Птица

глава 14 феи

Когда Ру исчез, к Птице тут же подбежала Надя, нежно коснулась его предплечья и заглянула в лицо, одним взглядом спрашивая, в порядке ли он. Птица пожал плечами. Все рассказав, он не почувствовал, что с его плеч свалился метафизический камень. Этот камень, казалось ему, скорее раздробился в крошку, грозя осыпаться градом не только на его беспокойную голову, но и на головы его ошарашенных друзей. Это было даже хуже.

– Я одного не понимаю, Птица, – подал голос Илья. – Получается, ты пару месяцев после Ямы уже все помнил, но решил для себя, что это – ненастоящее. Мы и наша дружба – ненастоящие. Спектакль такой. Ввязался в игру, чтоб вернуться на небо, к своим пернатым, но с нами продолжил играть как ни в чем не бывало – ну, не считая тех недель, когда ты ото всех шарахался. Так, что ли? А потом что? Ты бы просто пропал из наших жизней?

Птица тяжело вздохнул. Чем больше его переживания выходили за пределы его головы, тем отчетливее он понимал, насколько мало на самом деле думал: и правда, что потом? А сейчас что? Ему казалось странным, что вопросов не становилось меньше. Он будто бы передумал тысячи сценариев, но с вопросами Ильи их становилось еще больше.

– Вы бы не вспомнили ничего, наверное, – ответил Птица, не поднимая глаз. Он нервно потер шею.

– И тебя это устраивает? А как же доверие?

Птица пожал плечами.

– Не знаю я, о чем думал и что было бы дальше. И что будет дальше, тоже не знаю. Я в ужасе был, когда начал вспоминать. Лежал на полу посреди комнаты, крылья свои наглаживал. А они тяжелые и унылые, и, как бы я в сознании своем не преисполнялся, легче они не становятся. Я скучаю по полету. – Последнюю фразу Птица произнес совсем тихо, будто стыдясь говорить это Илье. – И по небу скучаю. Но и как бросить все и всех здесь – не знаю. Это не тест с одним-единственным правильным вариантом ответа.

– Ты сам знаешь, чего хочешь? – голос Лизы прозвучал в лесу звонко и внезапно.

Птица обернулся. Лиза сидела на пеньке у затухающего костра с веткой в руках, вид у нее был обеспокоенный. С Ильей Птица всегда был ближе, чем с Лизой, но та казалась ему скалой, спокойствие которой невозможно возмутить ни дурацкими шутками, ни катастрофами мирового масштаба. Она всегда двигалась вперед и вопреки всему, и это восхищало Птицу. Лиза не была громким и уверенным в себе на сто процентов человеком, но то, как она продиралась через свои страхи и тревожности, поражало Птицу. Он часто думал, что в ситуации апокалипсиса ему бы скорее было спокойней с Лизой, успевшей представить себе все катастрофы мира, которые могут перепасть на ее жизнь, чем с Ильей, который извечно верил в лучшее и никогда не оставлял надежды.

– Понятия не имею, Лиз, – повторил Птица свою незнательскую мантру этого вечера, а потом призадумался и почти шепотом продолжил: – Наверное, я бы хотел все и сразу. И не выбирать.

Лиза улыбнулась краем рта.

– Куда делся Птица с однозначными принципами? – спросила она мягко.

– Понял, что не все в мире можно поделить на черное и белое.

Лиза кивнула.

– Тот случай, когда действительно не все так однозначно, – сказала она, хмыкнув.

Птица слабо улыбнулся в ответ. Какое-то время все молчали, погруженные в свои мысли. Птица почувствовал, что вымотался вкрай – ноги перестали держать, голова была ватная. Он никак не мог осознать, что натворил своими признаниями и стало ли от них лучше или хуже. Нет, подумал он. Не описать это в категориях «хуже» или «лучше». Он сделал выбор, и стало как стало. Отмотать назад ночной переполох он не в силах. На секунду он понадеялся, что с утра ребята ничего не вспомнят и он продолжит свои испытания, которые будут валиться внезапно и в самое неподходящее время – как и было задумано. Но крылья, запертые под острыми лопатками, звенели, предостерегая: если ребята проснутся, забыв напрочь все, что он им рассказал, и все, что они видели своими глазами, будет так же тяжело, потому что он будет один.

– Я пойду спать, – вдруг сказал Илья твердо. Он развернулся и пошел к домику, не говоря больше ни слова.

– Илья! – окликнул его Птица, но тот даже не обернулся, только резко бросил через плечо:

– Завтра!

За ним последовала Лера, сочувственно улыбнувшись Птице. За всю перепалку она не сказала ни слова, но Птица ее не винил: он был сильнее удивлен, что ребята вообще не выгнали его в лес ждать испытаний в одиночку, почувствовав предательство и недоверие с его стороны.

– Да, давайте пойдем спать, а завтра посмотрим, – согласилась Лиза, поднимаясь с пенька. Палку, которой она перебирала забытую картошку и за которую так держалась весь вечер, она аккуратно оставила около тлеющего костра.

Надя мягко подхватила Птицу под локоть и потянула в сторону их дома на дереве.

– Пойдем-пойдем, – сказала она. – Нужно поспать. Завтра будем посвежее.

– И помудрее? – не выдержал Птица.

Надя тихо рассмеялась.

– Может быть, и так.

В домике было темно и тесно, как в спичечном коробке, но все равно уютно. Через окна не было видно ничего: электрический свет от города до их домиков не доставал, а деревья прятали ночное звездное небо. Когда Надя закрыла за ними стеклянную дверь, Птица небрежно стянул с себя толстовку, пнул в сторону кеды и без сил рухнул на кровать. В голове было пусто и многомысленно одновременно. Он совершенно не предполагал, что сегодняшний вечер закончится так.

Надя включила гирлянду, натянутую по периметру крошечной комнаты, и она окрасила пространство теплым оранжевым светом. Птица пялился на огоньки, пока те не зарябили в глазах. Он тяжело вздохнул, судорожно пропуская воздух через легкие. Лопатки чесались, а крылья в них бились наружу, взбудораженные ночью и переживаниями.

– Хочешь чай? – спросила Надя, уже подключая электрический чайник к розетке.

– Можно, – пробормотал Птица, все еще не поднимаясь с кровати, несмотря на зудящие лопатки.

В тишине комнаты было слышно, как бурлит вода в пластмассовом чайнике, как Надя тихо копается в шкафу над маленьким столиком в поисках чайных пакетиков, а потом звенит кружками. Птица слушал и ничего не говорил.

– Как ты, Птица?

Надя первая нарушила тишину. Она всегда спрашивала, как он, а он ни разу не поинтересовался в ответ. Птица почувствовал, как его окатывает стыдом.

– А ты как?

– Я? – удивилась она. – Я только что узнала, что юноша, который мне нравится, – ангел. Даже не знаю. Я, конечно, чувствовала что-то в тебе, будто ты не такой, как все, кого я встречала, но чтобы так…

– Как в том меме, не все мужчины, но… – вяло попытался пошутить Птица.

– Хах, да, можно и так сказать.

– Как видишь, оказалось, что такой же, как и все. Ангел не ангел, а все равно дурак.

– От дурачества никто не застрахован.

Птица приподнялся на кровати. Надя сидела напротив него на стуле, подперев подбородок рукой. Рядом с ней на столике стояли две белые кружки, с внешних стенок которых свисали нити от чайных пакетиков. Чайник бурлил все громче и, наконец коротко пиликнув, затих. Надя разлила кипяток, отставила чайник в сторону, а потом кивком головы позвала Птицу к себе. Птица перебрался на стул, как всегда умудрившись забраться на него с ногами, и потянулся к дымящей горячим паром кружке.

– Я всегда завариваю чай, когда нервничаю, – сказал он невпопад.

– Сколько же чая ты выпил за последние месяцы? – улыбнулась Надя.

– Даже считать страшно.

– Почему Ру настучал о тебе, так сказать, руководству?

Птица пожал плечами.

– Заревновал, – выпалил он первое, что пришло в голову, а потом смутился. – Хотя ангелы не ревнуют.

– Может быть, ангелы делают все, как люди, пока их кто-нибудь не спалит?

– Вполне возможно. Я уже ни в чем не уверен. – Птица отпил из кружки. Горячий чай обжег его язык, и он цыкнул от неожиданности.

– Осторожнее, – сказала Надя. Птица поморщился и отставил чай остывать. Усталость продолжала накатывать на него, а глаза слипались, но он не выдержал и прошептал:

– Как думаешь, Илья меня никогда не простит?

Надя задумалась, склонила голову. Взгляд ее темных глаз был нежный и мягкий.

– Никогда – это слишком сильное слово. Дай ему время.

– Может, он завтра ничего не вспомнит. Может, никто завтра ничего не вспомнит. И ты тоже все забудешь, – затараторил Птица почти обреченно. – А может, так было бы лучше.

– Эй! – прервала его Надя и, потянувшись через стол, ухватилась за его руку. – Посмотри на меня.

Птица поднял глаза и сосредоточился на Наде. Это было непросто: в его голове калейдоскопом выстраивался рекап событий минутной давности с едкими комментариями и упадническими репликами между делом, которые он непроизвольно генерировал сам.

– Уже «завтра», Птица. Я все помню.

– Поспишь – и не вспомнишь.

– Тогда давай не спать всю ночь. У меня с собой примерно десять дрип-пакетов кофе, – с заговорщической улыбкой предложила Надя, кивая на свой рюкзак.

Птица покачал головой, но тоже улыбнулся:

– И почему ты всегда знаешь, что делать?

– Птиц. – Надя чуть сжала его ладонь. – Я все еще действую по наитию и разбираюсь по ходу дела. Попробуем вместе?

Птица кивнул ей в ответ и накрыл ее ладонь своей. От места, где их руки соприкасались, исходило тепло и едва заметный свет. Он был виден только уголком глаза и тут же пропадал, если посмотреть прямо. Птица почувствовал, как трепещут крылья в его лопатках – так тихо, что можно было спутать с мурашками.

– Ты тоже видишь? – шепотом спросила Надя, глядя на Птицу в упор, но чуть скашивая взгляд на их руки.

– Краешком глаза, – кивнул Птица.

– Как феи, – улыбнулась Надя. – Я читала как-то своему классу энциклопедию – только не смейся! – про фей. Мне ее купили родители давным-давно, когда я сама была в школе. Там было написано, что фей можно увидеть только краем глаза, а если посмотреть на них в упор – они исчезнут, потому что не любят к себе столько внимания. Мои ребята потом еще неделю косили глаза в углы кабинета, я даже побоялась, что доведу их до косоглазия своими историями, но вроде пока никто из родителей не жаловался.

– Это почти что феи, – сказал Птица, кусая губу в нерешительности. – Это крылья. В них нет полета, но я их чувствую все еще. Думаю, ты нравишься моим крыльям.

– А тебе?

Птица смущенно отвел взгляд.

– А мне еще больше, – все-таки сказал он.

– И ты мне тоже, Птица.

Свет в уголке глаза разгорелся ярче, и Птица облегченно вздохнул. Он никак не мог понять, как в одной ночи могли соседствовать одновременно страшные и радостные вещи. Его человечность звенела нежностью и боялась приближающегося утра, катастрофы накатывали одна за другой, а непонимание, что делать дальше, захлестывало и не давало вздохнуть свободно, но прямо сейчас он чувствовал себя правильно. Смешная штука – человечность, думал он. Хоть сто катастроф, хоть тысяча, а человек все равно выплывет на крошечных теплых моментах. Ангелы так не умели. У них было или все, или ничего, никакой серединки, никакого цепляния за эпизодические радости. Птице в этой тотальности было тяжело, и он все думал: бывает ли по-другому?

Оказалось, что бывает, но только не на небе, а на земле. Может, поэтому его так и тянуло к людям. Человечность была пугающей и сложной, но в такие моменты, как сейчас, понимал Птица, она стоила всех испытаний мира и всех апокалипсисов вселенной.

– Что было первым испытанием? – спросила вдруг Надя, прерывая молчание. Птица нахмурился.

– Чуть не утонул в Плещеевом озере.

– Но оно же… мелкое.

– Пути Господни неисповедимы, и все в этом духе. – Птица пожал плечами.

– Мне жаль, что тебе приходится через это проходить, – сказала Надя. – Звучит страшно.

– Если верить, все эти испытания пройти легко – как два пальца об асфальт. Проблема только в том, что я не уверен, что верю.

– Но ты же выплыл.

– Я отчаялся. Это не то же самое, что поверил.

– Возможно, там не все так просто и однозначно, – предположила Надя. – Ну и… если оно сработало, какая разница, каким способом ты выиграл.

– Мне казалось, на небе все должно быть честно, – признался Птица. – Может, мне это все аукнется под конец.

– А может, не аукнется. Ты знаешь, я обычно довольно принципиально отношусь к таким штукам. Мне тоже все время хочется, чтобы все было честно и справедливо. Но чем старше я становлюсь, тем больше думаю, что некоторые системы заслуживают нечестных приемов. Это как у нас с получением водительских прав: каким бы профи ты ни был, тебя завалят в первый раз, чтобы ты дал взятку во второй. Ты можешь из принципа мучиться еще раз десять, а можешь найти блат. Это некрасиво, но это система. Какая система, такие и методы.

Птица вздохнул.

– Не уверен, что небо – это ГИБДД. Скорее бухгалтерия, где тебе никто не даст ответа на вопрос, но будут бесконечно перенаправлять по другим инстанциям, пока ты не забьешь, – прикинул он. – Но, может быть, ты и права. Какая система, такие и методы. Вот только подготовиться к этому невозможно.

– Как и ко всему другому, в принципе, – пожала плечами Надя. – Разберемся шаг за шагом, а пока смотри – светает.

Птица оглянулся. За панорамными окнами небо и правда светлело, а ветки берез за стеклом проступали чернильными тенями. Птица чувствовал усталость и адреналин от ночи одновременно. Спать он боялся: вдруг проснется, а все станет еще страшнее и горче.

– Может, по дрипу? – спросил он у Нади.

Та рассмеялась, вставая со стула.

– Давай, – ответила она, доставая полосатые пакетики с кофе из рюкзака и снова ставя кипятиться чайник.