Путник, зашедший переночевать

Глава пятьдесят четвертая Об уродстве мира

И каков же был конец Кнабенгута? В субботу, после полудня, Шуцлинг опять пришел ко мне. Он уже закончил все свои дела в городе и был свободен. По правде говоря, он не так уж много тут преуспел. Можно сказать даже, что совсем не преуспел. Теперь он вернулся от фармацевта — старого, больного и ворчливого поляка, который и зимой, и летом носил ботинки с резиновыми галошами, закутывал шею шерстяным платком и вечно кашлял и чихал, как простуженный, — и тут же принялся рассказывать мне об этом фармацевте:

«Представляешь, он мне говорит: „Что, господин хороший, опять привез мне наркотики из Германии? Черт наплодил на земле пруссаков, а теперь пруссаки плодят наркотики. Как ты думаешь, господин хороший, а без этих твоих лекарств больной, что, не сможет умереть? Твои врачи, господин хороший, чуть прочтут в своих медицинских журналах о каком-нибудь новом лекарстве, сразу начинают выписывать его своим больным. А больные приходят ко мне и вопят: 'Дай нам это лекарство, немедленно дай нам это лекарство!' И я, господин хороший, трачу свои деньги, чтобы заказать для них через тебя это лекарство. А тем временем твои пруссаки уже придумали новое лекарство, и врачи уже велят принимать его вместо вчерашнего. Ты не знаешь, чем новое лекарство лучше старого? Ну вот, ты не знаешь, я не знаю, тогда кто же знает? Но теперь новое лекарство лежит в аптеке рядом со старым, и никто даже смотреть на них не хочет. А не знаешь ли ты, кстати, господин хороший, зачем вообще нужны сейчас аптеки, если аптекарь теперь не должен сам растирать лекарства, а получает их от твоих пруссаков упакованными и запечатанными по всем правилам ихнего прусского цирлих-манирлих? Если для того, чтобы продать, так просто продать готовое может любая еврейская лавочница, для этого не нужен образованный человек, который учился шесть лет в гимназии и еще несколько лет в университете“».

Закончив рассказ о фармацевте, Шуцлинг обнял меня и сказал: «Давай, господин хороший, выйдем поговорить и подышать. Моя дыхательная система совсем закупорилась от запаха лекарств. Так что поднимайся-ка ты, и пойдем!»

Шуцлинг явно был в хорошем настроении. Он то и дело припоминал, что еще говорил ему фармацевт, и начинал волочить ноги, как будто на его туфли тоже надеты галоши. Покончив наконец с фармацевтом, он тут же начал вываливать на меня все, что ему пришло в голову. И что только в нее не приходило! Вот ведь — рот у человека маленький, а льется из него, как из бочки!

И в ходе своей болтовни он вернулся к Кнабенгуту. Хотя тот причинил ему много неприятностей, сказал он, так что ему пришлось бежать в Америку, но он, Шуцлинг, всегда помнит сделанное ему добро и помнит, что это Кнабенгут когда-то оторвал его от печи и пробудил в нем интерес к узнаванию и пониманию мира. А он, Шуцлинг, изменил ему и стал анархистом и еще нескольких друзей потянул за собой. И откуда только взялся в Шибуше этот анархизм? Разве шибушские евреи не почитали кайзера и не прославляли его как правителя милостивого и благосклонного к евреям? Разве они не молились за продление его дней и лет? Ведь все время, пока он был жив, он защищал их от всяких бед, и от врагов, и от ненавистников, так что, прослышав, бывало, о бедах, которые выпадали на долю евреев в других странах, шибушцы всякий раз говорили друг другу: «Какое счастье, что мы живем под защитой такого великодушного правителя!» Но как я уже говорил, у Кнабенгута был ученик и друг по имени Зигмунд Винтер, которого Кнабенгут очень любил и которого он послал учиться в университет, чтобы тот потом помогал ему в классовой борьбе. Так вот, этот Винтер подхватил в том университете совсем иные идеи и со временем занес их в Шибуш и увлек ими Шуцлинга и некоторых других. В результате ученики Кнабенгута разделились на две фракции — одна осталась с Кнабенгутом, а другая пошла за Винтером.

Все это я уже рассказывал, поэтому теперь расскажу, что сталось с Кнабенгутом потом. В то время, а может, и раньше, он положил, как говорится, глаз на девушку по имени Блюма Нахт[241]. Неизвестно, хотел ли он на ней жениться и хотела ли она сама выйти за него, но известно, что в конце концов он женился на другой. Эта «другая» была из богатой семьи и принесла ему хорошее приданое, так что он сумел открыть собственную адвокатскую контору в соседних Печерицах и оставил на время свою социалистическую деятельность, потому что должен был выплатить двадцать тысяч злотых долга ростовщикам, у которых в прошлом брал взаймы, чтобы поддерживать бастующих. О Кнабенгуте говорили, что он никогда не мог заплатить все свои долги и платил только проценты и даже их платил из денег жены, поскольку сам зарабатывал только на житейские расходы. А недоставало ему на уплату долгов потому, что он не хотел заниматься гражданскими делами и имущественным правом, которые ненавидел, и посвятил себя делам уголовным, а такие дела, как известно, занимают у адвоката много времени, но приносят мало доходов, ибо у большинства ответчиков по таким делам нет денег, чтобы хорошо заплатить адвокату. Но хотя он оставил пропагандистскую деятельность, он всегда готов был помочь любому бедняге, который получил трудовую травму и не мог добиться, чтобы хозяин уплатил ему за болезнь и лечение. Или девушке, которую соблазнил сын хозяина: она родила, а тот не хочет признавать ребенка, — и тут на сцене опять появлялся Кнабенгут. Понятно, что из-за всего этого его деньги рано или поздно должны были кончиться, и они действительно ушли, а новые не пришли, и тогда он вернулся к любви своей юности, то есть к философии, и бросил свою любовницу, то бишь юриспруденцию. А в отношении реальных любовей и любовниц он повел себя в точности наоборот: бросил жену и завел любовниц. Он, который до женитьбы даже не смотрел на женщин, теперь вдруг потянулся к ним. А женщины — ой, господин хороший, сказал бы шуцлинговский фармацевт, — женщины это такое дело, что, пока человек ищет себе одну, он находит многих. Одна украинская студентка приехала из Швейцарии в гости к своей сестре, жене врача, и Кнабенгута потянуло к ней, а сердце ее сестры потянулось к Кнабенгуту, и не только ее, но и сердце ее невестки, сестры этого врача. Одно сердце влечет за собой другое сердце, одна женщина влечет другую женщину, а сердце Кнабенгута тянется ко всем к ним сразу. Дошло до того, что он бросил свою контору на заместителя, а сам валялся на кровати и читал Софокла или проводил время с этими женщинами. И в конце концов его жена забрала остаток своих денег и вернулась к отцу.

А тем временем к нам пришла война. Кнабенгуту она не принесла ничего хорошего. Его не взяли в армию, потому что большая часть его жизни уже прошла, а позже, когда в армию начали брать всех, кто хоть чуть способен был стоять на ногах, включая стариков, Кнабенгута освободили из-за его болезней. Вместе с остальными жителями Печериц он бежал в начале войны в Шибуш, а из Шибуша в Вену. Небольшие деньги, которые он прихватил с собой, вскоре ушли, а другие не пришли, старые друзья не признавали его, а новых он не обрел, и в результате он, который когда-то приводил в смятение всю страну, теперь оказался совершенно одиноким в ее столице. Но в этот момент ему на помощь пришел один старый циник. То был богатый подрядчик, который сколотил состояние, договариваясь с министрами по принципу «половина мне, половина вам», и когда-то Кнабенгут клеймил его в газетах и требовал призвать к ответу. Теперь же, прослышав, что Кнабенгут в нужде, он то ли исполнился жалостью к нему, то ли захотел над ним подшутить, но в любом случае послал ему немного денег. Обычно, когда у этого циника кто-нибудь просил помощи, он отвечал: «Ты ведь знал, что я тебе ничего не дам, так что этой твоей просьбы я тебе никогда не прощу». И вдруг, когда дело коснулось Кнабенгута, он расщедрился. Да и сам Кнабенгут принял его помощь и даже стал из этих денег помогать другим. Что поделаешь, человек хочет жить, а не умирать, а пока он живет, он не может закрывать глава на беду ближнего. И все это время сей благодетель ни разу не показывался Кнабенгуту. А когда Кнабенгут пошел выразить ему свою благодарность, он его не принял. Кнабенгут пришел снова, а тот выслал ему со слугой двойной подарок. Тогда Кнабенгут взял деньги, поклонился слуге и сказал: «Сегодня поедим, а завтра умрем». Вернулся к себе домой, запер дверь и с тех пор не выходил из своей комнаты, пока не пришел тот, перед кем открываются все двери, и не забрал его из этого мира. Из мира, который, как он сам говорил, становится даже более уродливым, чем тот, каким он и его товарищи хотели его сделать.

Кстати, а что стало с Блюмой Нахт? То, что произошло с этой девушкой, заслуживает отдельной книги. Один Господь знает, когда мы ее напишем. Так что вернемся пока к нашим делам.

Эх, я уже тысячу раз, наверно, говорил: «Вернемся к нашим делам» — и все никак не возвращался. Каждый раз отвлекался от своей персоны и теперь уже не знаю, какие дела «наши», а какие не «наши». Начал с путника, зашедшего переночевать, и с ключа от Дома учения, а потом оставил этого путника в этом Доме, а сам занялся разными другими людьми. Но будем надеяться, что завтра все пойдет иначе. Пусть Шуцлинги идут своим путем, а мы будем учить очередную страницу Гемары, и, если Господь поспособствует, будем учить с комментариями.