всего в полуметре над Птицей? Птица нахмурился, кошка-тревожка снова начала топтать его внутренности – в последнее время она была частой гостьей.

Надя уселась к Птице под бок, и он, не задумываясь, приобнял ее за плечи одной рукой, прижимая ближе. Так легко быть смелым, когда не анализируешь каждый свой шаг, думал Птица. Хорошо, что кошка-тревожка в этот раз нацелилась на его небесные проблемы и совсем оставила без внимания беспокойства земные. Он еще теснее прижал Надю к себе, укладывая подбородок на ее кучерявую макушку. Надя рассмеялась на выдохе.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Сейчас – да. Очень хорошо так сидеть, – ответил он, прикрывая глаза.

– Согласна, – отозвалась Надя, утыкаясь носом ему в шею.

Какое-то время они сидели в обнимку. Птица наблюдал, как съеживается фольга вокруг картофельных клубней, как искорки от костра взлетают вверх и гаснут, как Лиза с Лерой и Ильей шушукаются, склонившись друг к другу.

На небе у него такого не было. Там он мог только наблюдать исподтишка, незримо склоняясь с облаков, и завидовать теплу, близости и общности, которая есть у людей, но у ангелов не в почете. От Нади под боком стало теплее, и Птица вдруг вспомнил, что на небе он редко чувствовал близость с кем-то и тепло. Эти моменты почти стерлись из его памяти. Все они были укромно спрятаны в его мысленной библиотеке, задвинутые как можно дальше. Птица даже не был уверен, что это он сам скрыл эти воспоминания: казалось, такие мысли на небе сами собой укладывались в дальние ящики памяти.

В туманных мыслях Птица отчетливо видел только Ру и его грозовые крылья. Птица не помнил, в какой момент его вечности появился Ру. Казалось, он был всегда – теплым ветром, шорохом перьев, земными табачными подарками и звонким смехом в плечо. Он держался за Ру, когда вопросов к небу становилось слишком много и он едва не выпаливал их мимо пролетающим через облака коллегам. А потом держаться оказалось не за кого.

Птица нахмурился, вспоминая. Память все еще накатывала волнами в случайные моменты, когда он позволял себе мысленно вспорхнуть с земли. С Ру было весело, потому что у них было полтора бунтарских секрета на двоих: подглядывание за людьми и сигареты за облаком.

– Тебе не кажется, что ты слишком увлекся? – спросил однажды Ру. Они сидели рядом на краю пушистого облака, беспечно болтали ногами и разглядывали людей. Птица не отрывал взгляда, и расстояние до крошечных точек-людей сокращалось, позволяя ему видеть землю совсем близко. Ангельскими трюками он пользоваться любил. Птица был так погружен в наблюдение, что на вопрос Ру отреагировал не сразу.

– То есть?

– Как я ни появлюсь, ты сидишь и смотришь на них, – в голосе Ру едва, но слышалось раздражение. – Раньше мы наблюдали вместе, болтали, смеялись над ними, а потом шли заниматься своими делами. А теперь ты просто молчишь и смотришь, как будто меня тут нет.

Птицу захлестнуло виной так, как не бывает у ангелов. Вину перед Ру он чувствовал почти физически: засунь внутрь руку – и достанешь съежившийся замысловатый клубок.

– Да я… – начал он, но как оправдаться, не знал.

Он и правда прикипел к людям – даже вот так, издалека. У них постоянно что-то происходило: плохое и хорошее, радостное и печальное, трагичное и счастливое. Все это сменялось с такой скоростью, что Птица не поспевал за событиями: в его вечности таких быстрых перемен не бывало. На небе вообще ничего не менялось – все шло ровно и медленно. В этом безвременье он мало что чувствовал и испытывал, кроме привязанности к Ру, яркой вспышкой мерцающей каждый раз, когда тот прилетал на своих грозовых крыльях.

Ру не всегда был рядом. Ветряными заботами его все чаще заносило на землю, низко-низко к людям. Те благодарили его за легкий ветерок в московскую летнюю жару и ругали за ветрище со снегом в январе, едва отошедшем от новогодних праздников. Ру только пожимал плечами: такая работа. Птица же с упоением подслушивал все, что люди думали и говорили о ветерках и грозах. Людские разговоры доносились до Ру и кружили вокруг него, но он, как и многие небесные создания, отмахивался от голосов и почти не обращал на них внимания, поэтому свое участие им дарил Птица, жадно хватаясь за слова.

На человеческом быте Птица был помешан, уставший от своей экзистенциальщины: его подопечные много думали и размышляли, несвязно строили предложения и часто вздыхали от уныния. Он и сам был таким, но мечтал быть как Ру – беспечным и легким, воздушным, как самое крошечное перышко в его крыльях.

О том, что за людьми можно подглядывать, ему тоже рассказал Ру. Ну, не то чтобы можно, но, если особенно не вникать и не прикипать, не возбраняется. Так у них появился земной стрим – бесконечный и всегда увлекательный. Сначала они отлучались совсем ненадолго по небесным меркам: так, подглядеть за людьми на разных концах земли, обсудить увиденное. Это была небольшая шалость, к которой временами не хватало попкорна – к человеческим переживаниям и концам света по людским меркам они относились бессердечно.

Незаметно отлучки стали длиннее, локации сократились, а разговоров между Птицей и Ру стало меньше. Ру наскучило наблюдать за людьми, и он стал пропадать в ветрах и грозах, а Птица стал прилетать на край облака без него. Без Ру было одиноко, но люди понемногу заполняли тоску в метафизическом сердце Птицы и заставляли задаваться новыми вопросами. Почему они, ангелы, не помогают людям больше? У них столько всего ужасного происходит! Почему Птица тут, на небе, а люди там, внизу, совсем одни?

Но люди не были одни, понял в какой-то момент Птица. Люди были друг у друга, а совсем один был он на небе. Он попытался поделиться этим с Ру, но тот отмахнулся:

– Ничего ты не один, не выдумывай. Мы тут одна большая ангельская система. Нам не может быть одиноко, мы не люди. Да и вообще, у тебя же есть я.

Птица этого не чувствовал. Ру не хватало. Вместо него продолжало тянуть к людям. Так он и прохлаждался на облаке, наблюдая и отмеряя безвременье периодическими визитами Ру и табачными окурками, которые в полете превращал в падающие звезды. Это был совсем крошечный и простой трюк, но Птица хотел верить, что люди на его звезды загадывают желания – и те со временем обязательно сбываются.

Ру его романтических настроений не разделял:

– Завязывать тебе надо с этим сталкингом, – сказал он. – До хорошего не доведет.

Птица фыркнул:

– Ну, ты не рассказывай никому, и все будет нормально.

– То есть просто меня на небе тебе не хватает? Нужно еще обязательно человеческих питомцев найти? – неожиданно зло вспылил Ру.

– Они вообще-то люди. Ничем не хуже нас. А может, и лучше, – ответил Птица. В глазах у него сверкали звезды, перья в огромных крыльях подрагивали. Пренебрежительного отношения Ру к людям он не понимал.

– Они на земле, а мы на небе. Нужно знать свое место и быть благодарным за него. А ты уже заигрываешься. – Ру сложил руки на груди, тревожно глядя на Птицу.

– Я просто смотрю. Больше ничего.

Птица не был уверен в том, что говорит правду.

– Точно? Ты их уже поименно знаешь, каждый земной день пялишься на них, будто хочешь к ним. А может, на самом деле хочешь?

Птица отвернулся. Ангелы не ссорились, и их внезапная перепалка с Ру выбивала его из колеи, чудилась неправильной и невозможной. Ему казалось, что, будь в его метафизических легких настоящий воздух, он бы задыхался от злости и обиды, но он просто громко пыхтел, искоса поглядывая на Ру. В тишине между ними парили молнии и звезды, которые взрывались при соприкосновении, но извиняться никто не торопился. Ру улетел, громыхнув напоследок, а Птица остался на облаке один – снова.

После ссоры они не виделись вечность – так казалось Птице. На небе все было вечным. Без Ру метафизическое сердце Птицы ныло пустотой, но пустота эта была тоскливой и горькой, как когда чувствуешь, что все делаешь правильно, но терять на пути спутников все равно больно. Птица продолжал приглядывать за своими людьми, создавал для них почти незаметные чудеса и удачи: полевые дороги без зарослей борщевика, удачный билет на экзамене третьего модуля, когда сил совсем не остается, удвоенную скидку на карамельный батончик в ларьке у заправки.

Хотелось еще послать им солнца – яркого и согревающего, но в погоду Птица не вмешивался: не его это было дело, да и Ру точно заметил бы. Разговаривать с ним Птица из упрямства не хотел, хотя его крылья трепетали жалобно в разлуке, стоило ему подумать о ветреном ангеле. От этих мыслей Птица отмахивался так же лихо, как скидывал пепел с сигареты, за тлением которой в последние безвременные моменты наблюдал совсем отчаянно.

Когда он соскользнул с облака, а крылья не спасли полетом, в высоте он увидел Ру. Тот кричал ему что-то вслед неразборчиво, трясся и перевоплощался, горел ветхими кольцами настоящей, не антропоморфной формы и плакал десятками глаз. Слов Птица больше разобрать не мог, он слышал только плач, долетавший до него с неба. Жалобные звуки обвивали его потоками воздуха, пытались зацепить и поднять обратно наверх. Ничего не вышло. Птица все равно упал.

Воспоминания пронеслись через Птицу, как шустрый болид «Формулы-1», а потом с грохотом разбились об ограждение. Он почувствовал себя невезучим новым гонщиком из «Феррари», по которому страдала Лиза: ни одна стратегия не уберегла Птицу от сокрушения из-за всплывших небесных воспоминаний.

– Вам не кажется, что картошка уже готова?

Вопрос Ильи вырвал Птицу из мыслей, и от неожиданности он дернулся, потревожив Надю, свернувшуюся кошкой у него под боком.

– Не знаю, как картошка, а я уже точно готова ее схавать, – меланхолично отозвалась Лиза, тыкая обуглившейся палкой в картофельные клубни в скукожившейся от огня фольге.

– Удачной дегустации, – усмехнулся Илья.

Птица молчал, ощущая, как внутри все сжимается, а желудок скручивает злость вперемешку с тревогой. Надя в его объятиях тоже напряглась, как будто почувствовав изменения, и Птица заметил, как она нахмуренно посматривает на него снизу вверх.

– В темном-темном лесу маленькая девочка по имени Лиза съела непропеченную картошку и умерла от поноса, – на манер детских страшилок проговорил Илья. Птица перевел взгляд на Лизу – та увлеченно вылавливала из углей картошку, сгоняя клубни в одну кучу.

– Ты сам сказал, что она уже готова, – отозвалась она невозмутимо.

– Ну я не знаю, я просто так сказал, – начал защищаться Илья. – С картошкой не угадаешь, тут как господь подаст.

– Я не думаю, что господу есть дело до нашей картошки, – скептически ответила Лиза, возвращаясь к вылавливанию клубней.

– Мда уж, – неожиданно для себя пробормотал Птица вслух.

Ребята синхронно обернулись в его сторону.

– Думаю, господу было бы дело до картошки, только если бы она в чем-то провинилась, – продолжил Птица с язвительностью, которой раньше за собой не замечал. – Думаю, что господу есть дело, только если ты в чем-то провинился.

– И это мы еще даже не пили, – негромко протянула Лера. Птица увидел, как она непонимающе переглядывается с Ильей, а тот отвечает ей таким же недоуменным взглядом и пожимает плечами. Птице было уже все равно. Злость внутри него клокотала и бурлила вулканической массой, плескалась до краев.

– Было у вас такое, что вы живете себе спокойно, работаете свою работу, отдыхаете, там, ну, нормально, в общем-то, живете, а потом вдруг оказывается, что ваш самый близкий друг – стукач и предатель? – проговорил Птица.

– Не понял, – встрепенулся Илья на словах Птицы о близком друге.

– Это не про тебя, расслабься, – отмахнулся Птица и продолжил: – Живете себе, в общем, и вдруг у вас вся жизнь рушится из-за глупой ревности и обид. А вы вообще не думали, что так бывает, ведь ближе вашего друга у вас никого-никого не было. Был только он и ваши общие секреты, а потом он сдал эти секреты, почувствовав, что уже не является для вас целым миром, как это было раньше, и надо вас наказать. Глупость какая! Жили бы себе спокойно, а может, лучше бы поговорили по-человечески, прояснили недомолвки, и все бы наладилось. А, да, по-человечески поговорить бы не вышло: они не были людьми.

Голос Птицы дрожал. Он чувствовал, как подступают слезы, а горло сжимается от плача. Остановить бессвязную и горькую речь он не мог: так долго держал это в себе, что в секунду ощутил, как все его переживания и боли начинают взрываться фейерверками.

Птица почувствовал руку Нади, сжимающую его предплечье. Он оглянулся на нее, уверенный, что она его остановит, заткнет фонтан слов, вдруг прорвавший его терпение, но она только кивнула ему коротко в знак поддержки.

– А еще, еще: было у вас такое, что у вас нет выхода и вы все равно идете на поводу у руководства? – На этих словах Птица многозначительно стрельнул глазами вверх, к небу. – И вот вы сидите и думаете: а оно вам вообще надо? Почему вас нельзя просто оставить в покое? Почему нельзя просто пустить вас наверх, домой, или оставить все как есть. Ненавижу просто это все, ненавижу.

– Птица… – тихо начала Надя. Она выглядела встревоженной и обеспокоенной, брови ее были сведены к переносице, а в глазах стояли слезы. – Ты… ты же про себя рассказываешь, правда?

Вокруг костра стало тихо. Слышно было только, как трещат поленья. Птица судорожно вдыхал и выдыхал, пытаясь успокоиться. Он не должен был всего этого рассказывать. Все его мытарства, навязанные небом, звучали странной историей, выдуманной с бодуна или почерпнутой в книжках по средневековой библейской иконографии. Он никогда не хотел быть героем средневековых поучительных фресок, но вышло все наперекосяк. «Как по-человечески», – горько усмехнулся голос в его голове.

– Птиц, – мягко сказал Илья, делая к нему осторожный шаг. – Ты чего?

Птица зажмурился. Голова гудела звоном ангельских труб – тех самых, с вытянутой им карты Таро из Надиной пестрой колоды. Он склонился низко, уткнулся лбом в колени и накрепко закрыл уши. Звон не прекращался, наоборот – усиливался с каждой секундой.

Послышался громкий хлопок. Столб света пронзил землю в нескольких метрах от ребят, озаряя лес белым. Птица раскрыл глаза и в ужасе вытаращился на светящуюся полосу среди деревьев. Ребята отшатнулись. Птица вскочил и в два счета преодолел расстояние между ним и фигурой, вышедшей из столба света.

– К чему спецэффекты? – спросил он резко. В том, что обращается к Ру, Птица был уверен.

– Ты совсем сдурел? Ты чего делаешь?

Ру толкнул его в плечо совсем не по-доброму. Его голос дрожал. В нем слышалось раздражение вперемешку с паникой. Птица заглянул ему в глаза, поравнявшись: в них завихрился ветер, забушевали темные грозы. Крылья Ру не были материализованы, но по контуру в воздухе, где они были бы раскрыты, плясали нервные искорки.

– А что, нельзя? Ты не говорил, что нельзя никому рассказывать, – огрызнулся Птица. На своих друзей, застывших в молчании, он не обращал внимания.

– Это как-то само собой подразумевалось! Ты хочешь вернуться или нет? Зачем тогда им рассказывать? Они все равно останутся на земле!

– Зачем возвращаться туда, где меня не ждут?

– Я тебя жду! Я помогаю тебе как могу. Сэл, пожалуйста, – с мольбой в голосе проговорил Ру, пытаясь дотянуться до Птицы руками. Тот дернулся в сторону.

– Точно так же ждешь, как сбросил с облака? Это же из-за тебя я упал.

– Я не специально! Я никогда не хотел, чтобы ты упал, никогда. Поверь мне.

Птица покачал головой.

– Я доверял тебе, Ру. А ты нашу дружбу на раз-два спустил… с облака! – всплеснул руками Птица. Он был зол и растерян до ужаса. Все снова казалось бессмысленным, как бы Надя и ребята все предыдущие дни ни приводили его в сознание теплотой, заботой и вниманием. Все было злостью, и злостью был Птица.

– Не надо было так прикипать к людям, – отрезал Ру. – Ничем хорошим это никогда не заканчивалось – сам видишь.

– Забавно это слышать от тебя! Ты ведь сам постоянно спускаешься на землю! Ты мне рассказал, что можно подглядывать. Ты мне таскал земные подарки. – Птица почувствовал, как в его глазах снова собираются слезы обиды. – Ты самым близким мне был на небе. А потом показал мне людей и начал пропадать. Я тебя ждал постоянно, а ты все не прилетал или прилетал совсем ненадолго, бросал мне сигарет, прям как кость ненужной собаке, и снова сваливал. Я думал, никого ближе тебя у меня нет, а потом я увидел, как бывает у людей. Не все люди хорошие, многие полное дерьмо, но важнее те, кто пытается не быть дерьмом. Люди заботятся друг о друге во что бы то ни стало, стоят друг за друга, усилия прикладывают.

– Не все! – возразил Ру. – Некоторые…

– Что «некоторые»? – спросил Птица. – Некоторые ведут себя как ты, это правда. Но на небе у меня только ты и был. Я и не знал, что бывает по-другому. Теперь знаю.

– Мы и не должны быть как люди, Сэл. Мы ангелы.

– Может, в этом и проблема, – горько ответил Птица, отворачиваясь от Ру.

Ветер, исходящий от Ру, колыхал деревья и траву вокруг них. Позади трещал костер, поленья в нем догорали, оставленные без внимания. На поляне около домиков становилось все темнее, но столб света в отдалении все еще освещал лес небесным сиянием.

– Сэл, – снова начал Ру, делая шаг навстречу. – То есть… Птица… Послушай. Тебе все равно придется пройти испытания до конца. У тебя нет варианта их бросить, я говорил. Но я не знаю, как ты собираешься вывернуться в итоге.

Птица поднял глаза на Ру, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Я не уверен, что смогу вернуться, – сказал он еле слышно.

– Я не уверен, что ты сможешь остаться. Особенно на своих условиях, – ответил ему Ру. – Не знаю таких историй. Не знаю никого, у кого бы получилось.

– А нам про них, наверное, и не рассказывали, – грустно усмехнулся Птица. – Никто не рассказывает, что сталось с теми, кто упал. Разве сам не помнишь? Их истории завершаются падением и превращаются в притчу: не смотрите, ангелята, на людишек на земле, вдруг захочется спуститься и продолжить жизнь в огне.

– Просто никто не хочет на землю, Птица. Зачем менять чистый свет и свободу на боль и страдания?

– Точно ли свободу?

– Ты всегда задавал слишком много вопросов.

– Может, это и был план. А может – нелепая случайность. Наверное, мы уже не узнаем, потому что мне все равно никто никогда не отвечал на вопросы.

– Это правда, – кивнул Ру, улыбаясь через силу. Какое-то время они молчали.

– Я думаю, тебе лучше улететь, Ру, – наконец негромко сказал Птица, а потом кивнул себе за спину. – Не стирай им память. Пожалуйста.

Ру посмотрел Птице за спину, оглядывая ошарашенных ребят, которые все это время не вмешивались в их перепалку.

– Хорошо, – ответил он. – Прости меня.

Птица ничего не ответил. Ру только кивнул и, тяжело вздохнув, повернулся в сторону столба света среди деревьев. Его прервал голос:

– Нет, извините, – начал Илья, делая шаг вперед к Птице и Ру. – А что вообще происходит? Птица?

Птица обернулся, осознавая, сколько всего придется объяснять ребятам. Он мог промолчать и взорваться от тревоги – вариант тоже был не очень, но теперь придется рассказывать все. Птица не был уверен, как начать и как его историю – наконец-то честную от и до – воспримут друзья.

– Илюш… – Птица пытался говорить спокойно, но голос его дрожал. – Давай Ру улетит, и я все-все расскажу.

Илья всплеснул руками.

– Да кто такой этот ваш Ру? Куда улетит? У него частный самолет тут в кустах или что?

Птица еле подавил смешок. Как бы страшно ему ни было, Илья, скатывающийся в стендап, когда сам переживал, всегда мог его рассмешить. Вот только Илье было не до смеха.

– А что смешного, Птица? – спросил он, делая еще шаг к нему. – Ты рассказываешь нам какую-то околобиблейскую притчу – окей, мы все в этой философской жиже варимся уже три года в универе, это не то чтобы удивительно! А потом какой-то НЛОшный свет, какой-то чел появляется и ты говоришь с ним, будто всю жизнь его знаешь. Что это? Что происходит?

Птица замялся, подбирая слова.

– Птица – ангел, и он упал с неба, потому что подсматривал за вами и слишком увлекся, – вдруг подал голос Ру, пожимая плечами. Голос его звучал монотонно и до боли холодно.

– Я упал с неба, потому что ты разболтал кому-то и даже не говоришь кому, – огрызнулся Птица.

– В идеале ты вообще не должен был смотреть на них, – отрезал Ру. В Птице снова закипала злость, которую, напрасно думал он, ему удалось подавить. – Это не входило в твои обязанности. Кто ж знал, что тебе так понравится?

– Подождите! – перебил Илья. – А почему ты нам ничего не говорил, Птица? Ангел ты или не ангел – неважно, но мы тебя знаем уже больше трех лет, и ты ни разу ничего не говорил. Я думал, мы друзья.

– Илья, ты мой лучший друг! – взмолился Птица. Брови его были болезненно сведены к переносице. – Я ничего не помнил, пока тот чувак в Яме не ударил меня. Тогда все начало возвращаться – воспоминания, мысли. А потом я не знал, что делать. Не знал, что настоящее, а что фальшивка. Не знал, можно ли вообще вам рассказывать и как вы это воспримете. Это звучит как абсурд даже сейчас. Я просто не знал, что делать. Я и сейчас, честно говоря, не знаю. Все так смешалось и перепуталось.

Илья покачал головой.

– Ты вроде говоришь, что люди лучше ангелов, потому что поддерживают друг друга. Может, мы еще лучше, потому что позволяем себя поддерживать, а не копошимся в собственных страданиях и своей башке в одиночку? – рассудил Илья. Птица почувствовал, что на него горячими волнами накатывает стыд. Просить о помощи он и правда разучился, стоило только все вспомнить.

– Я не знал, как попросить, – тихо сказал он.

– Словами, – ответил Илья. – Мы же всегда рядом были. Переживали ужасно, но теперь все понятней становится: тебя же и правда перекрыло после Ямы. Я помню. Ты спрашивал разное, а я ответить не мог, потому что даже не думал об этом – о твоих родителях, о том, как мы тебя нашли. Мне это все казалось очевидным – что есть, то есть. Но я потом так долго пытался до тебя достучаться, а ты все никак. Я думал, может, будешь готов – расскажешь. Но тебя все крыло, и ты продолжал молчать. С Надей когда познакомились, она спросила, знаем ли мы, что у тебя случилось? Ты всегда такой? А я понял, что до Ямы ты чуть другой будто был и вдруг закрылся весь.

– Я сам справлялся.

– Так справлялся, что мы всей толпой переживали за тебя! – вспылил Илья, фыркая. – Я понимаю, что ты мог быть не готов. Что все это сложно и непонятно. Я был рядом и готов был тебя поймать – прям как в Яме. Но после твоего разговора с этим, – он кивнул в сторону молчащего Ру, – я вообще не уверен, что тебе это было надо. Что мы тебе были нужны. Если ты не хочешь улетать, почему ввязался в этот свой квест, или что это такое?

– Тебя смущает квест, но не смущает то, что я ангел? – не выдержал Птица.

– Птиц, меня после трех лет на философском факультете концепция идентичности вообще мало волнует, – рассудил Илья. – Меня больше волнует то, что ты делаешь и почему делаешь это втихомолку.

Птица чувствовал себя растерянным, а слова никак не собирались в кучку, чтобы дать Илье хоть немного разумное объяснение.

– Если бы я не согласился на испытания, вы бы меня забыли, – попытался объяснить он. – Все работало как обычная человеческая жизнь, потому что меня прятала небесная завеса. А потом я стал вспоминать, и она начала разваливаться. Когда мы познакомились с Надей, она спросила, почему меня зовут Птицей, а я не смог ответить, потому что из-за завесы никогда об этом не думал. Потом все буквы в моем паспорте рассыпались пеплом. А когда вы заезжали за мной перед поездкой, Лиза не могла вспомнить, где я живу. Это все завеса. Я боялся, что она рухнет и вы совсем меня забудете. Но, когда я узнал о ней, мне стало казаться, что все было не по-настоящему и вы никогда не подружились бы со мной, если бы не она.

– Для меня все было по-настоящему, Птица.

– Да откуда ты знаешь? Вдруг ты проснешься завтра и не вспомнишь ничего, несмотря на обещания Ру, – возразил Птица отчаянно.

– А вдруг вспомню? Ты не знаешь этого наверняка. Ты сам сказал: никто тебе не отвечал на вопросы на небе. Откуда ты знаешь, что они тебе не врут?

Птица подавился вздохом:

– Небо не врет.

– Но и всей правды не рассказывает, я так понял?

Птица поджал губы, не зная, что ответить. Илья был прав: он решился на небесный квест, уверенный, что другого выхода нет. Испытания казались единственным выходом, пока он был в ужасе от завесы, осыпающейся, как печатные буквы в его уже бесполезном паспорте. Он согласился, даже не подумав, что будет делать дальше, если все пройдет, – и правда, что ли, придется улетать? Про другие опции Ру ему не рассказывал, да он и сам не помнил похожих случаев.

Чем больше он говорил вслух – сначала с Ру, потом с Ильей, – тем отчетливей понимал: он и правда понятия не имеет, не врет ли ему небо. Часть его, ангельская, доверчивая и даже немного наивная, отнекивалась: не может небо врать. Это противоречит его сути. Но человечность, собранная бусинами и камешками за три года на земле, вдруг вылезла наружу, и вопросов, которых у него и так всегда было немало, стало еще больше.

– Возможно, не стоит разбираться сразу со всем, – вдруг послышался голос Нади. Она мелкими шажками двинулась в сторону Ильи и Птицы, поднимая ладони вверх в защитном жесте. – Вы немного тонете в философствовании и, извините, предсказаниях. Давайте попробуем хотя бы разобраться с тем, что есть у нас на руках прямо сейчас.

Послышался смешок.

– Это ты говоришь о предсказаниях? Я видел, как вы Таро разбрасываете, – сказал Ру чуть презрительно.

– Таро – это не про предсказания. Они могут тебя направить, но решения принимаешь только ты сам, – ответила Надя. В ее четком и уверенном голосе не было слышно ни капли смущения от реплики ангела ветров. – А вот что у вас там на небе, я понятия не имею и не уверена, что хочу знать. Мне нравится моя жизнь здесь, даже если она дурацкая и страдательная.

– У вас и нет другого выбора, – резко сказал Ру. – А у Птицы есть. И почему он вообще цепляется за вас, я все еще не понимаю.

– А ты и не поймешь, Ру, верно? – переспросила Надя. – Сомневаться и цепляться – нормально, даже если тебе кажется, что все очевидно.

– Пусть просто остается, и все. На хрен эти ваши испытания, – отрезал Илья, голос его острым лезвием вспорол размеренные и спокойные фразы Нади.

– Подостыл бы ты, Илья. И мы, и Ру видим все только с наших колоколен – за шутку извините. А Птица был и там, и тут. Ему есть что терять в любом случае. Не то чтобы это просто, – сказала Надя, глядя на Птицу. Голос ее был строгим. В ее глазах Птица видел поддержку, которой ему в этой перепалке не хватало. Каждый пытался его перетянуть к себе, как детсадовцы – любимую мягкую игрушку, но никто не спросил, чего хочет он сам.

– Ребят, – тихо начал Птица. – Завязывайте. Мы ничего не решим сейчас. Ру?

Он оглянулся на Ру. Тот без лишних слов все понял, кивнул Птице и направился к столбу света, начинающему гаснуть, коротко сказав напоследок:

– Пока, Сэл. Надеюсь, ты все решишь правильно.

Как решить «правильно» в этой ситуации, Птица понятия не имел, но сдержанно кивнул в ответ.