Пустой гроб

Глава двадцатая «В ЛЕСУ НАМ БОЛЬШЕ НЕ ГУЛЯТЬ…»

Выйдя из небольшой приемной, Поль Дро медленно прошел мимо двери палаты, где под присмотром мадемуазель Даниэль лежала его тяжелораненая жена; с минуту помедлив, он счел за лучшее не входить туда.

Профессор направился к себе домой, в квартиру, расположенную в соседнем с лечебницей здании.

Миновав кабинет, примыкавший к спальне, он вошел в длинную галерею, ведущую в запретные, таинственные покои, доступ в которые для Амели Дро — в пору, когда она жила с мужем — был строго-настрого закрыт.

По обыкновению бледный, профессор ощутил, как заалели его щеки, как смягчилось выражение лица.

Маленьким ключиком открыл он потайную дверь, скрытую в одной из деревянных панелей, украшавших стены; за дверью скрывалась небольшая винтовая лестница, ведущая на следующий этаж.

В квартире было тихо, но, как только приоткрылась потайная дверь, сверху донесся чей-то веселый голосок, неотчетливый, но с характерной интонацией. Молодой, нежный, звонкий, как колокольчик, детский голос напевал знакомую песенку — таким песенкам кормилицы обучают своих воспитанников.

Услышав песенку, доктор заулыбался, глаза его повеселели, руки сомкнулись как для молитвы, трепетной и восторженной.

Профессор Поль Дро, которого все считали человеком сухим, холодным и бесстрастным, неожиданным образом преобразился.

На лице его появилось трогательное выражение нежности и умиления.

Из глаз хирурга готовы были пролиться слезы, губы машинально шептали:

— Я люблю, люблю ее; все, чего достиг, вся жизнь моя ради…

Внезапно, будто что-то вспомнив, он замолчал. Он все еще отчетливо слышал последние слова загадочного Миньяса:

— Пора с ней кончать.

Сначала Поль Дро взбунтовался, но стоило ему услышать, как щебечет там наверху этот ангельский голосок, и распоряжение Миньяса перестало казаться ему презренным и отвратительным, теперь оно воспринималось профессором как совет, которому надо последовать.

Неслышно ступая, профессор осторожно прикрыл за собой потайную дверь, скрытую в деревянной панели, и стал подниматься по лестнице.

Несмотря на охватившие его чувства, Поль Дро, конечно, смутился бы и забеспокоился, если бы заметил, что в эту трагическую, безмолвную ночь кто-то следил за ним, спрятавшись за портьерой в коридоре; этот кто-то видел, как он открывает потайную дверь.

Тем временем совсем рассвело, и от бившего в глаза света Амели проснулась.

Бедняжка отчаянно страдала, раны на лице и груди жгло, как огнем, но о боли она не думала и тревожилась совсем о другом.

Как только она открыла глаза и увидела Даниэль, сидевшую у изголовья, ее объял неизъяснимый ужас.

Вне себя она закричала:

— Не хочу видеть вас… не хочу оставаться здесь, в лечебнице Поля Дро, я запрещаю этому человеку прикасаться ко мне, пусть меня выпустят отсюда, пусть увезут — лучше умереть на улице, чем оставаться здесь.

Она так распалилась, что, переживая за нее, Даниэль решила ввести ей сильное снотворное: она подумала, что бедняжка бредит.

Не в силах бороться с окутывавшим ее оцепенением, Амели сразу успокоилась; она попыталась сесть, потом откинулась на подушки и впала в забытье, продолжая шептать:

— Не хочу… не хочу… здесь оставаться…

Что до Поля Дро, то последние события, надо думать, очень взволновали его, а, может, в ту ночь часы, тайно проведенные им в секретных покоях, многое для него переменили; как бы то ни было, но вопреки всем правилам ровно в семь утра обхода хирурга не было.

Он послал сказать Даниэль, что очень устал и побудет дома.

Не раздеваясь, профессор вытянулся в кресле и приготовился немного вздремнуть; в эту минуту в дверь постучал камердинер.

— В чем дело? — раздраженно спросил Поль Дро. — Я же просил не беспокоить меня.

— Прошу прощения, сударь, — смутился камердинер, — но с вами желает говорить судья, председатель судебной палаты.

Побледнев, как мел, Поль Дро вскочил с кресла.

От сильного потрясения по телу его прошла нервная дрожь.

Хирург испугался, в голове у него заметались тревожные мысли.

— Что надобно от меня этому судье? — спросил он срывающимся голосом.

Камердинер пожал плечами.

— Пусть он войдет! — распорядился Поль Дро.

Через несколько секунд вошел Себастьян Перрон.

— Вам что-нибудь говорит мое имя? — сухо, почти угрожающе обратился он к профессору.

Поль Дро узнал судью, который пытался помирить его с женой, возбудившей против него дело о разводе.

— Разумеется, — отвечал он, — я прекрасно помню, как…

Себастьян Перрон прервал его:

— Я пришел к вам не как судья, сударь, а как лицо частное, просто как Себастьян Перрон… Известно вам, кто я?

Он так выразительно посмотрел на профессора, что тот побледнел еще больше.

— Я не понимаю вас, — с трудом выдавил он.

Переменив тему, Себастьян Перрон встревоженно спросил:

— Мне известно, что мадам Амели Тавернье тяжело пострадала и находится в вашей лечебнице, я хочу знать, как она себя чувствует, и обязательно должен ее повидать.

Профессор Дро не переставал удивляться.

— Сударь, — ответил он, — я абсолютно ничего не понимаю…

— Какая разница! Сударь, я непременно хочу видеть Амели.

— Простите, — возмутился профессор, — кто дал вам право называть так мою жену, сударь?

Себастьян Перрон закричал угрожающим голосом:

— Мое право — самое святое право в мире, сударь, это право отца, который желает видеть мать своего ребенка. Я — любовник вашей жены, Амели Тавернье была моей любовницей, прежде чем…

Фраза повисла в воздухе; сжав кулаки, профессор Дро кинулся на Себастьяна Перрона и с пеной у рта воскликнул:

— Подлый негодяй!

Себастьян Перрон был готов к этой вспышке гнева, он тоже сжал кулаки и бросился на профессора, глаза их сверкали, еще секунда — и они начали бы тузить друг друга, но в этот момент дверь снова отворилась.

Себастьян Перрон и Поль Дро одновременно обернулись и в один голос воскликнули:

— Вы, сударь? Здесь?..

С невозмутимой миной, скривив губы в иронической улыбке, вновь вошедший как ни в чем не бывало поклонился.

— Да, господа, это и в самом деле я.

Неожиданным посетителем оказался Жюв.

Сыщик прикинулся, что и не заметил, в каких странных позах застал он судью и профессора.

Сначала он обратился к Полю Дро.

— Сударь, — начал он, — хоть вы и велели не беспокоить вас ни под каким предлогом — желание вполне естественное и похвальное — я позволил себе нарушить ваш отдых, потому что я только сейчас из лечебницы. Ваша старшая медсестра просит вас прибыть незамедлительно. Состояние мадам Амели Дро внушает ей тревогу, оно требует вашего вмешательства; вам придется забыть о том, что вы ее супруг, и быть только доктором, имеющим дело с больной.

Профессор подчинился ему не сразу. Жюву пришлось добавить еще одну фразу.

— Мне необходимо с глазу на глаз переговорить с этим господином, — сказал он, указывая на Себастьяна Перрона.

Лишь на минуту судья оторопел от изумления, а потом стал кричать еще громче, еще яростнее.

— Господин Жюв! — вопил судья. — В присутствии господина Поля Дро, которому я сию минуту сообщил, что я — любовник его жены, я настаиваю на следующем заявлении: я обвиняю Поля Дро в том, что он подлец. Я обвиняю его в том, что он держит в заточении ребенка, рожденного взаимным чувством между мной и Амели Тавернье. Я обвиняю его в том, что он гнусный шантажист и что он требовал с меня денежный выкуп в обмен на моего сына… Я обвиняю…

— Приказываю вам замолчать, сударь, — повелительно распорядился Жюв.

Сыщик говорил так настойчиво, что судья покорился.

Двигаясь, точно автомат, Поль Дро вышел из комнаты, пересек коридор, покинул квартиру и направился в лечебницу.

Со вчерашнего вечера он не знал, что и думать — столько произошло невероятных событий; минутами он спрашивал себя, не есть ли все это сон, жуткий кошмар.

Жюв и судья остались одни.

— И что же? — начал Себастьян Перрон.

Жюв снова прервал его.

— А вот что, сударь, — сказал он, — Похоже, я на верном пути и ждать вам осталось недолго… Состояние Амели Тавернье не так уж безысходно, как я сказал профессору… Да и поиски вашего ребенка не кажутся мне теперь такими уж безнадежными. Сделаете, как я скажу… Сейчас вы уйдете отсюда, вернетесь домой и там будете ждать меня: часам к двум я принесу вам добрую новость.

Себастьян Перрон всплеснул руками и, не зная, как выразить свою признательность, проникновенно сказал:

— О, Жюв, Жюв… Неужто это правда?.. Две вещи истерзали мне сердце, измучили душу — чувство мое к Амели и любовь к нашему сыну. Верните их обоих сердцу, кровоточащему отчаянием, и я не забуду об этом до конца дней.

От волнения судья начал запинаться.

Жестом Жюв прервал его, незаметно подвел к выходу, взял за плечи и вытолкнул на лестницу.

По винтовой лестнице, скрытой за потайной дверью, осторожно поднимался какой-то мужчина.

Добрых четверть часа понадобилось незнакомцу, чтобы открыть скрытую в стене дверь; это был Жюв, всю ночь следил он за Полем Дро, видел, как тот поднимался этажом выше, откуда временами доносились странные, загадочные звуки, взрывы детского смеха.

Жюв бесшумно поднимался по ступенькам, покрытым мягкой ковровой дорожкой, сердце его колотилось.

Прошлой ночью Жюв слышал, как звенел колокольчиком веселый детский голосок; сейчас, поднимаясь по лестнице, он опять различил тот же голос.

Голосок напевал известную детскую песенку, Жюв отчетливо слышал каждое слово:

Наконец, Жюв добрался до верхней ступеньки и очутился в крохотной прихожей, куда выходило несколько дверей.

Сыщик помедлил, раздумывая, как поступить: двинуться сразу дальше или сначала получше осмотреться.

Неуемная радость захлестнула Жюва, сердце его билось все чаще.

Он принялся рассуждать вслух:

— Так и есть, я не ошибся, теперь доказано: Поль Дро — мерзавец; Себастьян Перрон не ошибся, когда обвинил его в попытке шантажа. Это хирург выкрал ребенка с фермы папаши Клемана, а теперь держит его в заточении.

Показав пальцем на дверь прямо перед собой, Жюв уверенно добавил:

— Ребенок там… за этой дверью, я слышу, как он поет…

Сыщик крался на цыпочках.

Главное — застать врасплох тех, кто стережет ребенка, не дать им времени опомниться.

Он прислушался и взялся за дверную ручку.

Осмотрев замочную скважину, Жюв убедился, что дверь не закрыта на ключ — значит, достаточно повернуть ручку, войти… Еще секунда, и он схватит ребенка, пусть тогда кто-нибудь попробует вырвать его у Жюва!

В решающий момент лицо Жюва на миг омрачилось.

Разумеется, он сбросил с себя огромную тяжесть, решив эту заковыристую задачку, но не такого решения он ждал.

До последней минуты ему так хотелось верить, что профессор Дро честен и невиновен; уже несколько недель профессор лечил Элен, Жюву посчастливилось видеть хирурга за работой и он по достоинству оценил его компетентность.

А теперь Жюв вынужден был признать, что этот крупный ученый, выдающийся ум, едва ли не гений, в частной своей жизни ведет себя как негодяй, способный заточить ребенка и требовать за него выкуп.

— Тьфу! — с отвращением сплюнул Жюв. — Сколько среди людей мерзких выродков!

Отбросив прочь свои мысли, Жюв распахнул дверь и ворвался в комнату.

Его встретили два испуганных вопля — вскрикнули две женщины, сидевшие друг против дружки.

В изумлении уставились они на Жюва, а тот сам разглядывал их во все глаза.

Одна из женщин была пожилой, Жюв сразу узнал ее. Это были Фелисите, самая старая из всех медсестер лечебницы; некоторое время назад Фелисите куда-то пропала — теперь Жюву все было ясно. Сомнений не оставалось: Поль Дро приставил ее надзирать за ребенком.

Другая женщина была совсем молода, она крутилась перед зеркалом, заканчивая одеваться и причесываться — темноволосая, с лицом ангела и мечтательной улыбкой.

Внезапное вторжение Жюва словно оглушило Фелисите, а молодая товарка ее как будто ничего и не заметила; без всяких церемоний она разглядывала себя в зеркало, старательно приглаживала волосы.

Заглянув под мебель, Жюв вцепился в плечо старой Фелисите и резким голосом выкрикнул:

— Ребенок? Где ребенок?

Фелисите казалась совсем сбитой с толку.

— Какой ребенок? — испугалась она.

— Довольно! Хватит прикидываться! — торопил ее Жюв. — Нечего ломать комедию, он здесь — я знаю!

Ответа не последовало; впрочем, никакого ответа Жюв больше и не ждал. Едва успев задать последний вопрос, Жюв, до крайности изумленный, резко отступил назад.

Молодая женщина — та, что причесывалась, не произнося ни звука, — принялась тихонько напевать, тоненький голосок ее звенел, как колокольчик:

О! Жюв узнал этот голос. Увидев, кому он принадлежит, он смог по достоинству оценить всю его необычность.

Детский голос, исходящий из уст взрослой женщины!

Сомневаться не приходилось: именно эта женщина щебетала детским голоском. Жюв ошибся, решив, что песенку, слышанную им несколько раз, напевал маленький Юбер. Пела ее та молодая особа, что сейчас была перед ним.

— Извините, сударыня, — начал сыщик, подходя ближе к странной этой особе.

Тут вмешалась Фелисите.

Она встала и тихонько шепнула Жюву:

— Не обращайте внимания, сударь, Дельфина безумна.

Но на этом сюрпризы не кончились.

Мало-помалу мысли Жюва прояснились. Он повнимательнее взглянул на таинственную незнакомку с детским голосом, на тонкие, нежные черты ее красивого лица, которые почему-то показались ему очень знакомыми.

Где мог он видеть эту женщину?

Внезапно имя, названное старой Фелисите, повлекло за собой цепь воспоминаний. Дельфина! Кто такая эта Дельфина? Вспомнил!

Жюв сделал невероятное мыслительное усилие, подверг страшной пытке свой мозг и свою память, потом вскрикнул:

— Дельфина Фаржо!

Как только он произнес это имя, молодая женщина вздрогнула, обернулась и рассеянно улыбнулась Жюву; потом она захлопала в ладоши и запела, смеясь, как дитя: