Пустой гроб

Глава вторая ПРИОБРЕТЕНИЕ ФИНАНСИСТА МИНЬЯСА

В тот серый, грустный осенний день стояла отвратительная ноябрьская погода.

Все утро лило как из ведра, и только часам к одиннадцати дождь стал стихать и уступил место туману, который окутал все вокруг, скрадывая углы домов, и словно накрыл Париж погребальной вуалью.

В домах, соседствовавших с площадью Биржи, зажгли газ.

Окна замерцали светом, на площади мигали фонари, а громадные электрические светильники охватывали все предметы светящимся сине-фиолетовым ореолом, и от этого снующие взад-вперед прохожие казались фантастическими, почти нереальным.

Был всего час пополудни, на шоссе царило необычайное оживление.

Машины следовали друг за дружкой, спускаясь вниз по улице Четвертого Сентября или сворачивая к Большим Бульварам, были здесь и грузовики, и шикарные легковые автомобили, и дребезжащие развалюхи.

Время от времени эта безумная круговерть достигала небывалой мощи и вызывала восторг; грохотал, выписывая вензеля, автобус, неуклюжий, как мастодонт, отвешивающий поклоны, стараясь протиснуться в этой невообразимой сутолоке, он задевал и обрызгивал грязью прохожих, которые провожали его проклятиями, уносил все новые волны пассажиров, а те, едва оказавшись на улице, спешили отправиться по своим делам.

Впрочем, на площади Биржи — этой необычной площади, подобной которой не найдешь в целом мире — царила особая, ни на что не похожая атмосфера, в которой даже случайно оказавшиеся там прохожие вдыхали какую-то нервозность, взволнованность, нечто демоническое.

То была атмосфера лихорадки, все дышало там золотой лихорадкой, самой жгучей из всех известных, лихорадкой, что неизменно воцаряется в часы торговых сделок в храме, возведенном во славу богини современности — Фортуны!

Со стороны биржи к низко нависшим облакам несся мощный, всеохватывающий, нескончаемый гул, напоминающий могучий человеческий голос, порой у него перехватывало дыхание и тогда он смолкал, затем раздавался снова, пронзительный до звона в ушах, нестерпимый, завораживающий, способный довести до безумия.

Любопытные, заполнившие ступеньки биржи, биржевые маклеры, все те дельцы от финансов, вся жизнь которых протекала здесь, представляли собой зрелище необычайное.

Среди разношерстной публики выделялось несколько странного вида субъектов с непокрытой головой — то были всего-навсего клерки биржевых маклеров, — которые на бегу, второпях что-то строчили, делали пометки на маленьких бумажных карточках, мчались вверх и вниз по лестнице, что-то выкрикивали осипшими голосами, изо всех сил работали локтями, пробиваясь к телеграфу или телефону, — адский круговорот, в котором каждый старался во что бы то ни стало опередить другого.

В тот день рынок переживал глубокое потрясение, кризис казался неотвратимым.

Неожиданно, в момент открытия биржи, стало известно о довольно-таки странной афере — речь шла о пушках, в большом количестве заказанных одной французской фабрике какими-то иностранцами.

Этот факт сам по себе не был необычен, а между тем пульс биржи забился с безумным ускорением.

Едва только о деле стало известно, как тотчас поползли разноречивые слухи, они подтверждались, обретали своих хулителей и своих яростных защитников.

Все столпились вокруг так называемой «корзины»[2], шепотом передавая друг другу самую невероятную информацию:

— Господи, да ведь это война… Продаю золотые прииски.

— А я продам свои медные рудники.

— Слышал кто-нибудь, что предпринимает Ротшильд?

Первым делом пытались выведать, какую позицию занимают крупные биржевые спекулянты.

Продают или покупают?

Играют на повышение или на понижение?

Новость, принесенная неизвестно кем и откуда, мгновенно облетела всех.

Обрушившись ураганом, она буквально перелетала из уст в уста, грозила бурей.

Кто-то крикнул:

— Играем на понижение.

В ответ прозвучало:

— Черт возьми, трюк известный, завтра же произойдет повышение на два пункта.

С этого момента биржевики потеряли всякое хладнокровие, на маклеров обрушился поток распоряжений.

— Продавайте! Продавайте!

Или:

— В конце дня продаю все.

И без всякой на то причины, только потому, что кому-то пришло в голову выкрикнуть ни на чем не основанные сведения, весь рынок пришел в движение, загудел, курсы акций падали с устрашающей быстротой.

Даже рента понизилась на два пункта, в коридорах замелькали финансисты, они нервно покусывали губы и теребили усы, дрожащей рукой что-то царапали на клочках бумаги.

Это были те, кто оказался в проигрыше; другие же, более везучие, готовились отхватить куш и на пальцах показывали друг другу предполагаемую сумму выигрыша.

— Слышали, дорогой мой, как промахнулся такой-то? Рвет на себе волосы от отчаяния, глупец… А ведь вчера еще играл на повышение.

Ветер биржи дул на понижение, понижалось все, все рушилось, да может ли быть, чтобы некоторые финансисты так сглупили и накануне играли на повышение?

И нескончаемым, немолкнущим хрипом продолжал звучать мощный голос, вобравший в себя тысячу ни на что не похожих оттенков, голос непостижимый и звучный, он говорил о золоте, серебре, говорил об акциях и, казалось, не имел достаточно слов, чтобы обозначить все способы помещения капитала.

— Предлагаю медные рудники по шестьдесят пять тысяч.

— По шестьдесят три тысячи восемьдесят четыре отдаю сталелитейные заводы.

Предложения сменяли друг друга.

В безумной неразберихе акции предлагали целыми пакетами.

И вдруг, когда пробило полчаса и оставался всего час до окончания торговых сделок, произошла невероятная перемена.

Вновь разнеслась неожиданная информация.

— Появились банкиры… Заметили, сколько евреев?

Произнесший эти слова имел в виду группу богатых финансистов, которых на время объединило какое-нибудь сомнительное дельце и которые задавали тон на бирже, распуская сенсационные слухи.

Какова же была в тот день позиция банка?

Играл он на повышение? Или на понижение?

Предпринятый банком маневр потряс финансистов биржи сильнее, чем удар грома.

В пять минут картина определилась.

Вплоть до половины второго все играли на понижение, в два часа сгорали огромные состояния, известные биржевые маклеры собирались закрывать свои маклерские конторы, спекулянты уже нащупывали в кармане спасительный револьвер, когда внезапно курсы акций повысились.

Несколько мгновений хватило, чтобы рынок потерпел полный крах, а теперь, в считанное число минут, ситуация вновь полностью переменилась.

Рента вмиг снова поднялась на два пункта.

Медные рудники повысились в цене, возрос спрос на золотые прииски.

В мгновение ока паника сменилась энтузиазмом, и в этом было что-то зловещее.

— Ну и дела! Заметили, что делает банк?

Банк скупал акции.

Об этом сразу стало известно, обсуждению это не подлежало, и все старые завсегдатаи биржи отлично разгадали сей тонкий ход.

Подставным биржевикам, специально игравшим на понижение, в очередной раз удалось взбудоражить рынок. Заказ на пушки был чистой воды выдумкой, а поспешная и убыточная продажа акций — ни чем иным, как способом снизить их курс.

А теперь банк скупал акции, скупал все подряд, вовлекая рынок в чудовищную игру на повышение, ибо те, кто еще минуту назад предпочитал продавать, теперь покупал снова, чтобы, воспользовавшись повышением курса, пристроиться к удаче банка, разделить с ним барыш успешной махинации.

Подле «корзины» стоял, прислонившись к балюстраде, господин лет сорока, известный на бирже спекулянт; на лице его играла презрительная улыбка, одет он был неброско, но с безукоризненной элегантностью.

— Да здесь настоящий игорный дом! — твердил он себе под нос. — Чем больше плутуешь, тем больше выигрываешь… Итак, я в выигрыше.

Довольный собой, он безучастно поглядывал вокруг; давно предугадав, какой будет главная игра сегодняшнего дня, предвидя ее ход, он парировал нанесенный удар, дождался полного снижения курса, а затем принялся скупать акции.

— Чертова карусель, — продолжал он ворчать, — в проклятой этой загородке никогда не знаешь, богат ты или беден, в пять минут станешь миллионером, а через десять задумаешься о больнице.

Позади него какой-то человек что-то писал, приложив лист бумаги прямо к стене.

В ответ на последние слова он заметил:

— А вы, оказывается, скептик, Миньяс.

Элегантный финансист обернулся:

— Смотри-ка, вы тоже здесь? Как дела, Жорж?

— Лучше не бывает, меня насмешили последние ваши слова.

— Почему же? Вы-то, конечно, выиграли?

Тот, кого финансист по-приятельски назвал Жоржем, криво ухмыльнулся.

— Не выиграл и не проиграл.

— Как вам удалось?

— А я вообще не играл.

— Не играли? Быть того не может!

С этой минуты финансист Миньяс, казалось, утратил всякий интерес к финансовой борьбе. Он ближе подошел к своему приятелю и заинтересованно стал его рассматривать.

— Вы утверждаете, что не играли сегодня. Наверное, впервые в жизни. Что произошло, Жорж? Какого черта вы не попытали счастья в такой день, как сегодня?

Молодой человек, откликавшийся на имя Жорж, не торопясь, сложил листок бумаги, сунул его в бумажник и опять улыбнулся.

— Вы, я вижу, удивлены… А ведь это чистая правда, Миньяс, я не играл сегодня, не потратил ни одного сантима, и на то есть очень веская причина.

— Да какая же, черт возьми? Я добиваюсь этого от вас целых двадцать минут.

— Еще секунда, и вы все узнаете, дорогой мой: со вчерашнего дня у меня нет ни гроша, я разорен подчистую…

Молодой человек, звавшийся Жоржем, воспользовался замешательством своего собеседника.

— Пока! — бросил он и растворился в толпе.

Все произошло так быстро, что остолбеневший от полученной новости Миньяс не успел ни удержать, ни расспросить его.

Впрочем, финансист быстро справился с волнением. С видимым безразличием он пожал плечами, как пожимают плечами все завсегдатаи биржи, узнав о разорении или банкротстве приятеля.

— Что ж! Тем хуже для него!.. Еще один из тех, кто вчера играл на понижение.

И, позабыв об исчезнувшем товарище, который вполне мог оказаться в числе тех, кто вечером пустит себе пулю в лоб, Миньяс отошел от балюстрады, подле которой простоял с начала биржевых операций.

Импозантный, видный, Миньяс любил щегольнуть модным туалетом; на нем было просторное пальто с хлястиком, сдвинутый на затылок цилиндр, под правым веком поблескивал золотой монокль, а в руке он небрежно держал великолепную трость, обтянутую крокодиловой кожей и изящно стянутую золотым кольцом.

Миньяс пробирался сквозь толпу, волнение которой все возрастало.

Добравшись до главной лестницы биржи, он обернулся и окинул бурливший внизу рынок взглядом властелина.

— Здесь есть, куда приложить силы, — негромко проговорил Миньяс. — Какие же все они идиоты!..

Лицо его тронула саркастическая улыбка и, развернувшись на каблуках, финансист стал спускаться по ступенькам, намереваясь покинуть храм Фортуны.

Но едва сделав несколько шагов и не дойдя до конца лестницы, он резко остановился.

Вдалеке кто-то окликал его:

— Миньяс! Эй, Миньяс!

— Вы? Какими судьбами?

Не трогаясь с места, финансист уже здоровался с элегантным господином, который тотчас подхватил его под руку и увлек за собой.

Это был еще один завсегдатай биржи, баснословно богатый перуанец, который, по слухам, получал фантастические выигрыши, проигрывал, не моргнув глазом, а сорвав куш, сохранял полнейшее хладнокровие.

С ходу Миньяс поинтересовался:

— Сколько сегодня, Луиджи?

— Пятьсот тысяч.

— В минусе или плюсе?

Перуанец улыбнулся:

— Разумеется, в плюсе… Не хотите же вы…

Не договорив, он, как все биржевики, выразительно пожал плечами.

— К тому же, сегодня игра была так хороша, что даже если б я проиграл, я не жалел бы об этом.

И он поспешил перевести разговор в другое русло.

— Кстати, Миньяс, вы что-нибудь слышали о недавних скандалах, потрясших весь Париж, к примеру, об инциденте в Жокей-клубе? Вы ведь, если не ошибаюсь, и сами в нем состоите?

Финансист Миньяс, который по происхождению был греком, во всяком случае, выдавал себя за такового — а на бирже ведь все верят друг другу на слово, — но знал, между тем, доступ в замкнутый мирок рафинированной публики, поспешил ответить:

— Я не состою в Жокей-клубе, Луиджи, и вообще не интересуюсь всякими глупостями.

— Но вы же знаете, на что я намекаю?

Лицо Миньяса выражало полнейшее недоумение.

— Клянусь, даже не подозреваю!.. Вчерашний вечер я провел в ложе у своей любовницы, в кабаре «Сигаль» — я туда время от времени заглядываю, никого не видел, ничего не знаю… А что, собственно, произошло?

Дойдя до последней ступеньки, мужчины остановились, но Луиджи вновь увлек за собой своего спутника.

— Пойдемте в бар, — предложил он. — Выпьем стаканчик-другой, и я расскажу вам, как было дело.

Через несколько минут приятели водрузились на высокие табуреты в баре неподалеку от Сены, куда после долгих часов говорильни финансисты любят заглядывать небольшими компаниями; здесь замышляют они таинственные комбинации, пытаются наперед угадать ход завтрашних сделок.

Луиджи вынул изо рта две соломинки, через которые потягивал необыкновенный напиток, рецепт которого держал в секрете, всякий раз вынуждая бармена строго следовать его указаниям, и приступил к рассказу:

— Так вот, любезный, собрание в Отей было необычно оживленным. Вы, полагаю, в курсе, что Жокей-клубу предстояло назначить нового президента. Имелось два кандидата.

— Одним из кандидатов, — продолжил Миньяс, — был, насколько мне известно, граф Мобан, а другим — миллиардер Максон.

Луиджи отпил еще глоток и усмехнулся:

— Но чего вы знать никак не можете и чего не знал никто, было окутано страшной тайной… Держитесь крепче, приятель, представьте себе, что граф Мобан, тот самый граф Мобан, которого все мы знаем и который любил гульнуть на широкую ногу, так вот, он оказался никем иным, как…

— Обыкновенным вором, — закончил Миньяс.

Луиджи снова пожал плечами.

— Это было бы еще полбеды, — сказал он.

— Тогда убийцей?

— Еще того хуже.

— Черт подери, Луиджи, я уж тогда и не знаю…

Перуанец оперся локтями о колени и, приняв эту странную позу, отчеканил:

— Дорогой мой, граф Мобан оказался самим Фантомасом!

От волнения финансист Миньяс спрыгнул с табурета.

— Не может быть! — воскликнул он. — Как вы сказали?

Перуанец повторил еще раз:

— Я говорю, что граф Мобан, тот самый граф Мобан, который на миг мелькнул в великосветской хронике Парижа, вовсе не был дворянином, как все мы думали. Граф Мобан оказался Фантомасом, и разоблачил его знаменитый Жюв, этот несравненный полицейский, заклятый враг Гения преступного мира, разоблачил с помощью своего неразлучного друга, известного журналиста Жерома Фандора.

Выдержав паузу, Луиджи расхохотался.

— Ну как, Миньяс, — спросил он, — не ожидали такого поворота событий? Пожалуй, моя информация — из раздела сенсаций…

Миньяс и впрямь застыл от изумления.

Спутник его разразился смехом.

— Вы не один такой, приятель, — заявил он, — члены клуба тоже в полной растерянности, я повстречал Кемена — знаете толстяка Кемена? — и он поведал мне, что вчерашний сеанс в клубе прошел отвратительно, так ведут беседу в комнате, где лежит покойник. Подумать только — Фантомас проник в Жокей-клуб, да это позор для клуба… К тому же, есть кое-что еще…

— А что же выборы? — прервал его Миньяс.

— Об этом я ничего не слышал, но теперь их исход предрешен, Фантомас ведь точил зуб на Максона, его-то он и хотел оставить в дураках; понятное дело, раз Фантомас разоблачен и граф Мобан пустился в бега, справедливости ради, Максон имеет все основания рассчитывать на победу… Я лично ничуть не сомневаюсь в его избрании. Ну и повезло же ему!

Лишь только Луиджи произнес эти слова, как к приятелям подошел толстый, лысый, безбородый человек с типично английским лицом; внешность толстяка отнюдь не внушала симпатий, природа наделила его поразительными глазками — маленькие, голубые, они моргали, не переставая, и никогда не смотрели собеседнику прямо в лицо; вдобавок он обладал особым нюхом на всякого рода темные делишки, умел вовремя к ним примазаться, а потом так же вовремя смыться, сорвав солидный куш и сумев выйти сухим из воды.

— Так вот вы, оказывается, где, — как ни в чем ни бывало сказал толстяк, — празднуете за стаканчиком вина сегодняшний успех на бирже… А я, дорогие мои, потерял на своей меди сорок пять тысяч… Ну и наплевать, все это пустяки.

— Это удача, — сухо поправил его Миньяс.

Толстяк не смог скрыть удивления:

— Удача? Вы считаете удачей потерять сорок пять тысяч франков?

— Черт возьми!.. Это избавит вас кое от каких ваших врагов.

Все трое прыснули, и толстяк продолжил:

— Знаете что, не будем говорить об удаче. Для тех, кто играет на бирже, удачи не существует… Удача — это кое-что получше. Слышали последнюю новость?

Луиджи и Миньяс в один голос ответили:

— Вы имеете в виду Фантомаса, историю с Мобаном и Максоном?

Толстяк отрицательно качнул головой:

— Да будет вам о Фантомасе, есть вещи поинтереснее. Знаете Коралеса?

— Какого? — спросил Миньяс.

— Племянника.

Такой ответ позабавил Луиджи.

— Бедняга! — изрек он. — Вот уж кому решительно не повезло, кто никогда не будет самим собой. Его тетушка так богата, что прямо-таки поглощает его. Никогда не скажут просто — Коралес, говорят — племянник Кончи Коралес.

— Говорили, — поправил толстяк.

Миньяс искренне удивился:

— Почему — говорили?.. Не хотите ли вы сказать, что он более не племянник своей тетушки?

Тут уж толстяк не выдержал:

— Именно так, черт возьми, он больше не племянник, ему улыбнулась удача, поэтому-то я и злюсь. Он больше не племянник, милые мои, теперь он наследник.

Эту новость толстяк провозгласил торжественно.

Миньяс, посмеиваясь, заметил:

— Ну и ну! До чего же вам хочется быть на его месте.

— Ей же ей, ваша правда, приятель! Я не стал бы отказываться. Известно ли вам, что у Педро Коралеса не было ни гроша и что смерть тетушки, завещавшей ему свое состояние, в одночасье сделала его мультимиллионером.

— А что, тетушка его была молода?

— Да когда же она умерла?

— Сегодня утром.

— Где?

— Сегодня утром или вчера вечером — за точность не поручусь, новость я узнал с четверть часа назад… Впрочем, многое в этой смерти необычно, у бедняжки Кончи Коралес, похоже, не было ничего серьезного. Короче, из чувства снобизма и чтобы разжалобить своих подружек, она велела поместить ее в клинику для душевнобольных, в Кейн, кажется, на авеню Мадрид.

— К хирургу Полю Дро, — опять прервал его Миньяс, — я знаю эту клинику, она продается.

Будто и не заметив, что его прервали, толстяк продолжал рассказывать:

— Операция, скажу я вам, была пустячной, дня через три Конча Коралес была бы уже на ногах, к вдруг — вот-те на: она умирает. Педро, наверно, запрыгал от радости!.. Держу пари: на этих похоронах скучать не придется!

Толстяк расхохотался, да так заливисто, что огромный живот едва не доставал ему до подбородка.

— Подумать только, — повторял он, — а ведь сам-то я никому не довожусь племянником. Есть от чего придти в уныние!

В этот момент дверь бара внезапно распахнулась, явив живописного персонажа, одетого более чем скромно: зеленоватого цвета пальто, поношенный котелок и пара несвежих перчаток. Башмаки его были в грязи, брюки забрызганы, в руке он держал раскрытый зонт, на котором поблескивали капли воды.

Вошедший окинул взглядом посетителей бара.

— Вы здесь, господин Миньяс? — громко сказал он. — Вас-то я и искал.

Подойдя ближе, он добавил:

— Вы рано ушли с биржи, никто не знал, где вы… Если бы меня не осенило поискать вас здесь…

Вновь прибывший слегка кивнул Луиджи и толстяку, с которыми, вернее всего, не был знаком.

Миньяс представил его.

— Рекомендую, — сказал он, — господин Картере, маклер, специализируется на размещении акций торговых фирм.

И, с едва заметной усмешкой, добавил:

— Один из моих друзей.

Маклер Картере выглядел озабоченным и явно нервничал.

Кланяясь спутникам Миньяса, он глаз не сводил с самого банкира.

Наконец, он решился:

— Найдется у вас минутка?

Миньяс слез с табурета.

— Вы, разумеется, хотите поговорить со мной о деле?

— Разумеется.

Маклер и финансист отошли на несколько шагов от стойки бара, и Картере приступил прямо к делу:

— Итак, что вы решили?

Миньяс прикинулся, что не понимает.

— Что я решил? Вы, собственно, о чем?

Концом мокрого зонтика маклер вычерчивал на полу ему одному понятную фигуру.

Он уверенно заявил:

— Бросьте, господин Миньяс, вы прекрасно знаете, в чем дело.

— Понятия не имею.

— Я хочу знать, каковы ваши намерения относительно дела, о котором я говорил вам.

Миньяс усмехнулся:

— А!.. Так вы о той лечебнице, что продается? Послушайте, как раз перед вашим приходом мы говорили об одной больной, она только что там скончалась. Такой рекламе не позавидуешь!

И Миньяс сам рассмеялся своей же шутке; маклер же, озабоченный, даже не улыбнулся.

— Дельце выгодное, — продолжал он, — до сего дня лечебницей никто как следует не занимался, роскоши и удобств там хватает, и доведись ей попасть в хорошие руки, она будет давать изрядные барыши. К тому же…

Но тут Миньяс покатился со смеху, и Картере замолчал.

Финансист сам заключил начатую фразу:

— К тому же, дельце такое выгодное, Картере, что вам никак не удается пристроить хоть одну акцию — это вам-то, знакомому со всеми богатеями — вот почему вы разыскивали меня и вот почему снова пытаетесь уговорить.

Маклер Картере понимающе улыбался.

— Вы все шутите, — запротестовал он, — с вами, господин Миньяс, невозможно говорить серьезно… Уверяю вас, вы ошибаетесь: во-первых, дельце совсем недурное, а, во-вторых, я всегда помещаю все акции, какие хочу. Одного имени Поля Дро достаточно, чтобы продать лечебницу — это-то вы не будете отрицать, и, следовательно…

— Прошу прощения, — вновь оборвал его Миньяс, — но если все обстоит так блестяще, как вы расписываете, почему бы вам, в самом деле, не продать эту лечебницу кому-нибудь другому? Не вы ли, Картере, намеревались поправить дело, распродав акции?

— А не вы ли, господин Миньяс, — не остался в долгу Картере, — обмолвились как-то, будто это дельце заинтересовало бы вас, продавайся лечебница в одни руки? Не вы ли хотели стать единоличным ее владельцем?

Удар попал в цель, и финансист заколебался:

— Все дело в цене, — подытожил он. — Не то, чтобы я полагал такое помещение капитала совсем уж невыгодным, но согласитесь, Картере, в подобные предприятия очертя голову не бросаются… Для начала, какую вы назначаете продажную цену?

— Шестьсот тысяч франков.

Миньяс пожал плечами:

— С такими ценами серьезные дела не делают, я же не простофиля какой-нибудь. Пятьсот тысяч, и по рукам.

Подумав с минуту, Картере осведомился:

— А за пятьсот тысяч купите?

Миньяс отвечал с неизменной улыбкой.

— При себе у меня нет такой суммы, — заявил он, — но в общем-то…

— Оплата в недельный срок.

— Ну и прыть у вас, Картере.

— Дело есть дело, господин Миньяс.

— Не вы первый так говорите. Короче, сойдемся на пятистах тысячах?

— Если эта цена вас устраивает, господин Миньяс.

На мгновение финансист прикрыл глаза. Похоже, он прикидывал в уме, какую выгоду сулит ему эта сделка.

Картере давно уже предлагал ему приобрести лечебницу. Он был из тех дельцов, которые не прочь спекульнуть на сомнительных финансовых аферах. Каким образом свел он знакомство с опытным клиницистом Полем Дро? Никто бы не сказал этого наверное, а между тем именно ему хирург поручил заняться продажей лечебницы; Картере, в свою очередь, сразу подумал о Миньясе, слывшем в биржевых кругах видавшим виды предпринимателем, который не боится рискованных спекуляций.

Не оплошал ли Картере, обратившись к Миньясу? Продажа лечебницы сулила Картере немалые комиссионные, и потому он не раз с тревогой задавал себе этот вопрос.

Миньяс наконец собрался с духом.

— За пятьсот тысяч я беру ее, — сказал он, — но учтите, Картере, — пятьсот тысяч и ни су больше; теперь слово за вами: да или нет?

Картере не стал медлить с ответом:

— Дело решенное, когда подпишем купчую?

— Когда вам угодно.

— Сию минуту, если не возражаете.

Мужчины подсели к маленькому столику, кликнули готового к услугам официанта и попросили принести письменные принадлежности.

Десяти минут хватило Миньясу, чтобы по всей форме составить письменное обязательство.

— Можете не волноваться, — заверил он маклера, передавая ему исписанный листок, — условия продажи указаны: «в полную собственность», цена «пять тысяч франков», срок оплаты — ближайший понедельник; видите, я во всем иду вам навстречу, оплата будет произведена в назначенный вами час, по предъявлении нотариально удостоверенного письма.

Слушая Миньяса, Картере бросил быстрый взгляд на письмо, которое тот аккуратно укладывал в бумажник.

— Разрешите поздравить вас, господин Миньяс, мы пришли к согласию и, поверьте, заключили недурную сделку.

Тем временем толстяк и Луиджи, которым надоело сидеть в баре, решили присоединиться к своему приятелю Миньясу.

— Ну как, заговорщики, — поинтересовался Луиджи, — что-нибудь опять замышляете? Выпьем по стаканчику за мое здоровье?

Миньяс поднялся.

— Мы выпьем по стаканчику за здоровье моей новой лечебницы! — объявил он во всеуслышанье.

И так как приятели его пребывали в полном недоумении, Миньяс объяснил, в чем дело:

— Это не шутка, господа, я только что купил лечебницу Поля Дро… Завтра об этом заговорит весь Париж! А уж рекламу я создать сумею.