Пустой гроб

Глава двенадцатая ПРИЗНАНИЕ ПРОФЕССОРА ДРО

— Вам лучше?

Больная, к которой обратился доктор Дро, в ответ не произнесла ни звука, лишь губы ее слегка дрогнули и на миг опустились веки с длинными шелковистыми ресницами, прикрыв широко раскрытые глаза.

Это значило «да», и доктор остался доволен. Он улыбнулся и вполголоса обратился к больной:

— Я так ждал, когда вас станет полегче, и очень рад узнать об этом от вас самой.

Показав пальцем на плечо больной, которая неподвижно вытянулась на маленькой железной кровати, он поинтересовался:

— А там все еще больно?

Было по-прежнему тихо, но Поль Дро отлично понял, что ответила его собеседница.

Опять губы ее слегка дрогнули, потом она трижды закрыла и открыла глаза.

Профессор принялся утешать ее:

— Не стоит отчаиваться, рубцевание идет нормально, а боль надо перетерпеть — ведь это лучшее доказательство того, что дело пошло на поправку.

Врач задержался подле больной дольше обычного, он взглянул на часы — время бежало.

Уже на пороге он секунду помедлил, как будто хотел еще что-то сказать, поделиться возникшей у него мыслью; решившись, он снова подошел к больной, с которой только что беседовал вполголоса, а она отвечала ему знаками.

Теперь, когда Поль Дро внимательно разглядел лицо больной, ее необычная красота потрясла его.

Конечно, как все больные и выздоравливающие, она была худой и бледной, но черты ее были изумительно чисты и правильны; иногда легкий румянец касался ее нежных, бархатистых щечек и тогда нетрудно было догадаться, как ослепителен цвет ее лица.

Глаза были на редкость выразительны, лоб охватывала длинная, золотисто-рыжая коса, которая на фоне снежно-белых подушек казалась еще великолепнее.

Как зачарованный, любовался доктор открывшейся ему красотой, которую пережитые Элен страдания отметили печатью особой трогательности. Казалось невероятным, что такое юное, чистое, здоровое существо отдано на растерзание тяжким мукам.

Чтобы подбодрить больную, доктор машинально твердил, стараясь говорить как можно увереннее:

— Клянусь, вы поправитесь и скоро будете совсем здоровой.

Вспомнив о том, что заставило его вернуться, Поль Дро пристально посмотрел на больную, заглянул ей в глаза и без всяких предисловий сказал:

— Надеюсь, через несколько дней вы окрепните, мадемуазель, и вас сможет навестить…

Тут он умолк.

Дверь приоткрылась, и профессор увидел Даниэль, которая делала ему какие-то знаки; оставив больную, он подошел к старшей медсестре.

Приотворив дверь палаты, Даниэль увлекла профессора на лестничную площадку и там, стараясь говорить как можно тише — не дай бог услышат снующие по коридору медсестры — с видом заговорщицы сообщила:

— Внизу, в приемной, ожидает господин, доставивший ту самую больную; он непременно хочет вас видеть; пока что я ничего не обещала ему, решила переговорить с вами. Могу ли я передать ему от вашего имени, что барышне лучше?

Поначалу внезапное вторжение Даниэль рассердило профессора и он собрался сделать ей выговор, но потом передумал.

По всему было видно, что, хоть сообщение старшей медсестры и застало его врасплох, сильного недовольства оно все-таки не вызвало.

— У меня как раз есть свободная минутка, — ответил он, — сейчас ведь без четверти одиннадцать, и до половины первого я свободен. Я сам поговорю с этим господином, попросите его немного обождать.

Поклонившись профессору, Даниэль стала спускаться по лестнице, приговаривая:

— Повезло ему, этому господину, не с каждым профессор сам будет беседовать, попробуй-ка обычный посетитель получить у него аудиенцию — черта с два он ее получит!

Поль Дро и впрямь мало чем отличался от своих коллег хирургов; из расчета, равнодушия или просто не зная, что и как сказать, они вечно делают вид, будто дел у них — невпроворот, каждая минута на счету и недосуг им утешать плачущих родственников и приносить им свои соболезнования; обеспокоенным друзьям больных нечего и надеяться залучить хирурга на два-три слова и попытаться выведать у него хоть что-нибудь.

Зачастую, сделав операцию, Поль Дро тут же забывал о больном.

— Дальнейшее — дело врачей, — заявлял он и, как правило, всегда добавлял свою ставшую легендарной шаблонную фразу:

— Будет безмерно жаль, если медицина окажется бессильной и не сможет поставить больного на ноги; хирургия свой долг выполнила — операция прошла блестяще…

Дойдя до середины лестницы, Даниэль услышала, что ее зовут.

Она узнала голос профессора.

— Даниэль? — окликнул он.

— Да, господин профессор.

Даниэль остановилась, подняла голову и увидела Поля Дро, перегнувшегося через перила.

Стараясь говорить как можно тише, он распорядился:

— Когда я буду беседовать с этим господином, не подпускайте никого к дверям, пока мы не закончим. Я не хочу, чтобы нас беспокоили.

Даниэль понимающе кивнула. Как все монашенки и медсестры, Даниэль обладала легкой, бесшумной походкой; вот и теперь мелкими, неслышными шажками направилась она в приемную, где ждал посетитель.

Уведомив его, что профессор сию минуту спустился, она окинула счастливчика быстрым взглядом, вполне достаточным, чтобы внешность незнакомца накрепко ей запомнилась.

К слову сказать, внешность посетителя и впрямь была незаурядной — мимо такого не пройдешь, не обратив на него внимания.

Он был крепко скроен, голова ладно сидела на могучих плечах и пребывала в постоянном движении; был он почти лыс — лишь на висках да на макушке серебрились остатки волос, лицо — чисто выбрито; из-под кустистых бровей посверкивали энергичные глазки с темными зрачками.

Одет он был не слишком элегантно, но со вкусом, изящно и без затей.

Посетитель почтительно поклонился Даниэль, а затем, словно опасаясь нескромных расспросов, погрузился в чтение проспекта, который он наугад взял на столике в приемной, делая вид, будто бы этот проспект был ему необыкновенно интересен.

Выйдя из приемной, Даниэль направилась в павильон «А» — навестить старика Кельдермана, но мысль ее то и дело возвращалась к загадочному посетителю. «Сразу видно — человек порядочный, попусту болтать не станет. Должно быть, это отец той больной, — рассудила Даниэлу— он ведь тогда сам и привез ее к нам…»

В приемную вошел Поль Дро, и незнакомец немедленно отложил проспект.

Они поздоровались, посетитель начал свои расспросы; говорил он внешне спокойно, с кажущимся безразличием, но иногда в голосе его проскальзывали тревожные нотки.

— Как чувствует себя наша больная, господин доктор? Когда я смогу повидать ее?

— Дня через два-три, сударь, не раньше… Ей необходим полный покой, спокойствие физическое и моральное. Я предписал неподвижность ее телу и хотел бы, чтобы мозг ее тоже оставался в покое.

— Я не нарушу ваших предписаний, господин доктор, как ни хотелось бы мне помчаться туда сию же минуту, пожать руки бедной девочке, своими глазами увериться, что она жива.

Профессор был непреклонен.

— Не нарушайте моих указаний, — сказал он, — мадемуазель Элен это пойдет только на пользу.

Собеседник его поклонился, потом настойчиво стал увещевать хирурга:

— Может статься, она пожелает прежде повидать не меня, а кого-нибудь другого; в этом случае я был бы премного вам обязан, если вы заранее сообщите мне не только день, но и час, когда ее можно будет навестить… Как только вы разрешите навещать Элен, посетитель, о котором я упомянул, тотчас будет здесь и он-то не потерпит ни секунды промедления.

Поль Дро улыбнулся:

— Понимаю вас с полуслова, я и сам догадываюсь, как не терпится месье Жерому Фандору повидать…

Ноожиданно он умолк, потому что посетитель, глядя на него во все глаза, от удивления подпрыгнул:

— Как вы сказали, господин профессор? — спросил он.

Доктор сконфузился.

— Прошу прощения, это имя вырвалось у меня случайно… Но раз уж так получилось, я предпочел бы довериться вам: мне известно, кто такая наша таинственная больная. Мне помогли в этом бессвязные слова, вырвавшиеся у нее в бреду. Я не нарушу профессиональной тайны, сударь, если скажу вам, что обо всем догадался: девушка, которую зовут Элен, — это несчастное дитя личности самой зловещей и страшной из всех, что когда-либо носила земля… Я знаю, что она дочь Фантомаса и что молодой человек, который был ни жив ни мертв, когда привез ее сюда вместе с вами, это сам Жером Фандор.

Собеседник профессора смутился и попытался изобразить улыбку.

— Смею надеяться, господин профессор, — сказал он, — что вы сохраните инкогнито нашей милой больной и оградите ее от бестактностей…

Профессор сделал протестующий жест:

— Врач, сударь, подобен священнику — он умеет хранить тайны… Заметьте, сударь, — лукаво улыбаясь, добавил Поль Дро, — уже в третий раз я имею честь беседовать с вами, но, соблюдая тайну, я каждый раз удерживал себя и до сей поры не выказал своего восхищения вашими отвагой, волей и мужеством; я искал случай заверить вас в моей почтительной симпатии к вам, господин Жюв.

Это и в самом деле был Жюв. Знаменитый сыщик сразу почувствовал себя хозяином положения.

Он сердечно пожал профессору руку.

— Извините меня, сударь, — вымолвил он, — что я с первого же дня не раскрыл вам, кто есть кто; у нас, понимаете ли, нет причин скрывать свое имя, и только в интересах Элен я хотел как можно дольше оставаться инкогнито; к тому же мне не хотелось, чтобы вас смущала мысль, будто ваш неоценимый, умелый уход за дочерью Фантомаса — во всяком случае, за той, которая слывет его дочерью — может навлечь на вас гнев Гения преступного мира.

Профессор Дро гордо тряхнул головой.

— Сударь, — сказал он, — полагаю, что пока меня охраняет инспектор Жюв, Фантомас мне не страшен.

Мужчины еще раз пожали друг другу руки.

При мысли, что дела Элен идут на поправку, Жюв так и сиял.

После того, как профессор признался Жюву, что узнал его, он почувствовал себя свободнее и подробно рассказал, как он устранял перелом своей молодой подопечной.

— Я специализируюсь на тазовых переломах, — сказал он, — уверяю вас: хоть условия операции были не блестящими, результат превзошел все ожидания. Выйдя отсюда, невеста Жерома Фандора будет, как прежде, стройна и грациозна, сохранит свою обворожительную, легкую походку, как будто и не приключилось с ней ужасного несчастья.

Жюв искренне верил профессору и был тронут до глубины души.

В общем и целом, профессор скромно преуменьшил свои заслуги; Жюв знал — о личной жизни доктора многие любили позлословить, но стоило заговорить о его профессиональных достоинствах, как все сходились в одном: в своем деле профессор не знал себе равных, был признанным специалистом по травмам, ранам и переломам в области таза.

Успокоенный полицейский начал прощаться — у него назначена была встреча с Фандором, который с нетерпением ждал новостей, однако Поль Дро задержал его.

— Минутку, сударь, — попросил он, — мне надобно переговорить с вами конфиденциально.

Сыщик вздрогнул. «Это еще что такое! — пронеслось у него в голове. — Уж не скрыл ли он чего-нибудь о состоянии Элен?»

Как многие другие, Жюв боялся услышать печально известную фразу; «Операция прошла блестяще, но не знаю, сможет ли медицина поставить больную на ноги».

Но вовсе не о том собирался говорить доктор со знаменитым сыщиком.

Поль Дро не замедлил объясниться:

— Я обращаюсь к вам, господин Жюв, не как к другу мадемуазель Элен, а как к инспектору сыскной полиции. Зная вас, как человека справедливого и беспристрастного, я решаюсь просить вашего бесценного содействия. Не согласитесь ли вы уделить мне пару минут?

Жюв, собравшийся было уйти, снял пальто, положил на стул шляпу и, приняв невозмутимую мину, которую приберегал для всякого рода исповедей, бросил:

— Слушаю вас, сударь, вы можете рассчитывать на мою скромность.

Поль Дро, не колеблясь, начал свой рассказ.

— Господин Жюв, речь идет о событиях сугубо личных. Я имею в виду мою семейную жизнь. Шесть лет назад я женился; в ту пору в медицине я был еще новичком, а за душой не имел ни сантима. Женился я на девушке совсем не моего круга, она была богата, звали ее Амели Тавернье. Избавлю вас от подробного изложения мелких неурядиц, которые день за днем рушили наше благополучие и разводили нас в разные стороны. Взяв в жены Амели Тавернье, я пошел на большое, огромное унижение. Я примирился с этим, решив стать безучастным супругом безучастной жены и относиться к ней, как относятся к деловому компаньону — при условии, что она предоставит мне полную свободу в мыслях и действиях… Амели не пожелала этого и недавно возбудила против меня дело о разводе.

— Знаю, сударь, — отвечал Жюв, — я слышал об этом прискорбном событии.

Слушая рассказ профессора о перипетиях его семейной жизни, Жюв был само внимание.

Инстинктивно его влекло к этому непостижимому человеку — выглядел тот холодным, замкнутым, робким и сентиментальным, но в душе его, судя по всему, кипели сильные страсти.

Вдобавок Жюв питал к хирургу глубокую признательность, ведь он с таким знанием дела взялся лечить Элен: в лечебницу ее доставили почти безнадежной, а теперь, если верить словам доктора, опасность ей не грозила.

— Чем же я могу быть вам полезен? — поинтересовался Жюв; в его устах эти слова отнюдь не были предложением из вежливости, банальной любезностью, он действительно всей душой рад был бы, будь то в его силах, услужить профессору.

Поль Дро собрался с духом и продолжил.

— Как я уже сказал, сударь, женитьба началась для меня с огромного унижения… А именно: до знакомства со мной у моей жены — моей будущей жены — был любовник, от которого она забеременела. Меня согласились взять в супруги при условии, что я взвалю на себя и отцовство, а положение мое было таково, что я не мог отказаться… Справедливости ради надобно признать, что раздумывал я недолго, да к тому же влюбился без памяти. Впрочем, чувство мое скоро прошло… Амели родила ребенка — мальчика — и назвала его Юбером. В наш маленький мирок вторгся третий, и этот третий напоминал о непоправимой ошибке прошлого, этот третий не давал мне забыть о трусливом моем поведении, коего я стыдился. Однако никакой враждебности к безвинному ребенку я не испытывал; он подрастал, и я проникся к нему искренним чувством, глубокой привязанностью. Вы, конечно, слышали о постигшем нас горе. Восемнадцать месяцев назад я попал в железнодорожную катастрофу, ребенок был со мной; меня выбросило на рельсы, часа два я провалялся без сознания, а когда пришел в себя, первая мысль моя была о Юбере. Малыш исчез. Он погиб, сударь, он был среди безымянных трупов, извлеченных из-под обломков поезда. Вообразите, как мне было больно, как я страдал, в каком я был отчаянии!..

А теперь вообразите, господин Жюв, во что превратилась после этого моя семейная жизнь… Я ожидал вспышки гнева, но ее не последовало. Поначалу жена впала в прострацию, она была глубоко подавлена, ее терзала боль, я понимал и щадил ее… Потом вдруг она стала проявлять ко мне неожиданную симпатию, что было для меня мучительно, почему — объясню позднее… А потом я стал замечать, что Амели ревнует меня, и вместе с тем видел, как в душе ее рождается необоримая ненависть к тому, кого она избрала в супруги.

Не раз осыпала она меня угрозами, делала странные, непонятные мне намеки, а однажды не выдержала и обвинила меня в исчезновении ее ребенка.

Она не называла меня убийцей, но это подразумевалось, а я не мог ни заставить ее четко сформулировать свои обвинения, ни сказать ей, что она не смеет считать меня виновным. Так продолжалось какое-то время, а потом, с неделю назад, она ни с того ни с сего заявила мне, что хочет развестись… Последовало бурное объяснение с глазу на глаз, она сказала, будто у меня есть любовница — сущий вздор! Тогда она недвусмысленно обвинила меня в тягчайшем из всех возможных преступлений… «Это вы, — крикнула она, — вы убили моего сына…»

Полагаю, господин Жюв, нет смысла объяснять вам, сколь мало трогает меня ее обвинение. И все же я вынужден с ним считаться, ибо, вновь перебрав в памяти обстоятельства исчезновения бедняжки Юбера, я пришел к выводу, что предположение, выдвинутое женой на следующий день после катастрофы, в чем-то не совсем безосновательно. В общем-то, Юбер действительно исчез при довольно загадочных обстоятельствах. Среди трупов мальчика не было, не было ничего, что помогло бы опознать его. Теперь мне и самому не ясно, действительно ли ребенок умер или, может, исчез и до сих пор жив и здоров…

Если первое предположение верно, тогда, гос Жюв, мне нечего сказать, ничего тут не поделаешь, но если ребенок жив, о! Тогда надо сделать все возможное и найти, отыскать его, вернуть матери. Господин Жюв, все это я поведал вам в надежде, что вы соблаговолите взять на себя сию деликатную миссию. Я дам вам приметы исчезнувшего ребенка, я приложу максимум усилий, чтобы навести на верный след самых пронырливых ваших ищеек. Все, что угодно, только не неизвестность; господин Жюв, могу ли я на вас рассчитывать?

— Вы можете на меня рассчитывать, — скромно ответил Жюв.

Странную историю, рассказанную профессором Дро, полицейский выслушал с неослабевающим вниманием.

— Если появится такая возможность, — спросил он, — будете ли вы расположены возобновить совместную жизнь с вашей супругой, требующей развода?

Хирург, не задумываясь, ответил:

— Весьма охотно, сударь. Правда, о чувствах, составляющих прелесть супружеских отношений, между мной и Амели не может быть и речи… Я не могу любить Амели; сердце, разум, все мои мысли — не с ней, господин Жюв, я целиком, на всю жизнь и до самой смерти, принадлежу кому-то другому, кто…

Поль Дро резко остановился — Жюв смотрел на него с нескрываемым удивлением.

Прежде спокойное лицо хирурга стало багровым, глаза заблестели, он дрожал от волнения.

Жюву не стоило большого труда догадаться, что лишь одно в целом мире тревожило и занимало хирурга — то была странная его любовь, неведомая страсть, которую он чуть было не выдал, но внезапно передумал и решил не посвящать в свои чувства даже Жюва.

Лицо хирурга вновь стало непроницаемым, заговорил он как обычно:

— Я рассчитываю на вас, господин Жюв… Ради всего святого, дознайтесь, жив ли ребенок моей жены, и если это так, верните нам его.

На следующий день, в такой же примерно час, Жюв неторопливо шагал по запруженным улицам; через четверть часа он был у моста Сен-Мишель; пройдя по нему легкой, неспешной походкой, он очутился на острове Сите и вскоре уже входил во Дворец правосудия.

В этом здании Жюв знал все ходы и выходы.

Пройдя узкими коридорами, которые он в шутку окрестил судебными кулисами, Жюв кратчайшим путем вышел к кабинету председателя четвертой палаты.

У кабинета он встретил Доминика, перебиравшего связки папок. Жюв вручил ему свою визитную карточку.

— Передайте господину председателю Перрону, что я к его услугам.

Взяв карточку Жюва, судебный исполнитель удалился. Жюв с улыбкой посмотрел ему вслед. «Что ни говори, — подумал он, — а существует все-таки бог сыщиков, и этот бог — случай. Мне как раз непременно надо было повидать судью, и я ломал голову, как к нему подступиться, чтобы не показаться нескромным — и вдруг он сам меня вызывает».

Накануне, вернувшись домой из лечебницы, Жюв обнаружил письмо, в котором председатель Себастьян Перрон приглашал его срочно зайти к нему по крайне важному делу.

Жюву и самому не терпелось повидать судью, который, как было ему известно, проводил примирение супругов Дро и не сумел убедить их отказаться от развода.

С той минуты, как Жюв по просьбе Поля Дро возложил на себя миссию весьма деликатного свойства, он жаждал разузнать побольше подробностей о личной жизни хирурга и его жены.

Он задумал получить доступ к папке с бракоразводными документами супругов Дро, в которой рассчитывал найти нужные ему сведения; в настоящий момент эта папка была у председателя четвертой палаты.

Правда, Жюв никак не мог изобрести какой-нибудь предлог, дабы заполучить злополучную папку.

Дело в том, что розыск ребенка Поля Дро он собирался вести не как инспектор сыскной полиции, а как частное лицо, почти по-дружески. Вот почему он так обрадовался, получив от судьи повестку, и поспешил к нему на прием.

Как только Жюв и судья остались наедине, Себастьян Перрон немедленно перешел к делу.

— Следуя правилам приличия, господин Жюв, — сказал он, — мне следовало бы пригласить вас не сюда, а к себе домой… Я ведь хочу поговорить с вами не как судья, а как лицо частное; то, что вы услышите, я попрошу вас держать в секрете.

Жюв молча поклонился и приготовился слушать Себастьяна Перрона, прикрывшись той же невозмутимой миной, которая так пригодилась ему накануне в разговоре с профессором.

— Я в полном вашем распоряжении, господин председатель, — заверил он.

Несколько минут Себастьян Перрон ходил взад-вперед по кабинету, затем, как вкопанный, остановился подле Жюва и, глядя ему в глаза, заявил следующее:

— Слушайте меня внимательно, сударь, я расскажу вам одну историю, которую по теперешним временам вы, быть может, сочтете романтичной, но поверьте: каждое слово в ней — сущая правда… Жил-был судья, он познакомился с юной провинциалкой и сделался ее любовником. Обстоятельства разлучили их на несколько недель, а когда они снова встретились, девушка, ждавшая от судьи ребенка, собиралась замуж за другого. Еще через несколько недель любовница судьи стала женой никому не известного тогда доктора, который вскоре станет знаменитым хирургом. В назначенный срок родился ребенок — сын; сударь; все считали его законным плодом супружеской любви. Судья молча страдал и изыскивал способы потихоньку наблюдать, как подрастает его сын, воспитываемый недостойной матерью и отцом, который, как полагал судья, ни о чем не догадывался.

Но однажды случилось так, что судье удалось полностью завладеть собственным ребенком…

Жюв, слушавший не перебивая, так и подскочил в кресле.

— Завладеть ребенком, сударь? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — продолжал Себастьян Перрон, — что судья воспользовался неожиданным стечением обстоятельств; короче, произошло железнодорожное крушение, и он смог, в буквальном смысле слова, завладеть ребенком, взять его с собой и укрыть в надежном месте от обманутого отца и недостойной матери.

Жюв спросил:

— Это сделали вы, сударь?

— Да, сударь, это сделал я, — не раздумывая, ответил Себастьян Перрон.

Судья побледнел, только тут осознав, что признался Жюву в совершении тяжкого деяния, преследуемого законом и наказуемого судом.

Неожиданное откровение судьи ошарашило Жюва.

Он не только понял, что счастливый случай свел его с отцом пропавшего ребенка, но и легко угадал остальных участников драмы — хирурга Поля Дро и законную жену его Амели Дро, урожденную Тавернье.

Но обо всем этом Жюв счел за лучшее умолчать. Он ограничился простым вопросом:

— А что вы сделали с ребенком?

— Я поместил его на полное содержание к одним славным людям в окрестностях Лизьё, — отвечал судья. — Как радовался я всякий раз, отправляясь навестить его, до тех пор, пока…

Себастьян Перрон замолчал. Горло его сдавили рыдания, глаза увлажнились слезами.

Видя, как он страдает, Жюв расстрогался.

— Что с вами? — забеспокоился сыщик.

— Я плачу, — заговорил судья, — потому что ребенок исчез… Наверное, он утонул, а может, его убили.

Жюв содрогнулся.

Он подождал, пока судья успокоится, а потом, заинтригованный загадочной историей, добрых два часа задавал судье вопросы, а тот поверял ему самые потаенные свои мысли.

Уже смеркалось, когда Жюв, вне себя от радости, покинул Дворец правосудия. «Случай, — рассуждал он, — порой творит чудеса, два последних моих дня прекрасно дополняют друг друга. Сомнений нет, — подытожил Жюв, — участников драмы трое: профессор Поль Дро, судья Себастьян Перрон и, как первопричина всех бед — женщина, мать ребенка, Амели Тавернье… Расширять круг подозреваемых бессмысленно; мертв ли ребенок или заточен с целью шантажа, виновен один из троих: Поль Дро, Себастьян Перрон или Амели Тавернье. Остается узнать, — заключил Жюв, — кто из них виновен».