Птица

глава 17 огонь

После предбанника казалось, что в парилке совсем нечем дышать, а кожа по новой покрылась крупным потом почти мгновенно. Птица провел ладонями по влажным предплечьям, стирая пот и чувствуя, какая у него горячая и распаренная кожа. Он довольно промычал себе под нос. Расслабляться хорошо, почему он раньше этого не делал?

Птица забрался на верхнюю лавку и без сил прислонился к стене, ежась от ее жара, закрывая глаза и прокручивая в голове все моменты с Надей – от того, как встретил ее во дворе своего дома, и до того, как она, разморенная и теплая, подмигнула ему, выходя из предбанника после их поцелуя. Улыбка сама расцвела на его лице, и он позволил ей там остаться, периодически довольно хмыкая и думая о Наде, ее мягкой коже, ее влажных от банного пара кудрях.

Захотелось курить. Птица не сразу осознал этот импульс. Внутри тянуло. Он тяжело выдохнул и подумал: да, после такого вечера сигаретка была бы как раз кстати. Но выходить в предбанник Птица не спешил – было уж больно лениво и хорошо сидеть в окружении густого пара, чтобы сразу подрываться за сигаретами. Еще минуточку и пойду, думал он. Пар продолжал обнимать его плотными руками, которые оставляли влажные отпечатки на его коже.

Время текло медленно, и одновременно Птица его совсем не чувствовал. Он перестал понимать, как долго уже сидит на лавке, как давно ушла Надя и не ищет ли его. Потом он вспомнил про Илью: тот наверняка должен был вернуться за своим телефоном и заодно захватить Птицу. Если еще не возвращался, значит, не так уж много времени прошло, так думалось Птице. Можно и еще посидеть.

Становилось все жарче, а может, Птица просто перепарился, но выходить он не хотел. В банной полудреме было тепло и уютно, а реальный мир совсем не внушал доверия. Вот бы остаться тут навсегда, думал он, чтобы была только тягучая расслабленность, влажная кожа и безвременье.

Птица резко распахнул глаза. Безвременье? На последней неторопливой мысли он споткнулся. Безвременье, серьезно? Разве не от него он пытался сбежать еще тогда, на небе? Все внутри Птицы сжалось во внезапном беспокойстве, кошка-тревожка вернулась топтаться по всем его внутренностям, не забывая пошкрябать сердце острыми когтями. Сердце стучало, и Птице казалось, что его стук отдает в горле, но никак не выходит наружу.

Он вдруг почувствовал по-настоящему, как жарко внутри бани, как пот заливает ему глаза – и его ежеминутные попытки утереть лоб не помогают. Голова была тяжелой, будто ее залило раскаленным свинцом, а в ушах звенело. «Вот сейчас я и правда переборщил», – пронеслась у него мысль. Он резко вскочил с лавки и пошатнулся: голова закружилась, а вместе с ней комната. Птица ничего не видел в плотном паре, исходящем от камней в углу. Они точно должны так парить?

Легкие Птицы, чудилось, состояли из банного пара, который набивался туда все то время, что он блаженно сидел без единой связной мысли в голове. Птица закашлялся, ухватился рукой за край лавки и попытался сохранить равновесие, но тут же отдернул руку: дерево были раскаленным.

– Ау! – вскрикнул он и снова попытался открыть глаза, утирая пот и убирая с глаз мокрые волосы.

Лавка светилась, от нее исходил красноватый свет, будто еще секунда – и она вспыхнет огнем. Птица вытаращил глаза в ужасе и подавился вдохом. Нет, нет, нет. Только не сейчас! Нетвердо стоя на ногах, он огляделся, но мало что смог увидеть: вся комната была заполнена плотным паром, только контуры лавок огненно светились. Дышать не получилось. Птица делал вдох и давился воздухом, который обжигал его легкие.

Он попробовал двигаться в сторону выхода, но его шаги были крохотными, неуверенными. Он был слишком медленным, и время, которое еще недавно тянулось лениво, отдавая Птице все, вдруг обрушилось на него полным весом. Время кончилось – время всегда кончается. Паника подступала к горлу, но Птица упорно шел вперед, еле держась на ногах. Голова кружилась каруселью, он почти ничего не видел и уже даже не пытался избавиться от пота. Ему чудилось, что весь он – терпкий и густой пот и тело его превращается в потную жижу, так оно сопротивлялось его движениям.

В глазах собрались слезы, и он снова закашлялся. Время кончалось, будто кто-то щелкнул секундомером нечестно рано. Добравшись до двери и слепо потянувшись к округлой ручке, Птица вскрикнул. Ручка обожгла пальцы, и он резко отдернул их от двери и прижал к груди.

Птица всхлипнул и упал на колени. Он сразу почувствовал, как пол тоже нагревается, и опустил взгляд, боясь увидеть, как и он раскаляется до невозможного предела. Пол начинал мерцать.

Птица в ужасе затаил дыхание, все внутри него пыталось скрючиться в крошечный комочек и зависнуть в воздухе, пусть даже плотном, лишь бы только не касаться ничего, не сгореть в этой чертовой бане, подловившей его в самом спокойном и счастливом состоянии, в котором он оказался впервые за последние месяцы.

– Да почему же все так по-тупому, господи? – прошептал Птица, едва осознавая, что говорит это вслух. Его никто не слышал, и он в отчаянии опустил голову низко-низко, уже чувствуя, как колени начинает обжигать пол, мерцающий и расцветающий красным светом все сильнее. Птица начал плакать, но слезы, казалось, тоже обжигали его щеки. Он бессильно качал головой из стороны в сторону, отказываясь верить в происходящее.

«Крылья», – вдруг мелькнула у него шальная и едва оформленная мысль. Крылья. Те отозвались в его лопатках, забились знакомым пчелиным роем, жужжа и звеня. Птица снова оглядел комнату: она была слишком маленькая, чтобы взлететь, но, возможно… Хотя бы зависнуть в воздухе было бы достаточно? Крылья участливо звенели в ответ перьями, усиленно желая спасти Птицу.

Не допуская лишних мыслей, Птица напрягся и крепко зажмурился, вызывая в памяти чувство крыльев – невесомости и легкости, полета. Он почти не помнил это чувство, оно поблескивало где-то так глубоко внутри него, что без лопаты и дополнительной помощи не докопаться. Птица сосредоточился, повел головой и зажмурился еще сильнее.

Крылья разрезали парилку ослепительной белизной, и Птица ахнул, поворачивая голову за спину. Еще месяц назад крылья были нерадивой подделкой, грузными тряпицами, которые гораздо явственнее помнили тяжелые дождевые облака и грозы, чем само ощущение полета. Сейчас Птица чувствовал в них небо – всего немного и почти неуловимо, моргнешь и не заметишь, но небо было в крыльях. Небо было в нем. Сила внутри, почти забытая со временем и отчаянием, вдруг встрепенулась.

Чуть дрожа, он посмотрел вперед на дверь, ручка которой все еще горела красным. Он снова попробовал встать на ноги и в этот раз удержался, хотя крылья, к весу которых не привыкло его материальное тело, тянули вниз, но он изо всех сил старался не обращать внимания на тяжесть.

Птица подался чуть вверх, вытянулся весь. Крылья знакомо трепетали. Ну и зачем все эти нелепые испытания, если вот они – его крылья? Желчные мысли барахтались в его голове. Злость снова объяла его целиком, и на этой злости он потянулся вверх еще чуть-чуть, вспоминая самое важное, что было у него на небе, когда не было ничего больше, – полет. Крылья зазвенели в такт.

Полет он ощутил всем своим существом, и ему не надо было переводить взгляд вниз, чтобы увидеть, что он и правда оторвался от пола – совсем чуть-чуть, буквально сантиметров на десять. Внутри разгорались радость и торжество. Птица звонко рассмеялся, разводя руками в плотном паре парилки.

А потом крылья, раскинутые во весь диаметр небольшой комнаты, задели раскаленные лавки. Птица вскрикнул от боли и обернулся за спину: маховые перья, большие и красивые, те, в которые он так любил зарываться пальцами, горели. Птица вытаращил глаза, рот его раскрылся в беззвучном крике. Огонь продолжал лизать перья, и Птица, потеряв баланс от боли, бессильно рухнул на пол. Он снова закричал, а на глазах выступили слезы, он громко всхлипнул: пол раскалился и жег его голые колени. Перья продолжали подгорать, и огонь не останавливался.

– Нет! – завопил Птица громко. Едва соображая от боли, он из последних сил напрягся, убирая крылья, и те исчезли с хлопком, больно отпечатавшись горящими перьями по его лопаткам, выбивая из него вздох. Птица задыхался: маховые перья, объятые огнем, остались на его спине зудящими ожогами, которые, казалось, разъедают кожу, а сами осыпались ворсинками на пол и тут же сгорели. Птица плакал.

Что дальше? Птица не знал, что делать. Крылья были дурацкой идеей, он бы все равно не смог вылететь из парилки, вдруг превратившейся в горящую герметичную камеру. Он не знал, чем он думал. То, что в крыльях он на долю секунды почувствовал полет, не воодушевляло, только еще больнее било под дых, особенно теперь, когда по собственной глупости он подпалил маховые перья, без которых все равно больше не взлететь. Слезы продолжали катиться по лицу Птицы, и он беспомощно всхлипывал. Колени жгло раскаленным деревом. «Скоро все вспыхнет – и на этом конец», – отчаянно думал Птица. Небесный огонь сожрет его, но не затронет никого и ничего из человеческого мира, а потом он исчезнет, словно его и не существовало никогда. Птица знал, что все случится именно так. Испытания ведь так и работали: они были только про него и больно будет только ему, остальные останутся невредимыми и, скорее всего, в этот раз точно забудут о его недолгом существовании.

Боль, проникающая в его тело, была белой и невыносимой. Голова отказывала, и он снова начал задыхаться, а комната вокруг уже не кружилась. Она уплывала от него, а он остатками сознания все еще пытался за нее хвататься: небесный огонь разъедал его, покрывал болючими пузырями, но он все не отпускал эту несчастную комнату, казавшуюся ему последним остатком человеческих моментов, которые у него были.

В ушах шумело. Вдруг Птица уловил движение в предбаннике, едва различимое его ускользающим сознанием. Пересиливая себя, он прислушался: там кто-то копошился и, кажется, не подозревал, что парилка за соседней стеной объята небесным пламенем, желающим сожрать Птицу и утащить за собой. В предбаннике что-то упало, послышались негромкие ругательства, почти не слышимые через треск пламени вокруг Птицы.

Это Илья, осознал вдруг Птица. Вернулся за телефоном! Птица закашлялся, подавшись вперед к двери, все еще раскаленной и пылающей краснотой. Снова открыв рот, чтобы закричать о помощи, он замер. Люди не должны вмешиваться в испытания. Это не их дело, это их не касается. Испытания внутри испытуемого, и никто из внешнего мира не может помочь – так их учили на небе, так Птица рассказывал когда-то всем, кому доносил новости об ожидающих испытаниях, а сам бессердечно смеялся: не убивайте гонца! Птица тревожно мотал головой из стороны в сторону. Нет, нет, нет.

– Птиц! Напарился? Го пить пиво! – послышался голос Ильи за стеной. Птица заплакал сильнее, не зная, что делать. Он был охвачен сомнениями: не дай бог Илья пострадает, выручая его из небесного пламени. Птица горько выдохнул, кашляя.

– Птица? – в голосе Ильи послышалось беспокойство. Птица поднял голову и уставился на дверь, разделяющую их. Она предупреждающе загорелась ярче. Птица судорожно выдохнул, снова заходясь в кашле. Он весь сжался в страхе и боли, попытался встать на ноги, опираясь ладонью на пол. Было так больно, что он не выдержал и закричал. Ладонь, уже обожженная раскаленной ручкой двери в парилку, покраснела и покрылась пузырями от пламенеющих деревянных досок пола.

– Птица!

Илья уже кричал в голос, и Птица услышал, как он подбегает к двери, дергает на себя ручку – с той стороны, видимо, прохладную и безопасную. Дверь не поддавалась. Надежда, едва начавшая расцветать внутри, снова оказалась сожрана пламенем. Дверь не откроется, пока Птица сам не позволит, чувствовал он. Пути господни путями господними, но выбор, разрешить ли себе помочь, был только его, Птицы. Куда приведет это выбор, он решительно не знал. Он жалко захныкал, соображать уже почти не выходило. Хотелось, чтобы все уже закончилось и никогда не возвращалось. Птица открыл рот, в который тут же начал набиваться пар, вдруг оборачивающийся едким дымом и оседающий в его и без того страдающих легких, и закричал на последнем дыхании:

– Илья! Илья!

– Птица!

– Открой!.. Открой дверь!

Послышалось очередное копошение за стеной, Илья дергал на себя дверь, суетился, лихорадочно поворачивал ручку, та угрожающе пылала изнутри парилки и гудела. Птица не отрывал от нее взгляда, болезненно сведя обгоревшие брови к переносице.

Дверь отворилась. Птица увидел ошеломленное лицо Ильи, который во все глаза таращился на Птицу в мерцающей небесным огнем комнате. Птица видел, как он пытается взять себя в руки, но весь заметно трясся и дрожал, паникуя. Илья подобрался насколько мог близко к Птице, от которого его отделял высокий порог, и протянул ему руку.

– Давай! – вскричал он взволнованно.

Птица схватил его руку, и Илья пальцами крепче обхватил его запястье, а потом сильно потянул на себя. С громким хлопком комната вспыхнула. Птица обернулся: пламя было настоящее. Оно облизывало стены, коптило потолок чернотой и громыхало. Птица вытаращил глаза, а потом оказался в руках Ильи, который вцепился в него железной хваткой. Пламя из парилки, уже настоящее и человеческое, ворвалось в предбанник, тут же охватывая его изнутри.

– Держись! – кричал Илья, почти таща на себе Птицу.

Из бани они буквально вывалились на траву, и Илья продолжил оттаскивать Птицу дальше от пожара. Когда они оказались как могли далеко, Птица оглянулся: баня полыхала. Это больше не был небесный огонь, предназначенный специально для Птицы. Это был огонь настоящий, врывающийся в человеческий мир и жадно пожирающий все, до чего может дотянуться. Птица в ужасе смотрел на огонь, не отрываясь. Он знал, что это его вина. Он ухватился за руку Ильи, и огонь вспыхнул реальностью. Огонь продолжал полыхать, а где-то в отдалении слышались крики и топот ног. Птица бессильно заплакал, утыкаясь лицом в плечо ошарашенного Ильи, который в растерянности и шоке смотрел на пламя с раскрытым ртом.

– Жесть, – прошептал Илья, все еще крепко держа плачущего и кашляющего Птицу в руках. Птица истерично рассмеялся, комкая обожженными руками ворот футболки Ильи. Он все еще не мог сказать ни слова, просто бессильно плакал. Адреналин, растекшийся по его венам, пока не давал почувствовать боль, но уголком сознания он уже ощущал зуд в лопатках, а колени болели красными ожогами от соприкосновения с полом в бане.

В отдалении послышался тревожный звук сирены.

– Едут.

Птица оторвался от Ильи и оглянулся: за крышей главного дома он увидел краешек красной пожарной машины, вставшей на дороге. Все было хаосом, беготней и звуком. Илья не отпускал его рук, будто боясь, что он исчезнет.

– Жив? – спросил он тихо, наклоняясь к уху Птицы. Птица выдохнул судорожным смехом.

– Не знаю пока.

– Это оно было, да? Испытание?

– Да, – ответил Птица и сильнее уткнулся носом в плечо Ильи.

– Птица! О господи! – За их спинами послышался голос Нади. Птица поднял взгляд. К ним с Ильей бежали Надя, Лиза и Лера, все встревоженные, с огромными глазами и спотыкаясь на пути.

– Живой, живой, – ответил за него Илья, поднимая взгляд, но сам остался сидеть на траве, прижимая к себе Птицу. Девчонки опустились рядом. Слов не находилось.

– Ты весь в ожогах, господи, – пробормотала Надя, взгляд ее бегал от раны к ране на обожженной коже Птицы. Она снова поднялась на ноги, что-то высматривая вдалеке. Пожарные при полном обмундировании пытались потушить то, что осталось от бани. Рядом стояла шокированная Женя и не двигалась, прижав руки ко рту.

– Что случилось? – спросила Лера.

– Небо, – пробормотал Птица.

– Жесть, – пробурчала Лиза.

– Так и сказал, – ответил Илья на выдохе.

– Птица, тебе надо к медикам. Вон скорая стоит. Пойдем. – Надя, казалось, быстрее всех взяла себя в руки.

Все вместе они осторожно помогли Птице подняться с земли, пока тот ойкал и ахал. Боль, приглушенная адреналином, вдруг накатила на него по новой и оглушила так, что перед глазами побелело. Надя с Ильей аккуратно держали его под руки и медленными шагами вели в сторону машины скорой помощи. Птица обернулся на Лизу с Лерой: те, убедившись, что он в надежных руках, побежали к Жене, все еще стоявшей напротив пепелища в шоке.

Врачи скорой, оценив его состояние, тут же засуетились вокруг. В их действиях, несмотря на суету, чувствовались уверенность и надежность. Птица просто отдался на их волю, пока Надя с Ильей стояли рядом и обеспокоенно наблюдали за процессом. В несколько рук ожоги Птицы обработали, наложили асептические повязки и вкололи обезболивающее, которое тут же пронеслось по внутренностям Птицы и мягко успокоило их, чуть морозя. Птица почувствовал, как ожоги немного немеют.

– Что за ожог на спине? – вдруг спросил у него врач.

– А? – не понял Птица.

– Спина, – повторил врач нетерпеливо.

– А. Обжегся. А что там?

– По форме как будто перья.

Птица с болью в голосе хохотнул:

– Не понимаю, о чем вы.

Больше ничего врач ему не сказал, продолжая обрабатывать ожоги. Повисло молчание. У Птицы не было сил придумывать отговорки и что-то объяснять.

Когда медики закончили обрабатывать раны Птицы и предусмотрительно осторожно накрыли его голые плечи специальным покрывалом, он выдохнул. Ему все еще было сложно осознать, что сейчас произошло и как разрушительно это ворвалось в человеческий мир. Птица опустил голову. Очень тихо к нему подсел Илья и почти невесомо толкнул в бок. Птица усмехнулся, поднимая на него благодарный взгляд.

– Спасибо, – прошептал он. Илья кивнул.

– Как ты?

– Просто в соло, – на выдохе ответил Птица.

Илья звонко рассмеялся.

– Больше нет, Птица, больше нет. Прости меня. Я не должен был так реагировать.

– У тебя были все права так реагировать. Это ты меня прости. Я должен был рассказать. Попросить о помощи. Я хотел, правда. – Птица почувствовал, как к глазам подступают слезы, и покачал головой. – Я просто ужасно запутался во всем этом дерьме.

Илья осторожно накрыл ладонью его забинтованные пальцы.

– Спасибо, что попросил помощи сейчас.

– Спасибо, что вытащил из огня.

Илья снова засмеялся.

– Ой, все, давай завязывать с этим раундом благодарностей, – ухмыльнулся он. – Мы в порядке.

Птица кивнул и зацепился забинтованным мизинцем за пальцы Ильи.

– Ты прошел испытание? – вдруг серьезным шепотом спросил Илья. Птица бессильно пожал плечами и отвернулся, разглядывая пепелище.

– Я не знаю, – ответил он тихо. – Огонь был небесным и мерцающим, тем, который наказывает и желает проучить конкретную персону и не трогает людской мир. А потом я взял тебя за руку и принял твою помощь. И огонь обернулся огнем человеческим, настоящим.

У глаз Птицы собрались слезы, и он украдкой их смахнул, поджимая губы.

– Никто же не умер, – начал Илья. Птица его остановил.

– У Жени сгорела баня. Дотла. Представь, сколько денег она потратит на ее перестройку! – всплеснул руками Птица. – И пожар мог перекинуться дальше. Все могли бы пострадать. Просто повезло, что никто не погиб.

– Ты пострадал. Посмотри на себя, – тихо сказал Илья, внимательно заглядывая Птице в глаза.

– Переживу.

– Переживешь, – подтвердил Илья уверенно. – И я буду рядом. Что бы ни случилось. Больше никаких обидок.

– И больше никакого молчания, – кивнул Птица. Его ожоги ныли, но это казалось неважным. Важнее было тепло, поблескивающее между ними с Ильей в эту самую минуту. – Я обещаю.

Илья аккуратно сжал его ладонь.