Птица

глава 6 вестник

Вернувшись домой во втором часу ночи, Птица сразу почувствовал неладное. Дома кто-то был. Птица был уверен в этом почти как школьник, едва вошедший в квартиру и вдруг увидевший на кухне мать, которая свято клялась, что ее не будет до вечера. Птица тихо повернул ключ в замке до щелчка, вынул его и бросил в миску на тумбочке в прихожей. Ключ звонко ударился о керамические стенки, а из единственной комнаты, будто в ответ на звук, послышался шорох, затем – глухой стук падающих книг и тихую ругань. Птица замер, боясь сойти с места, и тревожно скосил взгляд в сторону комнаты, хотя через стены видеть не умел ни сейчас, ни – он был в этом уверен – когда жил на небе.

– Птица?

Голос, прозвучавший из комнаты, был знакомым – таким, что сердце сжимается, стоит его заслышать после долгой разлуки. Птица судорожно выдохнул, опустил сжатые кулаки и медленно двинулся в сторону комнаты. У подоконника он увидел силуэт, его подсвечивали фонари за окном, почти складываясь в оранжевый нимб над лохматой макушкой человека. Нет, поправил себя Птица. Не человек это был вовсе.

– Ру?

Птица щелкнул выключателем, зажглись лампочки в пыльной люстре, осветив небольшую комнату.

– Птица, – уже утвердительно прозвучал голос. Ру смотрел на него и даже не жмурился от слишком яркого света. Некстати вспомнился Илья, убеждавший Птицу купить энергосберегающие лампочки: побереги глаза и деньги на коммуналку! От этих мыслей Птица спешно отмахнулся, тряхнув головой.

– Что ты тут делаешь?

Птица прошел в комнату, опустив взгляд и боясь посмотреть на Ру. Его взгляд он чувствовал кожей так явно, что вздрогнул, присаживаясь на краешек разворошенной с ночи кровати у стены. Поднять глаза он смог, только глубоко вдохнув и сцепив суетные пальцы в замок. Ру все так же разглядывал его, беспорядок и мусор в комнате, развалины книжных стопок, провода от техники около розетки в углу, запутавшиеся в клубок, как крысиный король со сросшимися хвостами. Ру продолжал наблюдать за ним. Птице было неуютно и даже стыдно, будто мама, которой у него никогда не было, и правда внезапно нагрянула, застав его с плойкой в руках и включенным Death Stranding на проекторе в полстены вместо домашки по математике.

– Могу спросить у тебя то же самое. – Ру сложил руки на груди. Птица нахмурился.

– Все ты знаешь, Ру, – немного резко ответил он.

Какое-то время они молчали, продолжая друг на друга глазеть. Птица ежился от неловкости, но внутри него закипало такое раздражение, что проигрывать эту битву взглядов он ни в какую не хотел.

– Знаю.

– Зачем тогда спрашиваешь?

Ру развел руками и оттолкнулся от подоконника, делая шаг к Птице. Пересекая комнату, он снова задел пару книжных многоэтажек, но даже не удосужился обратить на это внимание. Надо бы раздобыть стеллаж, отстраненно думал Птица, наблюдая за разрушением. Ру остановился прямо перед ним, и Птице пришлось поднять голову, оглядывая его снизу вверх. Ру покачал головой и присел на корточки так, чтобы оказаться с ним на одном уровне.

– Птиц, ну Птиц.

Голос Ру смягчился, в нем появились нотки если не жалости, то, как показалось Птице, сочувствия. Они оба синхронно выдохнули, замерли на секунду, а потом Птица как будто сдулся, уронил голову на руки и беспомощно всхлипнул. Вся его злость, все бурлящее недовольство осели накипью на его сердце, а потом и вовсе треснули, разлетелись на белесые тонкие кусочки. Ему не хватало Ру, он понял это только сейчас, когда тот подошел так близко. Вместе с ним Птицу окутал запах гроз и пушистых облаков, а незримый вихрь закружился вокруг него спиралью. От людей так не пахло, а Ру весь был ветром и высотой, о которых Птица сейчас мог только мечтать.

– Как же ты так, Птица. – Ру дотронулся до его плеча, огладил осторожно, будто проверяя, что он – настоящий, из плоти и крови, а не из перьев и духа. Птица был настоящим, а вот пальцы Ру чувствовались через ткань рубашки совсем невесомо и легко, как майский ветерок, обнимающий за плечи по пути домой. Вопрошание Ру ответа не требовало, но Птица все равно бессильно пожал плечами, поднимая голову. Лицо у него было раскрасневшееся, в глазах стояли слезы.

– Заигрался, кажется, – тихо произнес он.

Ру кивнул, все еще касаясь его плеча. Птица шмыгнул носом и накрепко зажмурился, потихоньку успокаиваясь под мерное поглаживание по плечу. Он вздохнул и накрыл руку Ру своей ладонью, сжал ее отчаянно. В тишине комнаты едва слышно гудели электричеством лампочки, почти незаметно мигая под стеклянным абажуром люстры.

– Где ты был все эти три года? – спросил Птица и закусил губу. Пальцы Ру на его плече замерли, напряглись. Птица открыл глаза, оглядел его. Тот мялся, и невысказанные слова повисали в воздухе между ними. – Подожди… почему ты зовешь меня Птицей?

Птицу-человека сочинили осины, свидетельствовавшие его падение далеко в лесу, а он ухватился за это имя, как за бортик катка, стараясь не рухнуть на лед. Имя было первым, что он приобрел в человеческой жизни, и так он с ним сжился, что к своему ангельскому имени возвратиться уже не вышло. Потом он забыл его напрочь, вычеркнул, как и все предыдущее бытие на небе, а завеса от крыльев с радостью ему подыграла. Птица был неловким, но обаятельным философом-третьекурсником, а Сэл – Салатиэль, если полностью – ангелом, и ангелом неудобным, вопрошающим и лезущим куда не стоит. Ру знал Сэла, а о Птице он мог узнать, только если подглядывал с неба – как они делали раньше вместе, пока их безобидный небесный стрим не зашел слишком далеко и Сэл не попал под раздачу, превратившись в иронично бескрылого Птицу.

– Я так скучал по тебе, – зашептал Ру, чуть приподнимаясь. Вопрос Птицы остался без ответа. Пальцы Ру на плече Птицы вздрогнули, его брови были жалобно сведены к переносице, и Птица почувствовал, какая между ними повисла тоска. Ру выглядел отчаявшимся, будто дорвался наконец до самого близкого человека – ангела? – а его никак не хотели принимать обратно, подвергая сомнению все действия.

– Почему ты тут?

Пару раз Ру открыл и закрыл рот в попытке что-то сказать, но каждый раз будто не мог подобрать верные слова. Какие уж тут верные слова, думал Птица. Скорее всего, все равно будет больно, как не бывает больно ангелам.

– Потому что ты все вспомнил, хотя не должен был, – выпалил Ру. Пальцами он сильнее хватался за Птицу, словно не хотел отпускать, и, может, правда не хотел, но от его ответа Птице почему-то стало не по себе. Нельзя просто так вспомнить о небе и продолжить жить с этим знанием как ни в чем не бывало. Небо любит беспрекословную веру, а не знание. Небо любит мучеников и жертвы, а любопытствующих всезнаек – не очень. Не зря познание было запретным плодом.

– Ру…

Птица покачал головой и отвернулся к стенке. В углу заметил кружево паутины, чуть подрагивающее от колебаний воздуха – это Ру и его ветра́ не успокаиваются даже тут, на земле, когда их хозяин почти идеально маскируется под человека, надежно упрятав крылья и нацепив на худощавое тело более-менее подходящую одежду. Снова повисло молчание, и в тишине Ру бессильно убрал руку с плеча Птицы, но с места не сдвинулся. Птица натужно ему улыбнулся и, развалившись, откинулся на стенку, сразу же пронзившую холодом его лопатки. Думать о небе стало тревожно и страшно. Вместо этого Птица посмотрел в упор на Ру и попросил:

– Хочу посмотреть на твои крылья. Пожалуйста, – тихо добавил он, вдруг смутившись, и отвел взгляд. Ру непонимающе нахмурил брови.

– Зачем?

Птица пожал плечами. Перед небесными санкциями хотелось хотя бы со стороны поглядеть на крылья, в которых не просто полет, но вихри и грозы. Крылья Ру Птице всегда нравились, возможно, даже больше, чем собственные, но о таком на небе говорить было не принято, как и о многом другом.

– Мои все еще бесполезны. – Он снова пожал плечами. – Не думаю, что когда-нибудь взлечу, а так…

На Ру Птица взглянул почти умоляюще, и тот сдался, поднялся на ноги, выпрямился, осмотрел комнату, выбирая, где бы встать, чтобы не повредить распахнутые крылья. За содержимое комнаты он явно не переживал – что ему пара-тройка снесенных полок и карниз, и так держащийся на одних соплях? Полки, шторы и книги были про жизнь людскую, а в ангельской вечности они были всего лишь бестолковыми артефактами человеческого быта – ни больше ни меньше. Птица внимательно наблюдал за движениями Ру: вот он расправил плечи, выдохнул, прикрыл глаза, а воздух вокруг него завибрировал в предвкушении ангельской благодати. Послышался трепет перьев в воздухе, заполнивший шумом все пространство. Ру открыл глаза. Они загорелись синим, как у самого Птицы когда-то, и в тот же момент за спиной Ру появились огромные крылья, воплотились в человеческой реальности. Они вздрагивали каждым перышком, двигались как будто сами по себе, и свет от них шел такой, что люстра в комнате казалась лишней. Вот ты какой, полет, думал Птица.

Он дотянулся рукой до выключателя, щелкнул им и погасил люстру. Через незашторенное окно первого этажа, кажется, можно было видеть все, и Птице не хотелось бы услышать странные комментарии от соседей или случайно смутить прохожих уж больно реалистично выглядящим косплеем. Затем он встал с кровати и подошел к Ру со спины. Перья в крыльях ангела затрепетали, узнавая Птицу. Ру обернулся, но взгляд Птицы поймать не смог – тот завороженно и совсем бесстыдно разглядывал крылья, почти касаясь их кончиками пальцев.

– Красивые, – прошептал Птица. Ру слышно выдохнул, зажмурился и отвернулся.

Крылья Ру отличались от крыльев Птицы: они были темные, местами отдавали синевой – такую глубокую, как небо перед грозой, – а где-то серели вихрями. Маховые перья были длиннее, но тоньше, «спортивнее», как они шутили на небе, и это помогало Ру лететь над землей низко-низко, так, как Птице не удавалось. Птица помнил эту свою небесную зависть, но он ни разу не обдумывал ее плотно, не позволял ей захватить себя: зависть все же не была добродетелью, тем более на небе. Сейчас Птица позволил себе это чувство, но оно было не злым, а горьким. Какими бы разными ни были их крылья и как бы Птице ни нравились крылья Ру, одно их сейчас отличало резко: перья Ру были наполнены светом и воздухом, трепетали полетом, а перышки Птицы стыдливо прятались под лопатками, повиснув тяжелым грузом и утягивая его к земле.

Птица не сдержался и дотронулся до маховых перьев ладонью. На секунду Ру напрягся, дернул головой, будто пытаясь остановить Птицу, но ничего не сказал. Птица продолжал свое исследование медитативно, медленно пропуская пальцы сквозь перья. Крошечные ворсинки на перьях, трепетавшие в воздухе, отзывались на его прикосновения, тянулись вслед за пальцами, почти оборачиваясь вокруг них. Ру мерно дышал, прислушиваясь к движениям за спиной, и иногда ежился, стоило Птице чуть сильнее зарыться рукой в перья. И правда скучал, думал Птица отстраненно. Маховые перья в крыльях Ру едва слышно звенели в радости. Крылья врать не будут.

Ничего говорить не хотелось, и Птица пытался отсрочить продолжение беседы. Его так и подмывало зарыться в перья лицом, вдохнуть полет и воздух, обнять Ру так крепко, как он только может. Не осознавая, что делает, он уже почти подался вперед, но голос Ру его остановил:

– Хватит, Птица, – прозвучало неуверенно, хрипловато.

Пальцы Птицы замерли, укутанные в перья. С места он не сдвинулся. Ру продолжил, все так же не оборачиваясь, но и не пряча крылья:

– Тебе надо вернуться. Я поэтому тут. Я так долго пытался пробиться к тебе, господи, – шмыгнул он носом. – Все ветерки, все дожди и все глупые голуби, которые кружили за тобой… Это все я был. Не мог же я просто так заявиться! На небе… они… они не разрешали очень долго. Думали, ну, раз ты обжился – то и живи. Завеса ведь вечная, если ее не трогать. Но я не мог так! Ты же не чужой мне!

Птица вспомнил всех подглядывающих с козырька подъезда голубей, которые курлыкали беспрестанно дни и ночи, пока он был дома, вытаптывали подоконник крошечными лапками, а потом взмывали лихо, стоило ему выйти на улицу. Он вспомнил все разы, когда ветер почти буквально его сносил, хотя он не был тростиночкой и комплексный обед на Старой Басманной за сто восемьдесят рублей пунктуально употреблял каждый учебный день. Сколько кепок и шарфов украли у него ветры, он и сосчитать бы не смог!

– И когда ты влез в эту тупую драку! Дурак! – продолжал Ру, все повышая и повышая голос. На Птицу он не смотрел: так было проще для них обоих. Птица же слушал, не пытаясь вставить и слова, а сам продолжал мерно наглаживать перья, будто собаку трепал за уши, успокаивая. – Ты тогда немножко соскользнул с земли, с жизни, перестал так крепко держаться и стоять на ногах. Я и влез к тебе с этими снами. Напрямую не мог. Ты так долго не замечал меня, не мог понять, я уже совсем отчаялся, а тут – драка эта!

Птица хмыкнул. Синяк на скуле все еще напоминал о себе, красовался фиолетовым. Сны, значит. Предсказуемо, но в духе Ру: тот со своими ветрами вряд ли бы явился сразу сам. Да что уж тут, Птица бы тоже так поступил – по заветам всех пророков и видений, кустов в огне и снов фараонов. Это был самый ходовой вариант, но одного Ру не учел: Птица на земле не то чтобы очень много думал о сакральном. Если бы не драка, потеря сознания, навязчивые картинки и вопросы, которые вдруг задели за живое, расколупав все дыры в сюжете его человеческой жизни, он бы еще долго барахтался, даже не беспокоясь, что что-то не сходится.

– А потом?

– А потом ты вспомнил. И они заметили, – как-то совсем жалобно произнес Ру, поникнув. Он чуть обернулся на Птицу, покосился на крылья и смущенно продолжил: – Спрячу их. Они совсем распустились при виде тебя.

Птица кивнул понимающе, выпустил перья из пальцев и немного отошел. Крылья Ру растворились в воздухе, а сам он пару раз свел и развел лопатки, будто пытаясь уложить крылышки поудобнее. Он оглядел комнату рассеянным взглядом, а затем подошел к кровати и уселся на нее, опершись на стену, как совсем недавно сидел Птица. Ру похлопал по месту рядом с собой, и Птица присоединился к нему. Молчание Птица нарушил первым, сам себе удивившись: на небе это Ру всегда был громким и уверенным, а Птица таскался за ним хвостиком. На земле Птица тоже не был идеалом бойкости, но рядом с Ру, особенно таким смущенным и нерешительным, Птица вдруг осознал, как крепко стоит на ногах. Может, это было мимолетным и проходящим, но в этот момент он чувствовал: если колебаться будет еще и он, они просидят до утра, так и не дойдя до небесной кары. Не то чтобы Птице мечталось узнать о сути, с которой Ру явился к нему будто на Благовещение, но ожидание выводило из себя и заставляло внутренности скручиваться в тревоге.

– И что теперь?

Ру замялся.

– Возвращайся, пожалуйста, Птица.

– Как?

– Ну… – Ру развел руками. – Сам понимаешь, они просто так тебя обратно не примут. Ты уж больно обжился на земле…

– Да у меня же и крылья никакие, Ру, – перебил Птица. – Я думал, если они высохли за три года, я смогу взлететь, но выяснилось, что от них сухих толку тоже мало… Нет в них полета, понимаешь. Я не знаю, что с ними делать.

– В этом и дело! Дослушал бы сначала. Есть испытания, ну, чтобы вернуть полет в крылья и вернуться самому. Все как любит небо, помнишь Авраама? Как мы тогда к нему заявились, веру проверяли, доброту, широту души, вот это все…

Авраама и миллион его испытаний Птица досконально не помнил, но от звука его имени он поежился, будто по старой привычке.

– А это не ему потом надо было сына в жертву принести?

– М-м-м… – Ру поджал губы, заглянув Птице в лицо. – Но в итоге-то нормально все кончилось, разве нет?

Он говорил об этом так обыденно и просто, как будто зачитывал список покупок, облокотившись о тележку в супермаркете. «Не тупи, это и была наша обыденность», – подумал Птица. Испытания веры, жертвы и проверки на небе были извечной рутиной, знакомой каждому ангелу. Иногда испытываешь ты, иногда – тебя. Испытывать людей было веселее: он вдруг вспомнил визит к Аврааму давным-давно, о котором упомянул Ру. Они тогда заявились к нему под видом бродяг в поисках крова и пищи – проверяли, добр ли он, гостеприимен ли, приютит ли их, видя в них всего лишь бездомных, нищих и грязных калек. Он приютил, пройдя испытание на ура, а они вдруг обернулись перед ним ангелами. Авраам был самоотверженным и полным веры, и вера эта была правильной, такой, какая была нужна небу. Авраам был готов на все.

Птица не был Авраамом.

– Что надо делать? – спросил Птица. Он почувствовал, как Ру пожал плечами, а потом прислонился к нему чуть плотнее.

– Ничего там страшного, Птица, на самом деле. – В голосе Ру, несмотря на показную беззаботность, чувствовалось напряжение. – Испытание водой, испытание огнем, испытание веры – ну, так-то они все про испытание веры, но просто так называются. Ты и сам ведь знаешь, ничего сложного. Все по нашей методичке, помнишь?

Ру тараторил, нервничая, и то и дело ссылался на их общее прошлое, хватался за него, напоминал о нем Птице. Птица почти не слушал, думая обо всех, кто эти испытания не прошел, – не похоже на «ничего сложного». Не все нюансы испытаний были отчетливыми в его памяти, но он точно помнил, как они с Ру втайне смеялись над теми, кто испытания не проходил. Казалось, все просто: вода, огонь, вера. Проще и не придумаешь. Это и правда было несложно, если ты парил в небесной вечности, без привязанностей и связей, сам по себе, но на самом деле – под чем-то высшим и более могущественным, чем ты. Верить было просто, когда не было другой опции. Нет, поправил себя Птица, не опции даже. Вера была простым компонентом его вечности, потому что в вечности больше ничего не было. В вечности был Ру, ветряной и легкий, но тогда об этом Птица старался не думать, погружаясь до кончиков перьев в ангельские дела и заботы и только иногда позволяя себе плыть против течения. Может, за это его и сбросили с неба? Или он все-таки сам упал?

Птица вынырнул из своих мыслей.

– Я знаю, в чем подвох, Ру. Все эти испытания можно пройти, только если искренне веришь. Думаешь, я не помню? В этом подвох.

Ру снова непонимающе нахмурился:

– Разве ты не веришь?

Птица пожал плечами.

– Хочешь чаю? – перевел он тему, вставая с кровати. Его охватило беспокойство, а сердце в груди билось с такой мощностью, будто пыталось вырваться на свободу – совсем как его крылья все эти годы. Птице отчаянно хотелось чем-то занять руки, вернуться в колею человеческой рутины, из которой его выбил визит Ру. Что делать дальше – он не представлял.

На улице светало, было почти пять утра. Таинство ночи постепенно разрушалось, и Птица понял, что не спал всю ночь – снова. Он чувствовал себя странно: мозг соображал медленно, с трудом формулируя четкие мысли. При этом Птица чувствовал, что стоит ему сейчас лечь, он не уснет и будет думать маниакально: о небе, о Ру, о предложении испытаний, снова о небе, снова о Ру, его крыльях и о том, как мягко ощущались перья между пальцами.

– Чай, – повторил Птица, протягивая руку Ру. Тот все еще непонимающе сидел на кровати. – Давай, вставай.

Ру поддался на уговоры, ухватился за руку Птицы и поднялся на ноги. Птица двинулся на кухню, обходя острые углы и барахло на паркетном полу. Ру шел за ним след в след, Птица это чувствовал.

– Чай… – под нос себе пробормотал Ру. – Зачем? Какие же странные люди.

Птица улыбнулся краем рта и еле слышно хмыкнул. Сам он любил чай, пожалуй, даже слишком. Он заваривал его, когда нервничал и когда не знал, чем заняться, когда скучал и когда мерз – осенью, пока не включили отопление, и весной, пока солнце еще не успело прогреть квартиру. Во время экзаменов ему казалось, что он состоит из чая: так много и часто он его пил.

На кухне Ру замешкался, не зная, куда себя девать в тесном полутемном пространстве. Он беспомощно оглянулся по сторонам, взглядом натыкаясь на пыльную хлебницу без единого кусочка хлеба в ней, вскрытый пакет бубликов, подгнивающие яблоки на столе, россыпь пакетиков кофе три в одном, неаккуратно запихнутых в чашку. Птица проследил за его взглядом, вдруг смутившись своей несуразной квартиры и человеческой жизни. Он неловко потер шею сзади и пробормотал:

– Эм-м-м, не обращай внимания на все это. – Он описал пространство рукой. – Не ждал гостей, потом приберусь.

Ру окинул его взглядом, всем видом будто задавая вопрос: что, Птица, на небо не собираешься? Птица помотал головой, стараясь выкинуть из головы собственные проекции насчет Ру. Тот все еще неловко стоял посреди кухонного бардака. Птица не выдержал, взял его за плечи и аккуратно усадил на табуретку около стола. Тот дернулся, но остался сидеть, в конце концов подобрав под себя ногу и продолжая наблюдать за другом. Птица включил лампу рядом с вытяжкой, поставил чайник на плиту и обернулся к Ру, опершись о кухонный островок.

– Зачем чай? – все-таки спросил Ру.

Птица пожал плечами:

– Перенервничал.

– Чай тебя успокоит?

– Не думаю.

Они замолчали. На плите начинал бурлить кипятком чайник, вздрагивая и выпуская плотный белый пар.

– Птица… – снова начал Ру. – Ты вернешься?

Тот не ответил. Засвистел чайник, заставив их обоих вздрогнуть. Птица выключил конфорку, залил чайные пакетики кипятком и протянул одну кружку Ру:

– Сахар?

– Ты меняешь тему. Ты раньше так не делал, – укоризненно произнес Ру, но дымящую паром кружку из рук Птицы принял, даже не обратив внимания, какой горячей она была.

– Я раньше и чай не пил, и вот мы здесь. – Птица поставил свою кружку с чаем на стол, а сам уселся на табуретку наискосок от Ру. Места было мало, они то и дело соприкасались коленями и лодыжками под столом, пытаясь удобнее поставить ноги.

– Шпала, – пробормотал Ру, снова натыкаясь на ноги Птицы.

Птица улыбнулся. Они продолжали танцевать вокруг небесной темы, пили чай, хотя Ру и не сразу понял, в чем прелесть дымящейся пахнущей цветами коричневатой жидкости. Птице казалось, что, стоит им договорить, все рассыплется и рухнет. Окончательно посветлеет на улице, а Ру упорхнет, оставив Птицу один на один с принятым решением. Птица пока не был готов, поэтому чай пил медленно, иногда дуя на горячую поверхность воды.

Чай, в отличии от неба и Ру, был не вечным.

– А у меня есть выбор? – спросил он наконец.

Ру не сразу понял, о чем он.

– Выбор? – переспросил он.

– Что будет, если я не стану… проходить это все? Воду, огонь?

Ру тяжело вздохнул, отставил в сторону чашку:

– Тогда все исчезнет.

Птица непонимающе нахмурился.

Ру рассказал ему все. Защитная завеса от крыльев не была волшебным зельем, которое только подтерло бы Птице память о небе, она и правда защищала: от непонимающих и косых взглядов, лишних вопросов, случайных яркостей, напоминающих о небе, – не дай боже ему вспомнить! Завеса скроила ему человеческие документы, и каждый, кто эти документы видел, не сомневался в их подлинности, хотя все буквы, отпечатанные в паспорте, СНИЛСе, на карточке полиса, дислексично расплывались в глазах пытавшихся их прочесть. Завесу это не смущало. Она создавала обманку, и люди видели в документах Птицы то, что им было нужно, и вопросов не задавали. Завеса построила Птице быт: поселила в квартиру, запудрила сознание ее хозяевам, заставила их поверить, что Птица – обычный студент, за съемную однушку которого платят благонадежные родители. Хозяев квартиры Птица ни разу не видел, они его – тоже. Завеса умела прятать надежно, пока ты платишь ей тем же – прячешься, не высовываешься и небо видишь, только подняв голову по дороге в бар с друзьями. Стоило Птице вспомнить небо, завеса начала разрушаться – Птица тут же вспомнил, как на его глазах имя в краснообложном паспорте, который он едва успел вытащить из куртки, осыпалось пеплом ему в руки, а он ничего не смог с этим сделать.

Дальше продолжится в том же духе, говорил Ру. Он говорил это отчаянно, переходя иногда на шепот, протягивая руки к Птице, сводя тонкие брови к переносице. Его слова звучали так, будто он не верил, что до этого разговора и впрямь дошло и ему приходится быть тем, кто в итоге прямо, без красивых метафор и обещаний заявляет: у Птицы выбора нет. Если он хочет обратно человеческую жизнь и завесу, завеса сотрет ему память, и он снова окажется в вечере, когда они с Ильей пошли в Яму, а напоролись на драку. «Но Надя!» – думал Птица. Если он вернется в тот вечер, Надю он не встретит, потому что даже не будет знать, что ее надо искать.

Если он хочет обратно на небо, в прежнее бытие, застывшее в бесконечности, нужно проходить испытания – воду, огонь и веру, как бы ни трансформировала их небесная братия. Вариант не ввязываться в небесные игры и при этом сохранить память тоже отпадал. Завеса не терпит зазнаек, сказал ему Ру виновато, кусая губу. Хочешь человечность и крылья одновременно? Завеса разрушит все остальное. Все продолжит испаряться – документы, карточки, подтертые воспоминания о Птице близких и далеких, пока он не останется ни с чем, превратившись в забытого бродягу без единой связи что с землей, что с небом.

– Чушь какая-то, – произнес в итоге Птица, весь вскинувшись. – Как же так можно?

– А то ты не знаешь небо, – со вздохом ответил ему Ру. – Ты прав, у тебя нет выбора. Точнее, выбор есть, но выбирать особо не из чего. Мне жаль, Сэл.

Птица вздрогнул всем телом.

– Не уверен, что это все еще мое имя. – Он внимательно посмотрел Ру в глаза. Тот не шевелился, не отводил взгляд. – Хорошо, я согласен. Расскажи мне о небесных причудах.