Пятое время года

БУ-НУГЕЙМ, ИЛИ ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ

На середине пути от Мисураты до оазиса Джофра находится небольшой оазис Бу-Нугейм (Бу-Нджем) — всего несколько десятков пальм и колодцев, бассейны, представляющие собой зацементированные корыта, куда заливается солоноватая вода для овец и верблюдов. Слева по движению расположены несколько одноэтажных домиков и мечеть с остроконечным минаретом, справа — бензоколонка и ремонтные мастерские. Типичная караванная станция в пустыне. Только теперь верблюдов заменили автомашины, а узкую тропу через устланную камнями пустыню — широкая автострада, построенная западногерманской фирмой «Бельфингер — Бергер».

Скорость движения на дороге ограниченна. Зеленые щиты у обочины определяют максимальную скорость для всех видов транспорта: для легковых автомашин —100 километров в час, автобусов — 80, грузовиков — 60 километров в час. Скоростной ездой в Ливии лучше не увлекаться, ибо все нарушители наказываются большими штрафами или даже подвергаются тюремному заключению. Но борются здесь с превышением скорости не только штрафами и тюрьмой. Весьма красноречивы, например, такие плакаты на ливийских дорогах: «Отец! Не спеши! Я терпеливо жду тебя дома!» или: «Не спеши! Смерть все равно быстрее!»

При выезде из Бу-Нугейма в сторону Джофры стоит развалившийся итальянский форт — сложенное в виде каре сооружение высотой в три человеческих роста с казармой для солдат, кельями для офицеров и с водонапорной башней в центре. У современных решетчатых металлических ворот — серая вывеска: «Форт капитана Мандате, 1929». Кто такой капитан Мандато и почему его именем назван этот форт, находящийся в 200 километрах от побережья? Скорее всего какой-нибудь итальянский вояка, который стоял с гарнизоном в Бу-Нугейме и был сражен во время карательной операции пулей ливийского патриота. 1929 год был как раз временем активной колонизации Ливии итальянскими фашистами.

Брожу по брошенному, полуразрушенному форту. Деревянные двери в комнатах офицеров выбиты. В одной из них сложены мешки с окаменевшим цементом с фабричной маркой «Цементный завод города Хомс, Ливия». Замечаю подновленные ступени лестницы, ведущей к верхним амбразурам. Вот для чего, вероятно, понадобился цемент. Лестница, как и стены форта, сложена из светло-серого и желтого песчаника.

В одном из больших сараев, прямо у входа в него, лежит груда керамических черепков, в том числе горлышки и ручки от сосудов, нижняя массивная часть грубых амфор, похожая на головку большого артиллерийского снаряда. К металлическому шесту прикреплена табличка «Археологическая зона». Неужели осколки от старых амфор дали повод назвать итальянский форт археологической зоной? Я тщательно осматриваю черепки, чтобы найти хоть одну буковку, по которой можно было бы определить их возраст. Но все напрасно. Может быть, вывеска относится к самому форту и керамические обломки представляют собой осколки современных «зиров» — кувшинов для хранения масла и воды?

Теперь я уже заглядываю в каждую комнату, шарю глазами по полу в надежде найти какой-либо интересный предмет. Во многих офицерских кельях и в солдатской казарме — сугробы желтого песка. В центре водонапорной башни — овечий помет; сюда на ночь, видимо, загоняли овец. Кто-то из моих спутников поднимает позеленевшую гильзу от винтовочного патрона и раздавленную пластмассовую пуговицу.

В одной из комнат валяются пустые рваные коробки с надписями по-французски: «Итальянские экспонаты», «Осколки амфор», «Геологические курьезы». Но коробки пусты, в комнате вроде ничего больше нет, кроме кучи песка. Вдруг нахожу кусочек кремня. Может быть, это и есть «геологический курьез», а сваленные в кучу обломки амфор в сарае — те самые амфоры, которые были обнаружены и упакованы в коробки? Но почему надписи на французском языке? И почему содержимого коробок нет, а сами коробки оставлены? У меня такое впечатление, будто школьники со своим учителем собирали экспонаты для краеведческого музея и наиболее интересные из них взяли в школу, а все остальное за ненадобностью бросили в сарае и этой комнате старого итальянского форта, названного именем забытого капитана Мандато.

Новая дорога, идущая от побережья Средиземного моря через оазис Джофра в город Себху, считающийся центром ливийской Сахары, построена вдоль старого узкого шоссе. Через каждые 50–60 километров у старого шоссе стоит постоялый двор — «хана» — одноэтажное здание в виде буквы «П» с короткими крыльями. Сейчас эти здания почти разрушены, стены исписаны именами и датами: дурная привычка туристов оставлять свои следы докатилась и сюда, до границ великой африканской пустыни.

В Ливии представлены три классических вида пустынь Сахары, которые различаются по рельефу и поверхности и поэтому имеют разные названия. Щебнистые пустыни (о них уже говорилось) — это хамада. На карте страны есть Хамада-эль-Хамра и Хамада-Тингерт. Галечниковые пустыни называются «реги», а глинистые — «серир». Последних особенно много на территории Ливии: Серир-Каланшо на востоке страны, Серир-Киапо на юго-востоке, Серир-Тибести на юге, Серир-эль-Каттуа в центре и др. Возникновение глинистых пустынь не случайно. Примерно 300 млн. лет назад на территории сегодняшней Ливии плескалось Палеосахарское море, в которое впадала нынешняя река Нигер. Его наибольшие глубины приходились на северо-восточные районы страны, а в Джофре находился один из его мелководных заливов.

В алжирской и ливийской Сахаре пески занимают пятую часть площади. Песчаные массивы в пустынях связаны с понижениями рельефа. Они называются «эрг», и на картах Северной Африки мы встречаем Большой Восточный Эрг (Алжир, Тунис), Большой Западный Эрг (Алжир). Однако в самой Ливии пространства, занятые песками, именуются просто «рамлет» — «пески» (например, Рамлет-Каланшо) или «идехан» — «впадина» (например, Идехан-Мурзук и Идехан-Убари).

Слева вдоль дороги бегут две линии электропередачи, а за ними поднимается безымянная гряда барханов чистого темно-желтого песка. Эти барханы высотой около 100 метров, как театральная декорация на заднем плане сцены, служат фоном для пирамидальных ажурных опор электропередачи и отдельных деревьев. За песчаной грядой темнеют горы. Низкие места густо усыпаны щебенкой, как будто недавно прошел каменный дождь. Там, где близко к поверхности подходят соленые подпочвенные воды, зеленеют кустики солянок. Самые смелые растения подбираются к подножию песчаных гор.

Встречные машины попадаются редко, но чувство заброшенности, одиночества совсем не ощущается. Через каждые 17–20 километров стоят ретрансляционные телебашни с двумя антенными дисками и небольшой пристройкой внизу, где находятся дизель-генератор и комната для обслуживающего персонала. На обочину съехало несколько грузовиков с большими прицепами, которые забиты стоящими в них овцами. На высоком бархане замечаю темные вертикальные черточки и не могу не удивиться силе природы, позволившей деревьям вскарабкаться на гребень песчаной горы. Вдруг вижу, что черточки движутся, а внизу зеркальными окнами поблескивает большой туристический автобус.

В оазисе Джофра находятся три населенных пункта: Хун, Сокна и Уаддан, с которыми мы ознакомились за несколько дней, переезжая из города в город. Самый большой из них — Хун. Это административный центр муниципалитета Джофра, и сюда недавно по решению руководства Ливии переведены государственные учреждения. Мы получили представление об этом городке, покрутив по его улицам с небольшими административными зданиями и строящимися домами. Всюду — финиковые пальмы. Прямо за городом разбиты небольшие участки новых посадок этих пальм. Я видел, как на одном из них хлопотал хозяин: с небольшого грузовичка он бережно снимал замотанные в сырую мешковину саженцы и аккуратно опускал их в полуметровую яму. Это было в конце ноября — самое подходящее время для посадок.

В Сокне нас подвезли к небольшому саду, где росли пальмы, апельсиновые и лимонные деревья. Сделанная из тростника и досок беседка на бетонном постаменте была увита душистым арабским жасмином и бугенвиллеей. В Сокне создан крестьянский кооператив, который выращивает салат, картофель, лук, помидоры и другие овощи для местных жителей и работающих здесь иностранцев. А последних здесь немало: югославы тянут линию электропередачи, голландцы строят дороги, болгары и пакистанцы сооружают жилые дома. И кооператив всех снабжает свежими овощами. Лёссовые красноземы довольно плодородны, а пресная вода в 50 пробуренных скважинах находится на глубине 280–350 метров.

Главная проблема здесь — нехватка рабочих рук для обработки земли и сбора урожая. Работа на земле в арабских странах всегда считалась, говоря современным языком, непрестижным занятием по сравнению со службой в армии или торговлей. Ливия в этом отношении не является исключением, и поэтому заставить новое поколение ливийцев работать на земле, особенно в таких отдаленных от больших городов и культурных центров районах, как Джофра, довольно трудно. Тем более что грамотные люди нужны и в армии, и на современных промышленных предприятиях, и в учреждениях. Вот почему среди крестьян, которых мы увидели в этом саду, было несколько египтян, которые прибыли сюда по контракту. Правда, египтяне собирались уезжать: ливийские власти запретили перевод денег за границу, тем самым лишив иностранных рабочих главного стимула их труда здесь, вдали от родины.

Минуем Хун и выскакиваем на прямую дорогу, ведущую к темнеющим на горизонте горам. Едем по огромной, диаметром 50–60 километров, котловине, которая со всех сторон обрамлена темной рамкой гор. Эта котловина, видимо, была также заливом древнего моря, так как отметки высот здесь небольшие и лишь в долине видны невысокие горы. Но, судя по всему, в формировании рельефа принял участие и древний вулкан.

Город Хун расположен на сбросе. 25–35 млн. лет назад почва опустилась в результате землетрясения, и в образовавшиеся по краям сброса трещины хлынула лава. Но излияния лавы закончились, и многочисленные реки и ручьи завершили формирование рельефа Джофры, заполнив глубокий котлован осадочными породами, глиной и песком.

Действия прежнего вулкана видны повсеместно. Отличная дорога до Себхи, построенная голландской фирмой «Интербетон», втягивается в ущелье, и нашему взору открываются склоны гор, сплошь усыпанные базальтовыми валунами. Пройдя по этому черному плоскогорью, можно четко увидеть, как время и природа раскалывали черный базальтовый панцирь, которым вулкан покрыл окрестные холмы. Вот большая глыба, на две трети сидящая в красной земле, жирно блестит на ярком африканском солнце. Кажется, пройдут еще миллионы лет, а эта глыба твердого базальта с порфировой структурой так и будет сидеть в земле, символизируя извечную силу и прочность камня. Но вот другое поле. Здесь базальтовые плиты пошли трещинами. В некоторые трещины уже нанесло земли, и кое-где горчит сухая былинка. Чуть дальше видны глыбы, распавшиеся на отдельные камни: приютившиеся в них растения, редкие дожди и утренняя роса зимой, перепады температуры с +50 °C летом до -1 —2 °C зимой сделали свое разрушительное дело. На десятки километров от кратера вулкана протянулись лавовые поля, давшие название этим невысоким горам — Джебель-эс-Сода (Черные горы). На редкость унылый вид! И даже небольшой хохлатый жаворонок, смело севший на капот нашей автомашины, был в черном оперении с двумя белыми отметинами на хвосте и хохолке.

Если есть горы, то должны быть и долины, или сухие русла (вади), наполняемые водой во время дождей. Действительно, с черных холмов открывается вид на долины с наносной, серой от базальта и красной от присутствия окислов железа почвой. Они заросли верблюжьей колючкой, ползучими плетями диких арбузов (колоквинтов) и колючей акацией с парными шипами. По долинам бродят верблюды, обгладывая кусты солянок и оставляя рыжую свалявшуюся шерсть на иголках акации.

Когда идет дождь, вади наполняются водой, которая стоит два-три дня, пока не впитается в почву и не испарится на солнце. Дожди скорые, ливневого характера случаются зимой. Иногда за один-два часа такого ливня может выпасть годовое количество осадков. Тогда дождевые потоки, увлекая огромные камни с гор, бегут по руслу, затопляя низины между гор, размывая дороги и фундаменты строений.

Дождь здесь опасен еще и потому, что в почве много растворенного в присоленной воде гипса, по запасам которого Ливия находится на одном из первых мест в мире. Его разновидности — атласный шпат с шелковистым блеском и снежно-белый алебастр — сверкают на необработанных участках в оазисе Джофра, серой пеной вспучиваются по обочинам дорог, белыми пластами проглядывают на обвалах дренажных каналов, отводящих подпочвенную соленую воду с орошаемых полей.

В Джофре вода залегает в разных горизонтах. В первом горизонте, на глубине 20–30 метров и выше, находится соленая вода с большой примесью кальция; ниже, на уровне 110–250 метров, — прокладка пресной воды, используемой для орошения, и дальше — опять соленая вода. Летом при обильном орошении подпочвенная вода поднимается вверх и засаливает почву, если нет дренажной системы. Один из таких дренажных каналов мы видели около крестьянского кооператива в Сокне. Но вырыть канал и спустить в него воду еще не все. Через год канал даже с соленой водой зарастает таким густым камышом, что зеркала воды совсем не видно. В этих зарослях прячутся прилетающие из наших широт дикие утки. Для очистки каналов пригоняют мощные экскаваторы и канавокопатели, но через год-два такую очистку следует повторить.

Доехав до голубого щита «252 километра до города Себха», разворачиваемся и возвращаемся в оазис Джофра. Серая лента дороги шуршит под колесами, скорость совсем не чувствуется, и хочется все больше и больше давить на акселератор. Но спешить не следует: 100 километров в час — предел на этой дороге для легковой автомашины, и не следует испытывать судьбу. На обочинах то тут, то там попадаются клочья черных автомобильных покрышек, которые лопнули с пушечным выстрелом, не выдержав скорости, весовой нагрузки и температуры.

Уже перед спуском на равнину замечаю небольшую долину и у самой обочины выложенный камнем сруб колодца. Вокруг него — десяток занесенных песком финиковых пальм, несколько эвкалиптов и три разрушенные крестьянские лачуги. Это вчерашний день ливийского крестьянина. Сейчас он перебрался в Сокну или Хун, где трудится на плодородной земле в кооперативе и живет в построенном за счет государства двухэтажном доме, выполняя пусть не престижную, но очень нужную для страны работу.

В Джофре мы встречались с советскими специалистами и беседовали с представителями местных властей. Последние с искренним сожалением говорили о том, что советские люди и ливийцы мало общаются и поэтому мало знают друг о друге. Уезжал я с подарками. Работавший в Джофре В. В. Бородавченко подарил мне сделанную из белого мелкозернистого гипса головку женщины. Он никогда не занимался скульптурой, но появился под рукой материал, свободное время и желание — и человек раскрылся. В чемодане у меня другой подарок — гипсовый «гриб». В результате испарения насыщенной сульфатами воды в сухих, или аридных, зонах, в которую входит и Джофра, образуется не только волокнистый и кристаллический гипс, но и его натечные формы. Поэтому в некоторых местах здесь можно найти вот такие «грибы» со светло-коричневой ножкой и более темной шляпкой, а также конусы, лепешки со щетиной кристаллов и другие формы гипса.

Увожу с собой также кусок металлической трубы диаметром 50 миллиметров. Почти все ее свободное пространство забито серо-розовой твердой массой с разводами, осталось лишь узенькое отверстие посередине, в которое с трудом можно просунуть обыкновенный карандаш. Это тоже местная достопримечательность, подаренная мне советскими специалистами. Дело в том, что здесь с глубины 1,5 тыс. метров для технических нужд поступает горячая, 65-градусная вода с большим содержанием кальция, который и осаждается на стенках трубы. «Моя» труба была забита всего за два месяца.

Уже сидя в машине — мы едем из Джофры в Мисурату — и перебирая в памяти некоторые факты советско-ливийского сотрудничества, вдруг ловлю себя на мысли о том, что, когда я был в форте Мандате, у меня перед глазами мелькнуло что-то, что не задержало моего внимания. Прошу своих спутников затормозить у форта Мандате. Прохожу через открытые металлические ворота и вновь брожу по комнатам, засыпанным песком. Иду в сарай с керамическими осколками. Нет, не здесь. Рядом с водонапорной башней замечаю невысокую серую колонну, которая при ближайшем рассмотрении оказывается сделанной из низкосортного мрамора и вполне могла бы быть элементом украшения какого-либо древнего сооружения. Нет, не это. Захожу в комнату, где валяются рваные картонные коробки, и останавливаюсь пораженный. Ну да, конечно: на коробках не только надписи, которые я запомнил, но и какие-то цифры, карандашные и чернильные пометки! Лихорадочно сгребаю коробки, читаю на одной из них: «Архив Бу-Нугейм. 1968 год от 1–5, в 24–34» и немного ниже: «Зона И-22». Другая коробка: «Поселение у большой расселины». Еще одна: «Плошка с внутренним рисунком, тонкий верхний слой. Наклон внешний». На всех этих коробках обязательно встречается код И-22, который, видимо, означает район работ. Остальные цифры я не могу расшифровать.

После вторичного осмотра форта моя задача упростилась. Сейчас можно почти с уверенностью сказать, что в 1968 году здесь, в оазисе Бу-Нугейм, работала французская археологическая экспедиция. Обнаруженные предметы складывались в картонные коробки. Попутно собирались находки геологического характера и предметы, относящиеся к недавнему историческому прошлому. Мраморную колонну, как нехарактерную для изучаемого периода, бросили за ненадобностью. На раскопках установили шест с табличкой: «Археологическая зона». Сам форт был немного отремонтирован и превращен в склад найденных предметов. После завершения работ наиболее ценные экспонаты упаковали и отправили для камеральной обработки.

Но сделанное мной открытие требует проверки, и я прошу моих спутников подъехать к большому ангару у бензоколонки, что находится при съезде в Бу-Нугейм. В нем разместился государственный универсальный магазин. Такие магазины, созданные по всей стране, называются «сук шаабий» (народный рынок). Наши специалисты, работающие в Ливии, укоротили непривычное название, превратив его в понятную всем «шайбу», гем более что здания некоторых магазинов по своей конфигурации напоминают высокую шайбу. Так появились магазины «Шайба на пыли», «Шайба под куполами», «Шайба под флагами» и др.

У входа в магазин на стуле сидит строгий дед в черном пальто. Вокруг толкутся продавцы — ребята 15–16 лет. Покупателей в магазине нет, и лишь один кассир с обреченным видом сидит за кассовым аппаратом, завистливо глядя на своих сверстников.

Кроме продовольственных товаров, предметов повседневного спроса на длинной вешалке висят… белые блейзеры, сшитые в Англии. Зачем они здесь, в пустынном оазисе, где даже в домах постоянная красная пыль? В таком одеянии хорошо «рассекать толпу девушек на танцплощадке», как заметил один мой попутчик.

Разговор со скучающими продавцами завязывается быстро. Да, подтверждают они, это итальянский форт. Да, когда-то давно здесь вели раскопки европейцы, но затем уехали и все забрали с собой. Дед в черном пальто подтверждает все сказанное. На вопрос, где были раскопки, все неопределенно машут в сторону редких пальм, растущих по другую сторону дороги. Нет, в форт ходить нельзя. Они делают круглые глаза и зловещим шепотом рассказывают, что от второй мировой войны там осталось много мин и снарядов и поэтому можно подорваться. По местному телевидению на днях передавали сообщение о том, что в Бенгази на итальянской мине подорвались трое мальчиков. Дикторы предупреждали, чтобы дети не брали в руки неизвестные предметы, не играли в незнакомых и непроверенных местах. Наши собеседники сочли своим долгом предупредить и нас, видимо, в качестве благодарности за то, что мы забрели в их «шайбу» и помогли разговором скрасить длинный день.

В одном из разделов я уже упоминал о том, что ливийский Департамент древностей издает ежегодник «Libya antiqua», в котором на арабском и европейских языках публикуются материалы археологических исследований. Я просмотрел несколько сборников и в одном из них, объединенном номере за 1976–1977 годы, наткнулся на материал о Бу-Нугейме.

Этот город-оазис, лежавший на пути в Феццан (историческая область Ливии), в ходе своего развития неоднократно менял название. Он был то Голайя, то Голас, то Голенсис. Сейчас он именуется Бу-Нугейм, что можно перевести как «место звезды».

Впервые о Бу-Нугейме как археологическом памятнике упоминается в труде английского ученого Р. Гудшильда, опубликованном в 1954 году. В апреле 1967 года здесь начала работать французская археологическая экспедиция. В основе выбора этого места для детальных раскопок были информация Р. Гудшильда, карты аэрофотосъемок, на которых были отлично видны контуры древних сооружений, да несколько римских надписей, осевших в музее города Триполи. Никакими данными о каких-то объектах дорийского или после-римского периода ученые не располагали, и поэтому крепость рассматривалась как построенный римскими легионерами военный форт, откуда они уходили в Феццан и куда возвращались на отдых. Вскоре были обнаружены и документальные данные, позволившие, например, назвать точную дату прихода римлян в Бу-Нугейм (примем это современное название для всех исторических периодов) — 24 января 201 года или дату постройки терм — 202-й.

Почему римляне избрали именно эту точку для строительства крепости? По-видимому, важную роль сыграл тот факт, что здесь обитали люди и, следовательно, римляне пришли на обжитое место. На карте римских крепостей в западной части Ливии Бу-Нугейм лежит на одном уровне с крепостями Герия и Кидамус, которые соответствуют нынешним городам Гарьят (южнее Миздры) и Гадамес. Именно эти три города-крепости защищали южную границу римской провинции от нападения местных племен. В 1964 году была обнаружена надпись о том, что крепость Герия, как и Бу-Нугейм, была основана императором Септимием Севером. Стратегические соображения были, видимо, самой существенной причиной выбора этих мест для строительства крепостей.

Вокруг крепости Бу-Нугейм почти не найдено гражданских построек римского периода. А вот в 30 километрах восточнее ее, в местечке Каср-Зерзи, были обнаружены руины самого южного римского города. Причем сейчас эти места — сплошная пустыня, усыпанная мелким щебнем и песком, без единой заметной травинки. Но в I–II веках здесь была другая жизнь, другой растительный и животный мир — полупустынная флора, мелкий рогатый скот и верблюды. Иными словами, здесь существовала экономически развитая цивилизация, которая не могла возникнуть на пустом месте. Она, в свою очередь, выросла из богатого, более древнего слоя. Не случайно главным божеством этого региона был Амон, культ которого был широко распространен от Верхнего Египта до Мавритании. Священным животным Амона считался баран, и он изображался в виде либо человека в короне с двумя высокими перьями и солнечным диском, либо человека с головой барана. По некоторым источникам, в римский период в Бу-Нугейме был построен храм, посвященный Юпитеру-Амону. Во время раскопок Бу-Нугейма и его окрестностей в 1967 году, особенно тех мест, где проходили старые караванные тропы, было обнаружено много предметов, по времени относящихся к палеолиту. Следовательно, эти районы были уже обитаемы в этот период. И скорее всего Бу-Нугейм служил караванной станцией и местом торговли соседних племен еще до прихода римских легионов.

Материалы упомянутых раскопок позволяют дать беглый набросок повседневной жизни в этом удаленном римском форте. В обнаруженных надписях встречаются имена местных жителей — караванщиков, которые поставляли римлянам зерно и другие продовольственные товары. Это — ливийское имя Ясуктан и пуническое имя Иддибал. Гараманты упоминаются в таком контексте, из которого следует, что это племя в тот период жило в мире с Римской империей. Но население Бу-Нугейма не относилось к гарамантам. Римские легионеры пришли сюда, как уже было упомянуто, 24 января 201 года. Во главе их стоял Юлий Дигн. Оставив на новом месте строительный батальон, они отправились в поход. По прошествии четырех лет, 26 декабря 205 года, легионеры вернулись, о чем свидетельствует благодарственная надпись Юпитеру-Амону. Римляне ремонтировали форт и храм, на стенах которых они делали надписи, рисовали военные упражнения солдат, пальмы и птиц. Из этих надписей и другой информации мы узнаем, что в 225 году был возведен храм, посвященный не главному божеству, а другим богам, что двое солдат посылают в 259 году зерно в Голас, т. е. в Бу-Нугейм, что 25 июля 306 года случилось землетрясение, а 21 июля 365 года — еще одно, более сильное, которое охватило территорию от Восточного Средиземноморья до Нумидии.

Бу-Нугейм продолжал жить и вращаться в орбите римского влияния еще в IV–V столетиях. В это время здесь появляются предметы с христианской символикой, в том числе масляные светильники. Время не отразилось на караванной торговле, которая продолжала процветать. Когда на политической арене Северной Африки появились арабы, Бу-Нугейм почти обезлюдел. Последнее упоминание его относится к 642–643 годам, когда арабы, возглавляемые Бушр бен Аби, обогнули Бу-Нугейм и вышли к городу Уаддан.

С середины XII века до 1819 года Бу-Нугейм был вычеркнут из большой истории. В 1819 году здесь побывал французский отряд во главе с капитаном Леоном, и Бу-Нугейм стал вновь фигурировать в официальных документах. Старая крепость и храмы лежали в руинах, а в нескольких хижинах, крытых пальмовыми ветвями, обитали нищие караванщики, водившие верблюдов из Феццана к побережью залива Большой Сирт. И лишь в апреле 1967 года здесь начали работать французские археологи.

Мне симпатичны люди, увлеченные каким-нибудь полезным делом. Сейчас это называется английским словом «хобби» и считается, что каждый человек должен иметь свое хобби. Лично мне больше всего импонирует, когда, скажем, строитель рисует хорошие картины, а художник в свободное время собственноручно мастерит садовый домик. Чем больший диапазон между профессиями, тем сложнее совместить свою специальность и увлечение. Но вместе с тем и интереснее. Такие люди обычно настолько увлечены своим делом, что действуют напористо, бескомпромиссно и нередко наживают себе недоброжелателей даже среди своих сослуживцев и близких друзей. С одним из таких людей я познакомился в уютном поселке советских специалистов, находившемся в 20 километрах от Мисураты. Имя его — Олесь Костенок, по профессии он — повар, а по призванию — археолог.

Во время посещения поселка кто-то сказал мне, что есть у них один чудак, который бродит по пляжу и подбирает разные черепки, зеленые кусочки меди, осколки стекла и все эти предметы называет древними. С этим чудаком, о котором так нелестно отзывались, я поспешил познакомиться и обнаружил в нем, простом парне из Киева, прикоснувшемся к истории во время своего участия в археологических экспедициях, удивительную устремленность что-то познать вот здесь, на месте, в Ливии, что-то открыть, объяснить и еще просветить своих товарищей.

…Сидим с Олесем в его крошечной комнатке, заваленной черепками, осколками масляных ночных светильников и увешанной картонками, на которые приклеены медные гвоздики, осколки тянутого и витого стекла, навершие бронзового перстня, глиняная печать, подвеска. На столе лежат обливной кирпич — «примфа», кусочки медных монет, бывшие в работе пряслица. Все это собрано Олесем на берегу моря. Он очень гордится почти целым стеклянным пузырьком с темным налетом на донышке, который Олесь собирается исследовать в лаборатории. Скорее всего это какое-то благовоние, по запаху напоминающее мирру.

Такие находки подъемного, как говорят археологи, материала на побережье Средиземного моря довольно часты и относятся к разным историческим периодам. Финикийцы и древние греки осваивали побережье, приставая к нему на судах, которые передвигались под парусами или шли на веслах, и притом только в светлое время суток. За это время судно проходило 20–25 километров и затем, выбрав удобную гавань, причаливало к берегу для ночлега и отдыха экипажа. Со временем на этом месте оседали люди. Они строили дома, склады, храмы, обводили все это высокой стеной, и получалась транзитная станция-пристань. Именно на побережье, в районе таких станций, можно найти осколки финикийских стеклянных сосудов, горлышки амфор, в которых перевозили зерно, оливковое масло, вино или другие сыпучие и жидкие продукты. Здесь же были и предметы более поздних, римского и мусульманского, периодов. Олесь Костенок просто внимательно смотрел под ноги и поднимал все, что казалось ему интересным. Кстати, такие находки, если, конечно, они не выходят за рамки ординарных, не преследуются законодательством ни одной страны.

Уже будучи в Триполи, я получил из Мисураты письмо от Олеся, которое, как говорят журналисты, позвало меня в дорогу. Его текст, опуская некоторые не относящиеся к делу детали, я привожу ниже:

«Наконец-то дела сдвинулись с мертвой точки… Мы имеем по субботам машину, способную перевезти нашу группу в количестве 10 человек. Сегодня основательно прочесали всю территорию площадки — большое количество подъемного материала… Провели приблизительную съемку местности — привязаться абсолютно не к чему. Разобрали два захоронения: трупоположение восток — запад, они разграблены, костяк нарушен, сохранность ниже средней, находок никаких. Наметился план: начнем со следующей субботы тщательный осмотр одного из 17 домов, который расположен ближе всего к морю. Попытались откопать резную фигурную мраморную колонну диаметром 80 см, углубились на метр — а она все продолжается.

Самое интересное то, что прямо в центре дороги, ведущей к нашей площадке, образовался провал диаметром полтора метра, правильной формы круга. На глубине от поверхности свод округлый, множество лакун с захоронениями детей — костяки визуально просматриваются, но рассыпаются в порошок при прикосновении; вещеположений, по всей видимости, нет. Возле самого провала, в нише, двойное захоронение… Саркофаг сделан из плит песчаника и, что самое потрясающее, сверху был закрыт цельной керамической плитой длиной 1,85 м и толщиной 3 см, по краям она тщательно замазана раствором. Плита разбита буквально в мае этого года — в захоронении видны следы лопаты, ножа, молотка, костяк почти полностью уничтожен. Между верхним сводом этого так называемого «некрополя» и замывами песка — рабочее пространство от 1 м до 30 см. В тупиках везде завалы. Грунт наносный… следов, кроме моих, в глубине нет. По всей видимости, до пола еще около 1–1,5 м, так как ниши и лакуны находятся на разных, хорошо видимых уровнях. Арабы в провал уже сбросили машину мусора, и если так пойдет дальше, то через месяц провала не станет. Усилия обнаружить вход в подземелье успехом не увенчались…

Передаю Вам фрагмент оконного стекла, немного керамики для точного определения времени и обломки монет; к сожалению, только масса обломков на поверхности. Тешу себя мыслью, что все целое и достойное внимания находится в культурном нетронутом слое…».

Уже будучи в Москве и работая над этой книгой, я достал из своего письменного стола небольшой целлофановый пакет с предметами, собранными Олесем на побережье Средиземного моря и подаренными мне. Среди них — два глиняных осколка светильников: на одном изображена гривастая голова льва, на другом — идущая львица или пантера. Это второе изображение на красной обожженной глине очень динамично. У меня такое впечатление, что эти лампы делались поштучно и каждое изображение, будь то лев, пантера или другое животное, исполнялось мастером отдельно.

Среди моей коллекции — пять обточенных рыбьих позвонков, отбеленных морем и солнцем. Они хорошо отполированы и почти невесомы. Скорее всего их использовали в качестве фишек во время какой-нибудь игры вроде современных шашек или нард.

Но больше всего здесь бронзовых предметов: шесть почти целых монет, десять фрагментов монет и кусочек бронзового, небольшого размера кольца. Лучше других сохранилась монета Галлиена, на которой император изображен в характерной для него солнечной короне. На двух других — он же, но в шлеме. Латинские буквы на монетах можно прочитать при достаточном навыке и терпении. Кольцо же интересно прежде всего своей замысловатой квадратной печаткой. Возможно, этим кольцом запечатывались письма или ставилось клеймо, скажем, на каком-нибудь глиняном изделии. Часть этих предметов, которые я получил от Олеся, были найдены им в том самом месте, о котором он писал мне с таким знанием дела.

…Мы с Олесем Костенком выезжаем из Мисураты. Через 40 километров дорога сворачивает к морю, здесь и находится его площадка. Голубой щит указывает, что перед нами — рыболовецкий кооператив Зурейк. Зурейк — небольшая деревня, расположенная на берегу моря. Большое продолговатое помещение капитальной постройки с трубой, несколько домов из кирпича, школа, магазин, как обычно, со скучающим продавцом в дверях — таков сегодня Зурейк. Но мы едем дальше параллельно морю и, миновав несколько домов и зеленых полей, выскакиваем на побережье, замусоренное целлофановыми пакетами и пластмассовыми бутылками из-под жидкого мыла и бытовых химикалий. Выходим из машины, и Олесь с торжественным видом начинает:

— Вот здесь мной открыто несколько ниш с захоронениями, которые мы сейчас и осмотрим.

Спрыгиваем в круглую яму, куда предприимчивый ливиец уже успел сбросить целый самосвал строительного мусора, и Олесь зажигает свечу. В яме в разные стороны расходятся тесные ходы-коридоры. На животе проползаем в наиболее широкий коридор. Олесь показывает могилу, выложенную камнями, и рассказывает, что именно здесь он нашел человеческий скелет, который при прикосновении рассыпался в прах. Никаких украшений или предметов в склепе не обнаружено. Над этой могилой, могилой взрослого человека, находится несколько небольших ячеек, в которых, по словам Олеся, скорее всего были захоронены дети. Ползем дальше, и картина повторяется: склеп взрослого человека, выдолбленный в мягком песчанике, и чуть выше — три-четыре маленькие лакуны (углубления). Олесь утверждает, что это захоронение напоминает захоронения в Киево-Печерской лавре. Я же вспоминаю катакомбы первых христиан в египетской Александрии, хотя маленькие лакуны вокруг могил взрослых вызывают много вопросов.

Выбираемся на чистый воздух и поднимаемся на высокую скалу, обрывающуюся к морю. Скорее всего здесь была одна из стоянок финикийских или греческих мореходов, которая потом была освоена другими поселенцами. Как известно, торговля всегда была двигателем финикийской колонизации. Колонизация развивалась в остром соперничестве не только с греками, но и между самими финикийскими городами на территории Восточного Средиземноморья. Поэтому как в самой Финикии, так и в Северной Африке каждый город представлял собой крепость, причем предпочтение отдавалось морской крепости, построенной на острове или полуострове, отбитом от материка либо каналом, либо высокой крепостной стеной. В этом отношении образцовым городом считался Тир, основанный на небольшом скалистом островке, который в X столетии до нашей эры усилиями царя Хирама был несколько расширен искусственной насыпью. Тир считался неприступной крепостью. Однако Александр Македонский в 332 году до нашей эры захватил Тир, лишив его единственного преимущества перед большой сухопутной армией: солдаты Александра насыпали дамбу и, соединив остров с сушей, взяли его приступом.

Финикийцы при выборе колоний и строительстве в них крепостей строго следовали принципам сооружения своих основных городов, таких, как Библ, Тир и Сидон. На островках, например, располагались колония Мотия в Сицилии и город Гадир (Гадес) в Испании. На африканском берегу Столпов Мелькарта (финикийское название Гибралтарского пролива, имеющего еще греческое имя — Столпы Геракла и латинское — Геркулесовы Столпы) финикийцы построили город Абила. Следы финикийских сооружений найдены и на марокканском острове Магадор. В этом отношении выбор местоположения Карфагена был весьма удачным: он лежал в углу большого залива и фактически находился на полуострове.

Осмотр городов ливийского побережья подтверждает, что финикийцы и здесь при строительстве своих укреплений соблюдали все необходимые меры предосторожности. Например, Зурейк расположен на высокой скале, три склона которой круто обрываются в море и лишь один, восточный, полого спускается к песчаному пляжу. Здесь, на этом пологом склоне, также находились захоронения.

У финикийцев и у их наследников — карфагенян существовало два вида погребения: сожжение трупов и предание тела земле. Поэтому в финикийских и карфагенских некрополях находят и урны с пеплом, и саркофаги со скелетами, рассыпающимися в прах от прикосновения. До наступления нашей эры был распространен обычай трупосожжения, что связывают с греческим влиянием, а затем, после появления и укрепления христианства в Африке; особенно во II веке, преобладающим стало телозахоронение. Некрополь в Зурейке, по-моему, дает пример того, как постепенно его обитатели переходили от одного вида захоронения к другому.

Традиция захоронения в саркофагах была древнейшей в Финикии и отсюда перешла в финикийские колонии Северной Африки. Финикия славилась своим лесом — знаменитыми кедрами — важным предметом экспорта в безлесный Египет. Из этого же дерева делались и саркофаги, которые, разумеется, с учетом социального положения покойника покрывались искусной резьбой, приемы которой были перенесены и на камень. У простого финикийца это был просто прямоугольный ящик с крышкой, забитой гвоздями, с ручками из бронзы или железа. Может быть, именно поэтому здесь, в Зурейке, к наиболее частым находкам из бронзы относились разного размера кованые бронзовые гвозди. Ведь некрополь — кладбище, а саркофаг — тот же гроб, на изготовление которого и идут эти гвозди.

Олесь мечтал найти в Зурейке какую-нибудь статуэтку, которая сразу дала бы возможность датировать время захоронения. Но ему не повезло. Его увлечение археологией, чудачество этого повара, к сожалению, не нашло понимания. Сначала у него отняли предоставленную было автомашину, затем ему запретили подбирать черепки, чтобы «не осложнять отношений с ливийскими властями», потом выходить за пределы поселка. А жаль! Мне всегда казалось, что доброжелательное, уважительное отношение к увлеченному человеку, пусть нам непонятному, должно всегда преобладать в нашем обществе. Ведь это те самые чудаки, которые украшают мир!