Путник, зашедший переночевать

Глава сорок девятая Цель и суть

Я возвратился в Дом учения и вернулся к своим прежним занятиям. Горбился одиноко над книгой, и никто мне теперь не мешал. Элимелех и ребе Давид больше не являлись мне, а что до Реувена, Шимона, Леви, Иегуды и всех прочих, то эти с приходом весны вновь взвалили на себя заботы о заработке и вот — колесят по стране, даже дома не появляются, кроме как в канун субботы, да и то затемно. Не успеют переодеться, как уже суббота, и они встречают ее либо у себя дома, либо в ближайшей синагоге. А зарабатывают они так: Реувен, к примеру, вошел в компанию с Шимоном, а сам Шимон нанялся к агенту по продаже бумажных гильз для сигарет. У этого агента есть маленький автомобиль, похожий на жестяную коробку, и Реувен, научившийся во время войны водить машину, служит у них за шофера, и они мотаются со своим товаром по стране, ищут лавки и пивнушки, в которых продают сигареты, а по ночам так и спят в автомобиле Реувен на сиденье, а Шимон в багажнике. (Сам агент в это время храпит в гостинице.) У сиденья всей длины — три задницы среднего человека, но если ужаться как следует и не обращать внимания на то, что твои ноги свисают и торчат наружу, то и на таком сиденье можно поспать, тем более в короткие летние ночи. Леви нашел себе какой-то другой заработок, но какой именно, я не знаю. А что касается Иегуды, то этот ездит во Львов, привозит оттуда товары для наших шибушских лавочников и берет за это чуть меньше, чем у них взяли бы на почте. И если ему не хватает двух его рук на все пакеты, он кладет поклажу на плечо. А если и плеча не хватает, приходят на помощь добрые люди и одалживают ему свои руки. Всякий раз, когда львовские торговцы дают ему товар, он немного зарабатывает и может отпраздновать свою субботу, а когда товара не дают, то, выходит, зря он ездил, как, к примеру, недавно, когда он поехал взять ткань для одного лавочника (кстати, того самого, у которого я когда-то купил материал для своего пальто), а ему ткань не дали, потому что этот лавочник задолжал поставщику и не расплатился.

Даже рабби Хаим не появляется больше в Доме учения, кроме кануна субботы, когда приходит подмести пол и наполнить водой таз. И всякий раз, когда он вот так приходит, мне кажется, что это в последний раз, потому что его дочка и зять все время зовут его к себе. Мне сказали, что на Шавуот они снова приезжали в Шибуш и будто бы рабби Хаим обещал им наконец переехать. Почему же он раньше не переехал? Только потом мы узнали, что он решил сначала научить сирот Ханоха читать кадиш и молитвы, и вот теперь выполнил наконец это обещание.

Но вернусь к своим делам. Я сижу одиноко в Доме учения, и никто не отвлекает меня от моих занятий. Но если теперь меня не отвлекают другие, то отвлекают собственные мысли. Все, что мне доводится видеть и слышать вокруг, тотчас побуждает меня к размышлениям. Даже те вещи, на которые я обычно не обращал внимания, теперь обретают в моих глазах большую важность и заставляют о них думать. То моя мысль несется с одного конца света на другой, то перелетает с одного человека на другого. Люди, которые давно умерли, чудятся мне живыми, а живые мерещатся умершими. Иной раз я вижу их лицом к лицу, а иной раз мне видятся памятники на их могилах.

Чтобы высвободиться из этого сумбура, я начинаю размышлять о своих молодых друзьях из той деревни, где недавно праздновал Шавуот. Смотрите, что получается: сыновья Шимеков, Шмуликов и Шлемок отринули стезю своих отцов и отказались зарабатывать друг у друга — только из руки Святого и Благословенного. А ведь в том, что касается исправления мира, человек, решивший исправить себя, тем самым одновременно исправляет и весь мир. И даже если со временем эти ребята не выдержат и сойдут с избранного пути, как сошел с него Йерухам Хофши, все равно — те дела, которые они за это время совершат, присоединятся к таким же делам других людей. Это как в императорской армии: один служит год, другой два года, а иной — все три, а в результате у императора всегда армия наготове.

Все это я говорю отнюдь не для того, чтобы оправдать самого себя, — мол, и я выполнил свой долг за те годы, что работал. Я понимаю, что не сделал еще ничего такого, но ведь я продолжаю на свой лад делать свое дело. Каждый человек делает свое дело на свой лад, и я делаю так же, что бы ни говорил тот крестьянин в деревне, который поставил мне в укор, что мое дело не приносит пользы.

Польза. По мере того как я расту, это слово растет вместе со мною. Когда я в детстве играл со сверстниками, мне то и дело доводилось слышать, как взрослые спрашивают, что за польза от этих наших игр. Когда я начал писать стихи, я слышал, как меня укоряют, вопрошая: «Ну и какая во всем этом польза в конечном счете?!» Когда я взошел в Страну Израиля, обо мне сказали: «Разве такую пользу мы ждали от этого парня?» И стоит ли говорить, что все те годы, что я жил в Стране Израиля, окружающие только и твердили, что от меня нет никакой пользы. Я уже прожил большую часть своего срока, а все еще не удостоился послужить какой-то полезной цели.

Рамбам, светлой памяти, в своем «Путеводителе растерянных»[223] говорит, что цель духа состоит в постижении сущего. Но он имеет в виду не просто сущее, а всеобъемлющее Сущее, берущее свое начало в Создателе. Так что наш вопрос остается в силе: какой полезной цели можем мы послужить в том реальном сущем, в котором живем?

Такое создание человек, что в праздности он теряет минуты, а в размышлениях может потерять часы. Впрочем, все то время, пока я размышлял о других людях, мне было хорошо, но, когда я начал размышлять о своей судьбе, мне стало плохо. И как только я ощутил это, я закрыл свою книгу и вышел на улицу в надежде погулять и немного развеяться.

День был приятный, как бывают обычно дни после праздника Шавуот, когда нам уже не нужно читать покаянную молитву. Лавочники вышли из своих лавок и стояли в дверях, наслаждаясь новообретенным солнцем. Игнац стоял, опираясь на свою палку, и, кажется, даже дремал — во всяком случае, когда я прошел мимо него, он не выкрикнул свое обычное: «Пенендзы!» Городской письмоносец возвращался домой с пустой сумкой — видимо, уже раздал все письма, которые сегодня пришли в город, разве что осталось в его сумке письмо Элимелеха умершей матери. Но Элимелеху, возможно, было сейчас не до писем. Так или иначе, письмоносец свободен был вернуться домой или заглянуть по дороге в пивную, а то и в парикмахерскую, подправить усы, чтобы не висели с одной стороны и не торчали с другой.

День был приятный, и воздух свежий. Такой день — подарок Небес, и счастлив тот, кто не провел его зря. А также слава Всевышнему, Который надоумил меня не бродить по городу, а отправиться в пригородный лес — туда, где день приятней, чем во всех других местах, а воздух всего свежее. Я понимаю, что это не та цель, к которой следует стремиться серьезному человеку, но, поскольку я человек несерьезный, я опять сделал то, что не ведет ни к какой полезной цели.

Деревья в лесу стояли не шелохнувшись, а под ними — внизу, на окраине леса, — так же тихо несла свои воды наша Стрыпа. В былые времена, когда в городе жило много людей, причем людей целеустремленных, эти люди поставили на реке мельницы, и воды Стрыпы вращали жернова и мололи муку. Но теперь, когда город был разрушен, а люди с целью в жизни перевелись в нем, какая цель может быть у реки и у ее вод? Или, может, она все-таки есть, такая цель, и у реки и ее вод, как есть она у леса и его деревьев, хотя сегодня их уже не рубят и не пускают на продажу? Ведь сказал когда-то все тот же Рамбам, благословенной памяти: «Знай, что не в наших силах отыскать цель для всего сущего, ни по моему мнению, ни по мнению Аристотеля».

Много уже раз доводилось этому человеку, что сейчас в лесу, видеть этот лес, и каждый раз, когда он его видел, он обязательно находил в нем что-нибудь новое. Создатель всех сущностей в доброте Своей позволяет этому человеку видеть то, что Он создал, и иногда даже возвышает его над уровнем растений и открывает ему глаза на ту живность, что выбрала себе место для жизни среди всех этих деревьев. Зрачки у человека маленькие, всего мира им не вместить, но порой глаз человека находит отдохновение на листке, что качается высоко на дереве, или на низкой травинке в поле, или на крохотной птахе, что в воздухе, или на неприметном насекомом, и тогда Создатель открывает ему в них Свои тайны.

Хорошо сделал этот человек, что пошел в лес. Этот лес, с его деревьями, ветвями и листьями, принял его по-доброму и скрасил ему его часы и минуты. О чем же он думал, этот человек, когда стоял вот так в лесной чаще? Кто знает, кто вспомнит. Может быть, вспоминал те юные годы, когда часто бывал там один.

Одинок был он тогда в лесу, как одинок был во всем мире, потому что еще не стал частью мира и мир еще не сделал его своей частью. Потом он открыл для себя тот мир, который люди называют Большим, а вот теперь в конце концов вернулся в свой мир — тот мир, который люди называют Маленьким.

Чудный, бесподобный запах поднимается в лесной чаще. Что это за трава, что пахнет так сладко? Может, та самая, о которой рассказывала жена портного, — та трава родных мест, чей запах изгнанному из этих мест человеку достаточно вдохнуть, чтобы тут же излечиться от всех своих болезней?

А вот сейчас к запаху этой травы присоединился еще один, от другой травы родного леса, тоже очень приятный, может быть, даже лучше первого. И я иду к этой траве, и слышу ее призыв, и сам зову ее, и трогаю ее рукой, а потом беру травинку в рот и жую. И радуюсь, что в эту минуту все мои пять чувств приносят мне несомненную пользу.

И поскольку я подумал обо всем том, что создано Создателем с целью принести мне пользу и удовольствие, я вспомнил также о нашем старом Доме учения. Право, если бы не он, я бы сейчас так и остался в этом лесу и продолжал бы славить и благодарить Того, Кто создал такой мир.

Я порылся в кармане. Ключ был на месте. Сейчас мы вернемся в город и посмотрим, на месте ли еще и сам Дом учения.

Солнце уже садилось, когда я пошел в сторону города.