Путник, зашедший переночевать

Глава восьмидесятая Конец истории

Но оставим наконец в покое этот ключ и обратимся к его хозяину. Он сидит, как уже сказано, в своем доме и занимается своим делом. То и дело приходят люди навестить его и расспрашивают обо всем, что ему довелось увидеть в галуте, а он расспрашивает их обо всем, что за это время произошло здесь, в Стране Израиля. И пока мы так разговариваем, Святой и Благословенный вызывает в моей памяти те или иные картины Шибуша, и я ненадолго закрываю глаза и снова брожу среди его развалин, а порой даже протягиваю руку, чтобы поздороваться с каким-нибудь человеком оттуда.

Однако через какое-то время я все же расчистил свои дела, освободил себе время и поднялся в Рамат-Рахель, чтобы навестить ребе Шлома Баха. Я нашел его в огороде, где он занимался прополкой. У него был красный от загара затылок и размеренные движения человека, который занят работой на земле. Мы поздоровались, и, как только он меня узнал, он оставил свою работу, чтобы посидеть со мной.

Я рассказал ему о его сыне Даниэле и о его невестке Саре-Перл, об их детях Рафаэле и Ариэле, а также о людях из нашего старого Дома учения, которые разъехались кто куда — одни в Америку, другие — в иные места. А заодно и об остальных людях Шибуша — как о тех, о которых он спросил, так и о тех, о которых не спрашивал. И вот так наш с ним Шибуш удостоился быть упомянутым в святом граде Иерусалиме.

Потом я спросил его, как случилось, что он стал работать на земле. Он сказал: «Когда я приехал в Рамат-Рахель и увидел, что все тут заняты возрождением Страны Израиля, я сказал себе: „Все заняты возрождением Страны, почему же я ничего не делаю?“ И попросил назначить меня учителем детей и кантором в нашем молитвенном доме. Но у стариков нет нужды в постоянном канторе, потому что каждый из них умеет вести службу. А что касается детей, то у них уже есть учителя и им не нужен какой-то старик. Когда я понял, что я лишний, у меня просто потемнело в глазах. Но я осветил себе мрак Торой и погрузился в Мишну. И когда я дошел до тех трактатов, которые посвящены религиозным обязанностям, относящимся к Земле Израиля, я понял, что мои занятия бесплодны. Все эти трактаты я учил в галуте и никогда не испытывал затруднений, но в Стране Израиля мозги человека словно бы обновляются, и он уже не довольствуется прежним пониманием. Но вот однажды я решил пойти и посмотреть, как выглядит на самом деле некое дерево, о котором говорили мудрецы, и что это за поле упоминается в Мишне. По дороге я увидел парней, разговаривавших друг с другом, и вдруг из их слов мне прояснилось все то, что я прочел в Мишне. И не то чтобы они говорили о ней, нет, они просто говорили о разных деревьях и полях. Тогда я сказал себе: „Премудрость возглашает на улице“[286], и с тех пор всякий раз, когда затруднялся в понимании сказанного в Мишне, я шел к кому-нибудь из наших товарищей. А если он не знал, то знал садовник. А если садовник не умел объяснить по-нашему, он объяснял по-своему, но всегда давал мне ясное понимание каждого вопроса. Так я убедился в правоте Екклесиаста, сказавшего: „Лучше видеть глазами, нежели бродить душею“[287]. Что еще я могу сказать? Правильно говорили мудрецы: „Нет такой Торы, как Тора в Стране Израиля“. Я живой тому пример — мне семьдесят лет, а я не удостоился постичь истину Торы, пока не приехал в Страну Израиля».

Он помолчал и добавил: «Учеба ведет к действию. Познакомившись с садовником, я уже не сидел без дела. Когда он поливал растения, я наполнял кувшины водой. Когда он полол колючки, я убирал их с дороги. Попутно я и сам научился поливать сад, и выпалывать сорняки, и окапывать виноградные лозы, и пахать, и сеять, и сажать. Наши ребята увидели это и выделили мне участок для выращивания овощей. И если Всевышний удостоит меня, то скоро я буду есть с собственной грядки».

А под конец сказал: «Наши ребята довольны мной и присвоили мне почетное звание „член коллектива“. Это высокий ранг в нашей шкале рабочих разрядов. Но некоторые из пожилых недовольны. Им кажется, что, работая в огороде, я как бы ищу расположения членов кибуца. Вообще-то я не обращаю внимания на эти слова, когда занимаюсь своим делом, но вот сейчас отвлекся от дела и вдруг вспомнил».

Я долго не уходил от ребе Шломо, потому что он хотел показать мне все свои посадки. А напоследок он повел меня в детский сад и познакомил с Амноном, сыном своего погибшего сына. Дай Бог, чтобы этот ребенок стал таким же, как его отец и отец его отца.

После этого я приходил к нему в Рамат-Рахель еще раз. Я застал его стоящим посреди участка. Птицы летали над его головой и клевали фрукты на деревьях. Я удивился: «Как это так — птицы клюют, а садовник их не прогоняет?»

Ребе Шломо ответил: «Много радостей у меня в Стране, но больше всего я радуюсь птицам, потому что они свидетельствуют, что спасение наше близко. Мы нашли мидраш, в котором сказано, что пятьдесят два года подряд в Стране Израиля не было ни одной птицы. И то, что сейчас птицы вернулись, — это знак, что и народ Израиля скоро вернется в свое гнездо».

И от птиц небесных он тут же перешел к птицам домашним — повел меня в курятник и показал жирнющих кур, которые так растолстели, что даже крылья не могли поднять. Дети стояли вокруг и бросали им крошки, и ребе Шломо также вынул крошки из кармана и дал своему внуку Амнону, чтобы тот тоже мог бросить курам. А мне сказал: «Не думай, пожалуйста, что этих кур выращивают на мясо. Да будет тебе известно, что у нас здесь большинство людей вообще не едят мяса». И, упомянув своих товарищей, снова начал их хвалить.

Через несколько дней ребе Шломо пришел ко мне домой сообщить, что дочь его сына Ханеле, она же Аниэла, она же Ариэла, обручилась с неким доктором по имени Яков Милх. Я поздравил его, пожелал им счастья, и мы с ним выпили «лехаим». Потом я рассказал ему много лестного о Кубе. И добавил, что уверен, эта пара вскоре взойдет в Страну Израиля и тогда ему, ребе Шломо, будет хорошо, потому что у него появятся здесь родственники. Иногда они будут приходить к нему, иногда он заглянет к ним, особенно в праздники, когда каждому человеку хочется побыть с близкими людьми.

Так мы сидели до самого заката, пока не пришло время послеполуденной молитвы. Ребе Шломо поднялся и спросил, где здесь у меня восточная сторона. Я показал ему из моего окна, где сторона бывшего Храма. Он печально вздохнул, потом помыл руки и начал молиться. Когда он кончил, я спросил его, как это он покинул миньян в Рамат-Рахель и молится у меня. Он сказал: «Там, слава Богу, есть миньян и без меня».

И стал рассказывать о пожилых кибуцниках, которые спорят друг с другом по самому пустячному поводу, потому что каждый из них полагает, будто именно в его родном городе была дана истинная Тора и потому любой обычай, которого он в своем городе не видел, это уже не еврейский обычай.

Я спросил его, не хочет ли он вернуться.

«Куда?»

«В Шибуш», — сказал я.

Он посмотрел на меня как глухонемой, который и не слышит, и не отвечает.

Я сказал, что если он поторопится, то еще успеет на свадьбу Ариэлы. А если он захочет остаться там и учить Тору, я дам ему ключ от нашего старого Дома учения. И, открыв мою коробку, показал лежащий в ней ключ и рассказал всю его историю.

«Теперь этот ключ перед вами, — закончил я, — можете взять его и вернуться в Шибуш».

Он улыбнулся: «Если поможет мне Господь, я останусь здесь и буду ждать шагов Мессии».

Я сказал ключу: «Ну раз так, то и ты остаешься со мной». Но ключ промолчал и ничего мне не ответил. Во-первых, понятно, потому, что это был неживой предмет, который говорить не может. А во-вторых, потому, что старики из Дома учения уже сказали это, когда передавали его мне.

Посидев у меня часок, ребе Шломо поднялся, чтобы идти домой. Я пошел его проводить. На перекрестке мы распрощались, и каждый пошел в свою сторону. Я обернулся и увидел, что над его головой кружат птицы. Те птицы небесные, что вернулись в Страну Израиля, теперь сопровождали старика, вернувшегося в свое гнездо. Я пришел домой, снова спрятал ключ в коробку, запер ее и повесил ключик от нее у себя на груди. Теперь я знал, что никто не жаждет заполучить этот ключ, но, поскольку нашему старому Дому учения так или иначе предстояло стоять в Стране Израиля, я решил сохранить этот ключ у себя.

И этим завершается рассказ того человека, который предстал перед вами в моем сочинении, потому что человек этот вернулся на свое постоянное место и перестал быть путником, зашедшим на ночлег. Тем не менее упомяну все же под конец о судьбе людей, встреченных этим человеком. Йерухам и Рахель живут в мире и согласии, а сын их подрастает и доставляет много удовольствия своим родителям, деду и бабке, а также своей тетке Бабчи, которая находит в нем какое-то утешение. Куба с женой готовятся взойти в Страну Израиля. И Шуцлинг недавно попросил меня прислать ему приглашение на иммиграцию для своего сына. А старая Гинендл просит прислать щепотку земли Израиля, чтобы получить в ней успокоение после своей смерти. И то, что она просит для своего тела, Лейбче Боденхойз сделал для своей души, послав мне копию своей книги для передачи в нашу Национальную библиотеку, чтобы сохранить память о себе в Иерусалиме.

О ком еще я не упомянул? — Даниэль Бах по-прежнему бродит по городу или сидит перед Рафаэлем, своим сыном, который по-прежнему лежит в кровати и видит весь мир в своих снах. А когда им нечего есть, они питают себя надеждой, что дети, которым Сара-Перл вот-вот поможет родиться, скоро вырастут, начнут строить себе дома и захотят купить у Даниэля бревна для строительства и дрова для отопления.

Что еще? Каждый день я получаю письма из Шибуша. Маленькая Ципора, младшая дочь рабби Хаима, мир его памяти, выздоровела, и ноги ее теперь в порядке. Но что пользы от ног тому, кому некуда идти? Все то время, что ее отец был жив, она ходила к нему и возвращалась от него, а теперь, когда он умер, ей некуда ходить, и вот она сидит в доме своей сестры Ханы, и они обе плачут о Цви, которого вернули из Страны Израиля. А в промежутках между слезами ждут милости от Небес.

Весь Шибуш ждет милости от Небес, каждый человек по-своему, потому что заработать на жизнь трудно и людям не хватает на пропитание, а если человек и заработает один злотый, то немедленно появляется правительство и половину забирает себе в виде налогов, а другую половину — в виде поборов. Правда, Антоны и Цвирны при этом богатеют, но я сомневаюсь, что в этом есть какое-то утешение.

Есть в Шибуше и другие люди, с которыми этот человек общался, однако не пишет сейчас о них, — как, например, Реувен, Леви, Шимон и Иегуда, или портной и его жена, или тот старик слесарь, который сделал ему второй ключ для Дома учения, или ребята из «Гордонии» и другие молодые люди Шибуша. Но Завет заключен для Страны Израиля, и поэтому тот, кто не восходит в нее, в конце концов забывается и предается забвению, а каждый, кто удостоился ее, будет запомнен и записан, ибо сказано в книге Исаии: «Все вписанные в книгу для житья в Иерусалиме»[288].

Так что остается лишь поглядеть, что же нашел тот, кто удостоился жить в Иерусалиме, и что он сделал в Стране Израиля, — но, с другой стороны, поскольку он уже осел в Стране и стал не чем иным, как крохотной крупицей ее земли, то стоит ли ему заниматься судьбой этой одной крупицы, в то время как перед ним простирается вся Страна?

Поэтому закончим на этом историю путника, зашедшего переночевать, и завершим на этом рассказ о его деяниях в родном городе.