Путник, зашедший переночевать

Глава сорок вторая У больного ребенка

Последняя святая суббота прошла не так, как все прочие. Когда Святой, благословен будь Он, хочет помучить Своих созданий, Он делает тяжелой их субботу.

После разделительной молитвы я зашел к Даниэлю Баху расплатиться за дрова. А перед тем как зайти, собрал все оставшиеся у меня конфеты. Я дал их Рафаэлю, больному ребенку Баха, и тот уложил их перед собой в форме сердца, а потом — в виде щита Давида. Затем взял одну конфету, дал матери, потом отцу, потом сестре. А под конец взял две и протянул мне.

Мать спросила его: «Почему ты не дал господину сразу же вместе с нами?»

Он ответил: «Не знаю».

Мать удивилась: «Как это ты не знаешь, сыночек? Я уверена, что ты знаешь».

Мальчик сказал: «Сначала я не знал, а теперь знаю».

«Тогда объясни и нам, сынок», — попросила мать.

Он объяснил: «Вначале я думал, что раз все конфеты его, то зачем ему давать».

«А что ты подумал потом, когда дал ему?»

«Потом я подумал, что он, может быть, не оставил себе ничего, и поэтому дал ему».

«А почему ты дал каждому из нас по одной, а ему две?»

Мальчик сказал: «Чтобы, если он захочет еще дать, у него было что дать».

Мать воскликнула: «Ну разве он не умный, не справедливый?! Дай я тебя поцелую, сынок!»

Даниэль произнес: «Лучше попроси господина рассказать тебе хороший рассказ».

Мальчик повернулся ко мне: «Если ты умеешь рассказывать рассказ, так расскажи мне, что сейчас делает мой дедушка».

Ариэла перебила его: «Это не относится к рассказам».

Мальчик спросил: «А к чему это относится?»

Ариэла сказала: «Вот когда ты узнаешь теорию литературы, ты поймешь, что называется рассказом, а что нет».

Мальчик спросил: «А тот, кто не знает эту теорию литературы, тот не знает, что такое рассказ?»

Ариэла сказала: «Конечно, не знает».

Мальчик удивился: «А почему ты не умеешь рассказывать рассказы, ведь ты учила теорию литературы».

Ариэла ответила: «Но зато я знаю, что рассказ, а что не рассказ».

Мальчик спросил: «А то, что делает дедушка, это не рассказ?»

«Нет!» — сказала Ариэла.

«А что это?»

«Если это важно, то это называется информация, а если неважно, то это ничего».

«Тогда пусть господин расскажет мне ничего», — попросил мальчик.

Ариэла уставилась на него своими очками и спросила с удивлением: «Что значит „ничего“? Если ничего, то нечего и рассказывать».

Мальчик возразил: «Но ведь дедушка что-то делает, значит, в этом что-то есть. Расскажи, господин, что делает сейчас мой дедушка».

Я провел рукой по лбу: «В эту минуту твой дедушка сидит во дворе, перед маленьким домиком, нет, не так — перед большим домом, — сидит, глубоко задумавшись, и говорит себе: „Какое чудо, Песах еще не пришел, а на улице уже жарко, как весной“».

«А Амнон, где он?»

«Амнон? Кто это Амнон?»

«Разве ты не знаешь? Амнон — это сын моего дяди Йерухама».

Я сказал: «Амнон сидит в детской комнате, и ест кашу с молоком, и ничего не оставляет в миске, потому что он хороший мальчик и ест все, что ему дают, и за это он получает от няньки яблоко. Хотя апельсины вкуснее, чем яблоки, но нянька считает, что детям яблоки полезнее. Как ты думаешь, дорогой, хорошо она делает?»

Он сказал: «Нет, это не так».

«Что — не так?»

«Амнон не сидит в детской комнате».

«А где же он сидит?»

«Пусть господин сам скажет».

Я сказал: «Подожди, дорогой, я должен немного подумать».

«Господин должен подумать?»

Я сказал: «Да, дорогой, а ты разве не думаешь?»

Он ответил: «Нет, я не думаю».

«А что же ты делаешь?»

«Я просто открываю глаза и вижу. А иногда я закрываю глаза и тогда вижу лучше». Он закрыл глаза и улыбнулся.

Я спросил: «А что ты видишь, сынок?»

Он сказал: «Нет, раньше ты скажи, что тебе пришло в голову».

Я признался: «У меня не было времени подумать. Сейчас я сделаю, как ты, — закрою глаза и посмотрю, что делает Амнон».

Я закрыл глаза и улыбнулся так же, как только что улыбался Рафаэль.

Рафаэль сказал: «Ну, пусть теперь господин скажет, что делает Амнон».

Я сказал: «Амнон сидит на коленях у своего деда, крутит его бороду и говорит: „Дедушка, когда я вырасту, я сделаю себе такую же большую бороду, как у тебя“. А дедушка ему отвечает: „Дай тебе Бог. — Целует его в губы и говорит: — Внучек мой, ты умнее всех парней в этом кибуце“».

Рафаэль не унимался: «А что делает мой дядя Йерухам в это время?»

Я сказал: «Откуда мне знать, сынок, ведь он сидит выше седьмого неба, по правую руку от Святого и Благословенного. Ты ведь знаешь, сынок, что те, кто убит в Стране Израиля, важнее всех перед Святым и Благословенным, и Он восхищается ими каждый день, и каждый час, и каждый миг».

Рафаэль спросил: «А в то время, когда они сидят по правую руку от Святого и Благословенного, что они делают?»

Я сказал: «Помолчи, сынок, я прислушаюсь. Знаешь, мне кажется, что они читают перед Ним Тору, главу „Жертвоприношение Исаака“, потому что мелодия такая же, как при чтении Торы на Рош а-Шана».

Он тоже прислушался, посмотрел наверх и сказал: «Верно. Ты прав».

Ариэла спросила: «Как ты можешь знать, что это верно, разве ты когда-нибудь был в синагоге и слышал чтение Торы?»

Мальчик сказал: «Да, я был в синагоге и слышал, как читают Тору».

Мать посмотрела на него с изумлением — как он может говорить такое, ведь он со дня рождения не вставал с кровати?! Потом печально опустила голову и промолчала.

Мальчик спросил мать: «Почему ты не говоришь Ариэле, что я был с тобой в синагоге в Рош а-Шана? Я тогда видел, как туда принесли голову рабби Амнона и поставили ее на пюпитр, и она сказала: „И придадим силу“[205]».

Мать с ужасом спросила: «Когда это было, сынок?»

Мальчик улыбнулся: «Давай, мама, я скажу тебе шепотом».

Он шепнул ей на ухо, и она воскликнула: «Что ты говоришь, сынок, ведь в тот год ты еще не родился?!»

Мальчик сказал: «Но я уже был на свете».

«Как, сын мой, как?»

Рафаэль улыбнулся: «В тот год ты упала в обморок в синагоге, и все женщины испугались и принесли тебе капли против обморока».

«Да, — пробормотала пораженная Сара-Перл, — это случилось, когда я была беременна тобой».

«Теперь ты видишь, мама, — сказал Рафаэль, — что я был в синагоге и все видел. Так скажи Ариэле, что я сказал правду».

Слезы стояли в глазах у Сары-Перл. «Какая сильная память у этого ребенка, — сказала она, — не сглазить бы».

Ариэла недовольно заметила: «Нехорошо поддерживать его в этих фантазиях».

Даниэль постучал пальцами по столу: «Слышу споры. Начали с рассказа, а кончили спором».

«А что такое спор, папа?» — спросил мальчик.

Даниэль сказал: «Ариэла, как ему получше объяснить?»

«Что значит — как объяснить? — удивилась Ариэла. — Это очень просто: то, о чем люди спорят, называется спор».

Даниэль повернулся к сыну с улыбкой: «Ты ведь учил Пятикнижие, сын, и ты помнишь, что говорил праотец Авраам перед Святым и Благословенным по поводу Содома[206]: „Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников?.. Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым“».

Мальчик сказал: «Это не спор».

«А что же, просьба и мольба?»

Мальчик посмотрел на отца: «Ведь это Тора».

Ариэла сказала: «У них все Тора».

Мальчик поправил ее: «Не все Тора. Только то, что написано в Торе, — Тора».

Даниэль повернулся к жене: «Не попить ли нам чаю? Что ты об этом думаешь?»

Госпожа Бах ответила: «Чайник кипит. Я сейчас принесу чай. Надеюсь, господин уважит нас и выпьет с нами чашку чаю. Жаль, я не испекла пирог».

Даниэль улыбнулся: «Моя жена полагает, что нельзя закончить субботнюю трапезу просто чашкой чаю. Откуда ты взяла, что чашка чаю требует пирогов? У немцев в Вене подхватила?»

Госпожа Бах покраснела: «Разве я и без этого не пеку тебе пироги?»

Муж сказал: «Пироги пекут на Шавуот»[207].

Она ответила: «Я надеюсь сделать тебе пирог до этого».

«Ну, если хочешь, — сказал Бах, — то я не препятствую. Но сейчас давайте выпьем чай, пока не остыл».

Я пил и рассуждал: «Весна на пороге, теперь у рабби Хаима станет меньше работы, печь уже не требует дров».

Госпожа Бах вздохнула: «Да, весенние дни наступают, а зимние дни удаляются».

Бах сказал: «И печи тоже нуждаются в отдыхе. Вы слышали, зять рабби Хаима давит на него, хочет, чтобы он шел жить к нему».

«И что ответил рабби Хаим?»

«Кто знает? Рабби Хаим не любит рассказывать».

Ариэла вдруг сказала: «И что, господин полагает, что хорошо поступил, забрав у этих женщин их книгу?»

«Какую книгу?» — удивился Бах.

«Ту книгу, я забыла ее название, которую кладут в изголовье глупых женщин во время родов».

«А вы боитесь, что город останется без талисмана?» — спросил я.

«Вовсе нет, — ответила Ариэла. — Но я опасаюсь фанатизма и того, что скажут, будто Страна Израиля нуждается в такого рода талисманах, камеях и прочих подобных глупостях».

Ее отец улыбнулся: «Напротив, Ариэла, это честь для Шибуша, теперь все увидят, что и у нас есть чудотворцы. И если мы не можем помочь Стране Израиля деньгами, так поможем хотя бы душами».

«Прошу прощения у отца, — сказала Ариэла, — но позволю себе спросить, какой смысл отец вкладывает в это слово?»

«Какое слово ты имеешь в виду, дочь моя?»

«Какое слово я имею в виду? Если отец не помнит, то я прошу разрешения напомнить ему. Что на самом деле отец имел в виду, когда сказал „помочь душами“? Это можно истолковать так, будто мы помогаем строительству Страны Израиля нашими душами».

Даниэль улыбнулся: «Нет, дорогая, я имел в виду, что если наш друг будет столь любезен, что пошлет в Страну Израиля эту книгу, то ни у одной женщины там не будет выкидыша. Вот и получится, что мы поможем им новыми живыми душами».

«Ты меня нарочно раздражаешь, отец», — недовольно проворчала Ариэла.

Госпожа Бах вмешалась в разговор: «Но ведь нельзя отрицать, что эта книга иногда делала такое, чего не могли сделать акушерки и врачи».

Ариэла сердито посмотрела на мать и пожала плечами: «Я, конечно, знаю, что глупцы еще не перевелись на этом свете, но порой трудно примириться с тем, что твои родители относятся к их числу».

Отец спокойно посмотрел на нее: «Наша дочь Ариэла убеждена: когда что-то не поддается разумному объяснению, то этим пользоваться нельзя, даже если оно приносит пользу многим людям, как мы это видели на примере данной книги, которая буквально спасла нескольких женщин».

«В чем тут польза, — возразила Ариэла, — если эти женщины родили детей, которые будут верить в такие глупости?»

Бах выпрямил свою деревянную ногу и примирительно сказал: «Моя дочь Ариэла — рационалистка. Может, выпьем еще чайку?»

«Нет, спасибо, — поблагодарил я. Похоже, что мне пора идти».

Бах сказал: «Наоборот, посидите еще немного, поговорим. Что нового в Стране Израиля? От отца уже несколько недель нет писем. Может, это неспроста? Может, он болен? А может, там опять беспорядки и арабы напали на Рамат-Рахель? Этот муфтий[208], кто он?»

«Он араб».

«А если он араб, то ему нужно, чтобы лилась еврейская кровь?»

«Он нападает не потому, что он араб. Просто сильный всегда нападает на слабого. И все время, пока мы малочисленны и слабы, мы можем ожидать любой беды, не приведи Господь».

Ариэла сказала: «Это просто смешно. Всякий, кто услышит такие слова, может подумать, что мы там сидим сложа руки и подставляем шею под нож, как здесь, в Шибуше. Всякий человек, который читает газеты, прекрасно знает, какие героические дела мы делаем там!»

Я покачал головой: «Я сам видел куда больше, чем написано в газетах. Но какая польза от героизма, во имя которого гибнут сами герои? Если герои вынуждены все время находиться в состоянии войны, они в конце концов теряют силы».

«Из ваших слов следует, что нам остается только подставить шею палачу. Как сказал Бялик в поэме о резне[209]: „Вот горло, палач! Подымись! Бей с размаха!“»

Я сказал: «Я не это имел в виду, госпожа».

«А что же вы имели в виду? Мне кажется, я понимаю смысл слова „герой“. Или, может быть, у него есть иное толкование, которое я не сумела найти в словаре?»

«Нет, у меня нет другого толкования. Но если человеку позволено отойти от словаря, то я скажу, что, на мой взгляд, герой — это тот, которого все боятся и на которого никто не решается напасть».

Она засмеялась: «Идиллия! Если господин ищет таких героев, ему нужно чаще ходить на спортивные соревнования — там он найдет таких героев».

Даниэль Бах вмешался в наш разговор: «И что же, так все и будет продолжаться вечно?»

«Именно это я спрашивал у тамошних умных людей, — сказал я, — и они не могли мне ничего путного ответить, пока не пришел один мудрый человек и не объяснил. Для этого человека дело было важнее рассуждений. В то время как большинство наших умников сидели за границей и произносили пылкие речи о сионизме, он взошел в Страну и сумел сделать то, что никакие слова сделать не могут. Его любимое выражение: „Делай и ничего не жди“. И по мере того, как он делал, его дела сложились в нечто внушительно реальное. Ибо таково свойство человеческих действий: сегодня человек совершает поступок, завтра совершает поступок, проходят дни, и все эти маленькие поступки собираются в одно большое дело. Когда арабы разрушили мой дом и не оставили мне крыши над головой, этот человек предложил мне кров и пропитание. Однажды он застал меня грустным. Он сказал: „Не грусти, все еще будет хорошо“. Я спросил: „Как может быть хорошо? То, что мы строим, наши соседи разрушают, то, что мы сеем и сажаем, наши соседи вырывают с корнем. А ты говоришь, что будет хорошо. Если бы что-то хорошее должно было прийти, оно уже пришло бы — ведь наши соседи знают, что мы превратили пустыню в цветущую страну, и они первыми выиграли от этого. А они в ответ сделали нам такое зло. Мне кажется, что первые наши дни в Стране были лучше нынешних, а ты говоришь, что будет хорошо. Ты, который всегда говорил: „Делай и ничего не жди“, вдруг стал адвокатом надежды?“ И тогда он сказал: „Вначале я действительно не ждал ничего, но сейчас ожидаю многого, потому что мы уже вступили во второй этап“. И объяснил мне: „Три этапа есть в становлении нации. Первый этап — когда соседи видят нацию малой, слабой и презренной, как бы даже несуществующей. И поскольку она униженная и презренная, они иногда жалеют ее и проявляют к ней доброту, как герой, проявляющий доброту к слабому. Второй этап — когда нация преодолела свою униженность и слабость и начинает становиться все сильней. Если ее соседи умны, они устанавливают с ней братские и дружеские отношения, и они вместе помогают друг другу укрепляться. А если они не умны, то все время мешают ей развиваться и в конце концов пытаются ее уничтожить. Народ защищает свою жизнь и собирает силы и мужество, ибо знает, что если враг победит, то ему не будет пощады. Поэтому он не боится поднятого щита и вражеского натиска. И как только его соседи видят это, они заключают с ним мир. А потом ищут с ним близости и начинают смотреть на него как на равный себе народ. Сначала сближаются с ним для собственной пользы, потом — для общей пользы, а под конец начинают помогать друг другу. Так вот, до сих пор мы были на первом этапе, на этапе нации униженной и презренной. А сейчас мы достигли второго этапа — стали нацией укрепившейся и набирающей силы. А наши сыновья — те, кто придут за нами, — сумеют достичь и третьего этапа, когда наш народ станет таким же, как все народы. Ну а что будет потом, никому пока не ведомо“».

Даниэль Бах сунул обе ладони за ворот, потер шею и посмотрел на задремавшего сына. Потом погладил рукой здоровую ногу и сказал: «Так или иначе, а пока что убийцы делают с нами что хотят».

Я тоже посмотрел на спящего ребенка и ответил: «До тех пор, пока мы находимся на втором этапе».

Он спросил: «А когда же мы доберемся до третьего этапа?»

Я поднялся со стула: «Это зависит от меня, и от вас, и от каждого человека в нашем народе. Когда мы все взойдем в Страну Израиля и присоединимся к нашим братьям, ведущим там войну».

Когда я выходил, госпожа Бах взяла меня за руку и подвела к постели сына: «Посмотрите на него, разве он не похож на ангелочка? Когда я думаю, что убийцы могут замахнуться на такого ребенка, у меня все сжимается внутри».

Я спросил: «Почему вы думаете, что они могут прийти?»

Она ответила: «Но ведь господин хочет, чтобы мы пошли к ним».

Я сказал: «К кому — к ним?»

«К этим убийцам, которые убили Йерухама».

«Вовсе нет, — возразил я. — Я хочу, чтобы все мы пришли к себе на родину и этим увеличили нашу силу и уменьшили возможности убийц».

Она сказала: «Но ведь вы сами убежали оттуда».

Я вздохнул: «Я убежал? Да, вы правы, можно сказать и так. Ведь каждый, кто покидает Страну Израиля даже на час, он уже беглец».