Пятое время года

К СОЛЕНОМУ ОЗЕРУ МАНДАРА

Короткое путешествие в вади Барджуж по каменистой и галечной пустыне и черным камням я не посчитал поездкой по Сахаре. В глазах европейца пустыня — это прежде всего желтый песок, дюны, пальмы, т. е. все то, что входит в его представление о пустыне. Наши болгарские друзья согласились удовлетворить мое желание увидеть ту Сахару, которая вызывает у меня жгучее любопытство. На этот раз в нашем распоряжении три вездехода, которые повезут нас к трем соленым озерам.

Со слов арабов я знал, что в пустыне, в районе города Убари, находятся три соленых озера и там живут люди, питающиеся красными рачками, вылавливаемыми из этих озер. Мой интерес к этому сообщению подогревается информацией немецкого журналиста Клауса Полькена, который писал: «До сих пор ничего не известно о происхождении народности дауда, насчитывающей несколько сот человек, живущих на берегах трех маленьких соленых озер на краю эрга Убари. Они подразделены на кланы, другой социальной дифференциации у них не существует. Обычаи и нравы дауда сильно отличаются от обычаев и нравов их соседей. Так, наиболее предпочтительная форма брака у дауда — женитьба между детьми братьев. Дауда оседлы, выращивают в небольшом количестве пальмы, разводят скот, однако питаются в основном рачками, которых женщины вылавливают в соленых озерах. Предполагают, что дауда — бывшие рабы, которые здесь осели и в соответствии с местными условиями создали свой собственный жизненный уклад»[38].

Все сходится: три соленых озера в пустыне, красные рачки, которыми питаются жители, Идехан-Убари. Ведь мы — в муниципалитете Убари, и административный центр того же названия находится в 15 минутах езды по дороге, ведущей в город Гат. Более того, палестинец, который работает переводчиком у болгарских специалистов, подтверждает, что жители района озер питаются красными рачками. Правда, форма брака меня не удивляет. Это обычный тип кузенного брака (в данном случае, если верить словам К. Полькена, — ортокузенный), характерный для мусульман всех стран.

Выезжаем из Джермы и вновь, как и во время поездки в вади Барджуж, останавливаемся у полицейского поста. Рони заходит к полицейским, объясняет им, куда мы едем и когда следует нас искать. На этот раз контрольное время нашего возвращения —12.00. Стало быть, дорога до трех озер не очень долгая.

Перед нами раскинулся огромный, до полнеба, холм девственно чистого золотистого песка. Прежде чем начать подъем, Рони приказывает уменьшить давление в шинах до 1,5 атмосферы, чтобы машины не зарывались в песок. Пока водители заняты подготовкой автомобилей, я обхожу наш караван и заглядываю через стекло в салоны «джипов», где вижу лишь большие термосы с холодной водой. И никаких припасов! Это уже второе точное свидетельство того, что мы к обеду вернемся на базу.

Пустыня производит на людей разное впечатление — все зависит от характера человека, его настроения, времени года и дня. Но все едины в том, что впечатление от обаяния этого огромного простора остается на всю жизнь как соприкосновение с чем-то бесконечным во времени и пространстве. Русский врач и путешественник А. В. Елисеев — о нем уже неоднократно говорилось в начале книги — считал, что пустыня самое большое впечатление производит на того, кто проведет «в ней лунную ночь, от заката солнца до утренней зари не смыкая очей… Чувство бесконечного охватит его полнее и сильнее, когда он всмотрится яркою лунною ночью в то беспредельное пространство, где утопают горизонты пустыни, озаренные серебристым светом, в ту трепещущую дымку лунного сияния, которым тогда пронизывается все вокруг. Прозрачный, как эфир, как самый свет, чистый воздух пустыни не загрязняется примесями, присущими атмосфере других пространств на земле; он стоит неподвижно, насквозь пронизанный сиянием, и придает блестящий колорит и безжизненным камням, и песку, и всей выжженной поверхности пустыни. Глаз уносится в беспредельную даль, в те светлые сферы, за которыми, кажется, нет ничего, кроме света, а за ним вольною птицею несется и сама мысль, не связанная представлениями о времени и пространстве»[39].

Путешествовать ночью по Сахаре нельзя, и все мысли о пустыне и ее безбрежных просторах Елисееву приходили на привалах. Нам же выбирать не приходится. Современные темпы жизни диктуют нам свои условия, к которым мы вынуждены подстраиваться.

И вот мы в пустыне. Каждая машина идет по своей колее. После ночи и слабой росы песок покрыт тонкой плотной корочкой, которая лопается под колесами, и если ехать друг за другом по одной и той же колее, то больше шансов застрять. Поэтому, развернувшись по фронту тремя машинами, мы идем на штурм Сахары. Едем быстро и, перевалив за первый гребень дюны, попадаем в песчаное море, которое гонит свои гигантские волны нам навстречу. От ощущения бескрайнего простора, белого солнца, блеклого, линялого неба захватывает дух. Но на эмоции нет времени, и, выйдя из машины на минутку полюбоваться видом Сахары, мы вновь устремляемся вперед.

По распадкам между песчаными дюнами мы разгоняемся для очередного рывка вперед. Один из таких рывков чуть не оканчивается катастрофой. Первая машина выскочила с разгону на гребень, который круто обрывается вниз. Если бы водитель не затормозил вовремя, машина определенно завалилась бы вниз, а вытащить ее оттуда практически невозможно. Мы сверху смотрим на дно зажатого высокими, почти отвесными стенами песчаного котлована, из которого трудно выбраться по сыпучему песку даже человеку, не говоря уже об автомашине.

Этот эпизод несколько сбивает лихачество наших водителей, и теперь они более осторожно выбирают дорогу между дюнами. Через полчаса быстрой езды на горизонте показались две одинокие пальмы и утоптанная автомашинами и людьми площадка. Скорее всего это небольшая станция для отдыха караванов. Живая пальма свидетельствует о том, что вода близка от поверхности. Наши водители заметно веселеют: значит, едем правильно и скоро будем на месте. Их настроение передается и всем остальным.

Переваливаем через очередной песчаный холм. Перед нами открывается уютный оазис, разумеется, с финиковыми пальмами. Еще несколько минут — и мы въезжаем в центр оазиса. Вокруг крошечной площади стоит несколько домов — школа, магазин и небольшая кофейня, где собираются местные жители.

Селение называется Мандара. Здесь, вокруг мелководного соленого озера, живет около 400 человек. Его зеркало свинцово блестит в нескольких десятках метров от нас, и мне не терпится увидеть этих красных рачков, которыми питаются местные жители.

В деревенской школе учатся 60 мальчиков и девочек. Дети — светлокожие, без примеси негроидной крови. Они аккуратно одеты. На них — платья, брюки, рубашки, в руках тяжелые сумки. Ребята с любопытством смотрят на иностранцев и своего учителя, который отвечает на наши вопросы. Вряд ли это потомки рабов, осевших в этом оазисе и создавших свой собственный уклад жизни. Учитель, он же директор школы, Али Мухаммед аль-Азхари рассказывает, что сейчас питьевая вода поступает из артезианской скважины, а раньше ее брали из колодцев. Нам обещают их показать. Над некоторыми домами видны телевизионные антенны, и Али подтверждает наше предположение: в деревне есть дизельный движок, который дает электричество по вечерам, а это позволяет смотреть телепередачи из Триполи и Алжира, причем из Алжира эти передачи принимаются лучше, чем из столицы страны.

Идем к озеру Мандара. Оно небольшое, круглое, примерно 500 метров в диаметре. На берегу, заросшем травой, замечаю несколько деревянных форм для изготовления кирпичей. Большинство домов в оазисе сложено из этих кирпичей, в состав которых входит серый озерный ил с переливающимися на солнце соляными кристаллами. Геродот, рассказывая о жителях внутренних районов Ливии, отмечает, что в холмистой песчаной пустыне через каждые десять дней пути встречаются соляные копи и возле них людские поселения. «Жилища всех этих людей строятся из глыб каменной соли. Эта часть Ливии совершенно не орошается дождями, а в случае дождя ведь стены [хижин] из соли не могли бы выдержать. Добываемая там [из земли] соль с виду белого и пурпурного цвета»[40]. Речь, конечно, идет о кирпичах, которые изготавливались именно в таких формах из озерного ила с большой примесью соли.

Мы спрашиваем, есть ли в озере рыба. Нет, рыбы нет. А водятся красные рачки? Да, водятся, и не колеблясь Али лезет в воду в своих желтых полуботинках. Он стоит к нам спиной, и нам не видно, кого он ловит. Затем Али подходит к нам и, разжимая ладонь, показывает раздавленного красного мотыля. Так вот он, красный рачок. Других здесь не водится. У меня не поворачивается язык спросить, едят ли его местные жители, и так все ясно — не едят. Еще одна легенда про Сахару умирает на наших глазах от соприкосновения с реальностью.

Али ведет нас дальше, к источнику. Проходим мимо крепких финиковых пальм. Мелкие красно-черные плоды собраны в кучки. Эти финики идут на корм скоту, а люди их едят если только от голода. Участки обработанной земли отгорожены друг от друга пальмовыми плетнями. Где-то блеют овцы, видны крошечные участки, засаженные клевером, ячменем, кукурузой. Вот и источник. Яма глубиной 5 метров сходит вниз на конус. Внизу кое-где блестит замусоренное финиками и палками зеркало воды. Примерно в 100 метрах отсюда находится второй источник. Есть еще и третий. Сейчас вода из этих источников идет только на орошение.

Скважина за пределами оазиса — мы проезжали мимо бетонной будки, закрывающей скважину, — полностью обеспечивает жителей оазиса хорошей питьевой водой.

Али говорит, что в 2 километрах отсюда расположено другое озеро, более глубокое и красивое. Называют его Умульма (Мать воды). В подтверждение своих слов он рассказал, что несколько лет назад здесь побывала группа французских туристов. Один из них, самый предприимчивый, сделал фотографии, которые продавал как видовые открытки в гостиницах Триполи. От Али мы узнали, что третье озеро тоже существует, но находится далеко, примерно в 40 километрах отсюда.

Озеро Умульма имеет продолговатую форму и высокие берега. В некоторых местах прямо у воды растут пальмы. Стального цвета вода непосредственно переходит в желтый песок пустыни. Создается впечатление какого-то фантастического, инопланетного пейзажа. Жителей вокруг озера нет, и поэтому его берега чисты и не тронуты приметами цивилизации.

Несколько раз в год сюда из Мандары приезжают собрать урожай фиников и обработать новые саженцы. Пресная вода близко, всего в полуметре от поверхности земли. Али подводит нас к саженцам пальм, почти засыпанным песком. Учитель встает на колени перед какой-то ямой глубиной около 70 сантиметров и, выбросив из нее десяток «бадрана» (скарабеев), руками начинает быстро-быстро рыть песок. После нескольких горстей мы видим невероятное: песок прямо на глазах набухает, темнеет, и вода скапливается в небольшом углублении. Я приседаю и, окунув палец в воду, облизываю его, чтобы убедиться, что она пресная, не из соседнего озера.

Этот эпизод, поразивший нас, тем не менее оказался не столь уж необычным. Тот же Елисеев рассказывает, что во время путешествия в Гадамес его караван остановился в котловине Айн-Тайба, около грязного озерка, где плавало несколько трупов животных, распространявших вокруг тяжелое зловоние. Однако, отойдя на несколько десятков метров от этого озерка, трое проводников своими длинными ножами выкопали небольшую ямку, и скоро в нее набралась вода. Профильтрованная через почву, она была приятна на вкус, хотя и имела легкий запах сероводорода[41].

Видимо, отсутствие людей сделало этот уголок прибежищем для немногочисленных обитателей пустыни. Среди зарослей серыми стрелками мелькают ящерицы, которых здесь называют «сахлия». Большой черный ворон кругами парит над нашими машинами. Али говорит, что к озеру приходят шакалы и пустынные лисы (фенек), а иногда и газели.

Уезжать с озера Умульма, этой сказки наяву, совершенно не хочется. Но наши болгарские проводники нас торопят: к полудню в Сахаре поднимается ветер, метет песчаная поземка, небо затягивается серой пыльной пеленой, скрывающей солнце, и рисковать не стоит.

Святой обычай гостеприимства требует визита в дом учителя. Его небольшая хижина сплетена из пальмовых ветвей и обмазана серым озерным илом. В центре двора, также обнесенного пальмовыми ветвями, стоят хозяйственные постройки. Через небольшое окно со ставнями открывается вид на крутой склон дюны с остовом застрявшей в песке автомашины. Видно, какой-то смельчак пытался съехать к озеру по этому склону и застрял намертво.

Прямо на пол брошено несколько тюфяков, служащих постелью. Здесь же стоят небольшой японский телевизор, радиоприемник и холодильник. Судя по всему, Али холост и женщина не убирает его скромную обитель. Пытаясь хоть как-то навести порядок, он неистово бьет ладонями по матрацам, поднимая тучи красной пыли, которая толстым слоем покрывает его постель. Запыхавшийся парень приносит целый ящик пепси-колы и других напитков. Нам не очень удобно пить эту воду, которая привезена издалека и поэтому стоит, наверно, очень дорого. Али настаивает и побеждает в этом коротком споре:

— Когда я приеду в Джерму или Триполи и приду к вам в гости, то не дотронусь ни до еды, которую вы мне предложите, ни до чая, который вы мне нальете.

Открываем бутылки и пьем прямо из горлышка, теплую сладкую воду. Улыбка расползается на потном лице Али, и мы видим перед собой молодого белозубого парня, весьма довольного встречей, скрасившей его унылое существование в заброшенном сахарском оазисе. Он сбрасывает пиджак и подсаживается к нам, готовый рассказать о своем житье-бытье здесь, у озера Мандара, в Великой пустыне.

Али работает в деревне уже четыре года. Один раз в год он выезжает в Триполи, два-три раза — в Себху и гораздо чаще — в Джерму. Поездки эти носят деловой характер: то речь идет о бурении артезианской скважины в оазисе, то о присылке учебников для школы, то об устройстве в больницу заболевших жителей и многом-многом другом. Хотя Али формально является только директором школы, он единственный в Мандаре по-настоящему грамотный человек, который и взвалил на свои плечи заботы по разным, далеким от школьных дел проблемам.

Али отшучивается при наших вопросах по поводу его женитьбы. Мы понимаем, что он — туарег и назначен сюда из города Убари и что поэтому найти девушку, которая бы отправилась с ним в Сахару, трудно, а из местных невест в оазисе, по-видимому, в силу племенных традиций и существующих на этот счет предписаний он вряд ли может подобрать себе невесту. Так и остается учитель Али одиноким в своем доме на берегу озера Мандара. Правда, он собирается приехать в Советский Союз: а вдруг ему повезет и он у нас найдет себе невесту? По его словам, у него есть друг, ливийский военнослужащий, который после учебы в СССР вернулся на родину с русской женой.

Приближается полдень, и резкий, порывистый ветер с грохотом гоняет по двору пустую консервную банку. Выходим из дома и видим, что песок на дюнной горе, где застряла автомашина, начинает опасно завихриться. Наши провожатые уже волнуются: обратную дорогу будет трудно найти, так как песок занесет огромные «восьмерки», которые мы рисовали автомашинами на ровных пространствах по дороге к озерам. Али тоже смотрит на небо, усмиряет консервную банку и даже не уговаривает нас остаться. Всем ясно, что нужно спешить и, если мы не тронемся в обратный путь в ближайшие полчаса, нам придется оставаться до следующего утра.

Наши «джипы» пробиваются назад, в Джерму, сквозь песчаную пургу. «Восьмерки» уже занесены, но водители угадывают путь по каким-то неведомым мне приметам. Видимость очень низкая. (Вспоминаю, что во время пыльной бури в апреле 1979 года в прибрежном районе Мерса-эль-Брега видимость, по данным наших специалистов, составляла всего 50 метров.) Только сейчас, оказавшись в закрытом металлическом кузове японского вездехода, едущего по пустыне, я вдруг понял, какое значение имеет закрепление движущихся песков, которые наступают на плодородные земли (спорной Африки и ежегодно отбирают у человека гысячи гектаров плодородных земель.

Борьба с этим национальным бедствием ведется в разных странах различными способами. В Ливии предпринимались попытки закрепления песков путем разбрызгивания нефти и ее отходов, однако эти меры не получили широкого развития в силу опасности нарушения экологического равновесия и токсичности нефти. ('обственно говоря, закрепление песков осуществляется только на побережье Ливии. Делать это в Сахаре безнадежно.

Как мне стало известно уже в Триполи, для закрепления песков используются псаммофиты (греч. psámnios — «песок», phyton — «растение»), приспособленные к жизни на подвижных песках. Густая сеть полос псаммофитов укрепляет рельеф, задерживает передвижение песка и выдувание почвы. Однако эти заградители эффективны лишь в течение 10–12 лет. Наиболее прочное закрепление песчаных дюн обеспечивается благодаря посадкам различных видов акаций, эвкалиптов и касторового дерева (Ricinus communis). В Ливии можно наблюдать, как весной проводится кампания посадок деревьев по всей стране, в которой принимает участие все население. А если попробовать это сделать в Сахаре? Правда, какие-то шаги в этом направлении уже предприняты. Даже ферму Магнуса можно при определенной натяжке рассматривать как шаг к освоению пустыни и задержанию передвижения песков. Все ли мероприятия дороги, но следует иметь в виду, что здесь есть пресная вода, а это уже многое значит в условиях жаркого климата.

Дорога в Джерму явно затягивается. Один подъем берем с третьего раза, изрядно намучившись с машиной, которая, выскочив на гребень, легла на него брюхом и повисла всеми четырьмя колесами в воздухе. Желтый песок забивает нос, рот, глаза, а мы с остервенением пытаемся поставить злополучный вездеход на колеса. Едем дальше. Вскоре на горизонте появляется темная полоска гор, протянувшихся вдоль шоссейной дороги в Джерму, потом стали различимы опоры электропередачи и финиковые пальмы. Еще несколько минут — теперь мы уже подкачиваем спущенные в начале пути шины.

В предпоследний день пребывания в Джерме нам предстоит посетить по меньшей мере еще три исторических объекта: музей Джермы, некрополь и раскопки цитадели.

Музей расположен в небольшом одноэтажном здании между бензоколонкой и лагерем болгарской фирмы. У входа нас встречает дед в длинном бурнусе. У него седая борода и огромные грубые руки. Пожав протянутую им руку, я чувствую, что этому человеку чаще приходилось держать мотыгу, чем баранку автомобиля или карандаш конторского служащего.

Здание музея имеет вид буквы «Г». В его короткой части собраны предметы, найденные здесь, в районе Джермы, во время раскопок: каменные наконечники стрел и копий, керамические сосуды. В углу строения находится макет круглой могилы с человеческим скелетом. В могиле — несколько глиняных горшков и масляная лампа, которые необходимы были покойнику для путешествия в загробный мир, а также три глиняные амфоры, миски и каменный поднос с четырьмя углублениями для пищи. В длинной части строения на стенах висит несколько картин на исторические темы, под стеклом выставлены наборы средневековых арабских монет. В общем это обыкновенный музей небольшого провинциального арабского городка. Дед еще работает киоскером и продает различные выпуски издаваемой в Триполи «Libiya antiqua».

Осматриваем некрополь, где погребены цари и знатные гараманты. Круглые неглубокие ямы некрополя, выложенные камнем, по-видимому, имели такие же примитивные каменные надгробия. Судя по музею и погребению, уровень материальной культуры гарамантов был чрезвычайно низок.

Исследования ученых в последнее время выявили много общего в погребальных обычаях у различных древних ливийских племен. Напомню, что, по свидетельству Геродота, насамоны хоронили умерших в сидячем положении. Когда они давали клятву, упоминая самых доблестных мужей древности, они возлагали руки на их могилы. Они спали на могилах, когда хотели услышать пророчество. По данным итальянского африканиста Аттилио Гаудио, перечисленные выше обычаи сохраняются и у нынешних туарегов: «Их женщины в праздничных одеяниях отправляются к древним «могилам великанов», молятся определенным духам, а затем ложатся спать, чтобы «узнать во сне о судьбе своих близких»… Оставшийся в пути туарег ложится спать у одной из таких могил и «видит» во сне, где находятся его товарищи. Другие молятся и спят в круге из камней овальной формы, достигающем 25–45 м в диаметре и окруженном невысокими холмиками из камней»[42].

Я вспоминаю свою поездку в вади Барджуж и круглую площадку у пешеходной тропы через лавовое морс, очищенную от острых черных камней. Ведь все эти камни сложены холмиками. Наверно, это и есть тот самый круг, в котором молятся туареги. К тому же его диаметр, как я себе сейчас представляю, составляет не менее 20 метров.

Могилы гарамантов в районе Джермы содержались чрезвычайно бедно. Однако это племя имело свою аристократию, которая владела драгоценностями. Так, и октябре 1929 года на вершине холма в Уаддане (оазис Джофра) был найден золотой клад весом 3 килограмма: кольца, пряжки, браслеты и маленькие идолы. Некоторые из идолов походили на бородатых божков, которые почитались в странах Средиземноморья около 1000 года до нашей эры. Этот клад показал, что обитатели Сахары имели постоянные контакты с побережьем, откуда к ним поступали не только утварь и оружие, но и дорогие украшения.

Реконструировать повседневную жизнь гарамантов в общих чертах не представляет большого труда благодари фундаментальным работам, таким, например, как «Туареги Ахаггара» уже знакомого читателю Анри Лота[43], а также материалам раскопок. Гараманты были и известны как грабители. Они совершали набеги в глубь Африки для захвата рабов и на побережье, где грабили финикийские, а затем римские фактории и караваны. У них существовало право политического убежища, и все дезертиры из армий Карфагена и Рима могли найти пристанище в земле этого гостеприимного племени. Правда, среди беглецов встречались и преступники, скрывавшиеся в Сахаре от правосудия. Контролируя караванные пути в Великой пустыне, гараманты по договоренности брали на себя охрану караванов и их владельцев. Некоторые ученые попытались по местонахождению наскальных рисунков обозначить на карте Сахары внутренние пути гарамантов. Например, А. Лот реконструировал дороги гарамантов, которые и сегодня связывают сахарскую глубинку с побережьем Средиземного моря, а также внутренние районы пустыни между собой. По ним и сейчас идут караваны.

Люди этого племени вели полукочевой образ жизни, занимались разведением крупного рогатого скота и овец. Их хижины делались из шкур и быстро разбирались в случае опасности. Единственным видом ремесла у гарамантов было гончарное производство, которым занимались женщины. Сторонники гипотезы о том, что гараманты были связаны с «народами моря», получили солидную поддержку. Дело в том, что по форме и орнаменту черные и красные сосуды гарамантов сходны с сосудами, известными по раскопкам на островах Крит, Мальта, Сицилия и Сардиния и относящимися к бронзовому веку.

Нравы у гарамантов были весьма свободными. Их женщины пользовались большим уважением. В среде сегодняшних туарегов женщин тоже почитают. Гараманты носили красный плащ с бахромой из козьей кожи, удерживаемый металлической застежкой на левом плече, и чрезвычайно любили украшения из слоновой кости, меди, панциря черепахи и перьев. Сегодняшние туареги, включая мужчин, испытывают безудержную страсть к различным украшениям: серьги, браслеты, различные амулеты в кожаных мешочках или в серебряных пеналах носят как женщины, так и мужчины[44].

Раскопки в Джерме итальянцы начали вести в 1932 году. Они расчистили могильники и крепость, в центре которой стоял квадратный монумент. Его называют могилой принцессы Луциллы, хотя, по другой версии, это — место захоронения римских купцов, пришедших вместе с легионерами в I веке для завоевания Африки. Дело в том, что монументальность и тяжелые формы дали повод некоторым ученым говорить о том, что памятник несет на себе следы римского влияния.

Римляне в I веке сломили сопротивление гарамантов, которым пришлось принять у себя римских купцов и легионеров. Именно их могилы были обнаружены во время раскопок в Джерме. Гараманты, соприкоснувшись с римской цивилизацией, постепенно перенимали ее достижения. Они стали неплохими строителями, и все их сооружения возводились примерно по одной схеме: фундамент — из обтесанных камней, стены — из глинобитных кирпичей.

Мы убедились в этом, посетив джермскую цитадель. Крепость — небольшая, округлой формы, диаметром примерно 50 метров. 10 —12-метровой высоты стены сделаны из сырцового кирпича или утрамбованной глины. На солнце эти стены становятся очень твердыми и при отсутствии дождей сохраняются весьма долго. (Во время поездок по окрестностям Джермы нам не раз показывали такие глинобитные сооружения, подчеркивая, что они очень древние и построены гарамантами.) Перекрытия в крепости были изготовлены из стволов пустынной акации. Небольшие сторожевые башни, маленькая площадь, крошечные каморки для обитателей, конюшня на пять-шесть лошадей — вот и весь замок правителя гарамантов. Вокруг цитадели — кучи серой земли, меж которых поднимаются финиковые пальмы. Чисть пальм обуглена, вероятно, от недавнего пожара. Со сторожевой башни видны рельсы, по которым вывозили землю итальянцы во время раскопок.

Появление арабов в Великой пустыне в период мусульманских завоеваний привело к вовлечению Гарамы в орбиту политических связей мусульманского мира. В 665 году завоеватели под командованием Окбы бен Нафи заняли Гараму и обложили ее жителей данью. Любопытно, что арабы брали дань не деньгами или товарами, а чернокожими рабами. Гарама превращается в Джерму, а ее жители принимают ислам и различные имена: таварга, хэввара, тарака, гарга. Со временем эти названия племен и приняли форму «тарги» (мн. ч. «тавариг») — «туареги». Иными словами, древние гараманты постепенно превратились в современных туарегов Джермы.

Территория, которую занимали древние гараманты и родственные им племена, и территория туарегов в целом совпадают. Лишь небольшие вынужденные изменения произошли в период средних веков: некоторые племена переместились на юг, к Нигеру, другие — на запад Сахары. В XIII веке Джерма, потерявшая уже бóльшую часть своих жителей, подверглась нападению племени тиббу, и потомки гарамантов были вынуждены прибегнуть к помощи марокканского шерифа. Марокканцы оказали помощь и затем основали здесь свою династию. Потомки новых правителей Джермы оставили город и перебрались в Мурзук. В 30-х годах нашего века Джерма влачила жалкое существование. Настолько жалкое, что итальянцы не могли найти рабочих для проведения археологических раскопок.

Однако идея об исторической преемственности гарамантов и туарегов от этого не пострадала. Археологические раскопки и письменные источники приносят все больше фактов о том, что современные туареги являются потомками гарамантов. Правда, есть один факт, который противоречит подобной точке зрения. Туарегов называют «людьми под покрывалом». На это покрывало белого или синего цвета, которое туарег не снимает ни во время еды, ни во время сна, идет полтора метра ткани. Древний же гарамант был одет лишь в короткую тунику из шкуры козы или антилопы и не носил никакого головного убора, хотя и украшал, голову страусовыми перьями. Ни финикийцы, ни египтяне, ни римляне не упоминают об этом покрывале или о чем-то подобном, говоря о сахарских племенах. Об этом сообщают лишь арабские завоеватели. Вероятно, это покрывало появилось уже в более позднее время, когда гараманты превратились в туарегов. Некоторые ученые высказывают предположение, что покрывало, хотя и хорошо защищает от солнечных лучей и песка, связано с каким-то магическим обрядом, касающимся рта и сегодня уже забытым. Возможно, этот обычай был каким-то запрещением, табу и не был известен древним гарамантам.

Прежде чем уехать из Джермы, нам предстоит нанести визит мэру города Убари, туарегу по происхождению. Он принимает нас у себя дома без белой чалмы и широкого туарегского плаща — в цивильном платье. Это вполне современный человек, говорящий на хорошем французском языке. У него маленькая бородка и крепкие белые зубы. Сидим в гостевой комнате на полу, и хозяин потчует нас отварной курицей с рисом и бараниной. Все это запивается крепким зеленым чаем, который подают, как и везде в Ливии, в маленьких стаканчиках. Его 14-летний сын иногда выскакивает к женщинам на кухню, чтобы принести нам угощения, чай, холодную воду. Мэр рассказывает об успехах муниципалитета Убари.

Собственно, в этом убеждать нас и не следует. Мы видели великолепные поля зерновых, ухоженные пальмы, десятки скважин на воду, высоковольтные линии электропередачи, отличные дороги и аэродромы.

Сахара, слушаем мы, усилиями ливийского народа втягивается в современную жизнь и хозяйственную деятельность. И вместе с тем туареги стараются сохранять свои уникальные традиции и ремесла. В подтверждение своих слов мэр дарит мне переметную сумку для седла верблюда из раскрашенной кожи, которую сделали туарегские женщины, и зеркальный гарнитур, украшенный разноцветными нитями.

Уже в Москве я разложил свои сахарские трофеи, пытаясь восстановить картины путешествий в вади Барджуж и к соленым озерам и даже ощутить те чувства, что я испытывал в то время. Горсть красноватой кремневой гальки завернута в лист бумаги с пометкой «Камни плато Барджуж». Это то самое плато, на которое мы попали после полицейского поста и перед выездом на лавовое поле. Все камни хорошо обкатаны в отличие от камней другой коллекции, завернутой в лист с пометкой «Линия электропередачи плюс вторая остановка». Эти камни взяты на обратном пути, когда мы возвращались в Джерму дальней дорогой вдоль линии электропередачи. Это тоже кремни, но не так хорошо обкатанные, имеющие наросты другой породы. Из этих камней хорошо, видимо, делать двухцветные камеи и печатки.

Вторая коллекция вызывает у меня в памяти рассказ Рони о туарегах, которые поселились около пинии электропередачи и шоссейной дороги на Мурзук. Лагерь туарегов — несколько десятков палаток из тряпок, шкур и картона, просвечивающих на солнце, — расположен в 50 метрах от дороги. У некоторых палаток стоят привязанные верблюды или японские вездеходы разного размера. В 200 метрах от лагеря пустует новый поселок одноэтажных домиков из сборного железобетона, построенный местными властями и переданный безвозмездно этой группе туарегов. По словам Рони, они отказываются жить в этих домах, предпочитая свои рваные палатки. Правда, они согласились, чтобы власти провели им водопровод от артезианской скважины, пробуренной в поселке. Вспоминаю туарегских женщин, идущих за водой к водопроводному крану, установленному в центре палаточного лагеря, и тревожный шепот Рони, предупреждающий о том, что пользоваться фотоаппаратом нельзя — могут быть неприятности.

Извлекаю из своей коллекции большой кусок кремня, помеченный буквами «В. Б. 19.3.86». Это значит, что он подобран в вади Барджуж 19 марта 1986 года. Мне кажется, он напоминает какой-то древний скребок, явно бывший в употреблении. Острые утлы его затуплены, но он очень удобно укладывается в моей руке, и мне почему-то делается тепло на сердце от сознания, что, так же как и я, этот камень мог держать сахарский гарамант или насамон несколько тысячелетий тому назад.

А вот еще два кремневых осколка и два кусочка черной и красной керамики. Где я их подобрал, у меня не помечено, но привезены они из Джермы, это я знаю точно.

Среди бумаг с путевыми заметками нахожу программу поездки в Джерму, которую составили болгарские специалисты по указанию своего посла Филиппа Ишпекова, моего большого друга. Эта программа, написанная на машинке, помогает мне уточнить расстояния до тех объектов, которые мы посещали. Например, запись № 1: «Скальные рисунки находятся в 4 часах пути от Джермы»; запись № 2: «Соленые озера находятся в 2 часах пути от Джермы». В программе предусматривалось осмотреть «находки гипсовых и соляных кристаллов», а также крепости в Джерме, Мурзуке и Гате. Программа была выполнена не полностью: в город Гат мы так и не попали из-за недостатка времени.

Но самые большие и дорогие сувениры хранятся у меня в большом целлофановом пакете. Это — подаренные мэром гарнитур из семи зеркал, которые собирались в гармошку, как вертикальный складень, и переметная сумка из разноцветной тонкой кожи, длиной полтора метра, которую туареги цепляют на седло верблюда в дни праздников. Одно большое зеркало расположено вверху, в первом ряду, затем идут три зеркала (большое в центре и два небольших по бокам), и в последнем ряду, внизу, находятся еще три небольших зеркала; от них спускаются кисти из ниток красного, зеленого, желтого, черного, фиолетового, коричневого и бордового цвета. Раньше нитки, конечно, были шерстяные, а сейчас — из искусственного волокна, окрашенного анилиновыми красителями. Все зеркала вправлены в рамки, сделанные тоже из разноцветных ниток. Этот складной гарнитур из семи зеркал очень удобен в пути. Мне кажется, что и сейчас в палатках туарегов висят такие.

Кожаная переметная сумка зеленого и желтого цвета с одной стороны обшита разноцветными полосками кожи, заканчивающимися бахромой. Сами полоски кожи закрыты двумя рядами пластинок, тоже из кожи. Эти пластинки сплошь покрыты геометрическим орнаментом, который наносится тиснением и вышивкой. Цвета орнамента — желтый, красный, зеленый, черный, а также его фигуры — ромбы, квадраты и треугольники — создают впечатление продуманной стройной композиции. О смысле этой композиции можно только гадать. Но сводить все лишь к желанию в день праздника украсить своего верблюда, по-моему, неправильно. Мне кажется, здесь есть какие-то магические символы и знаки, призванные оберегать наездника и его верблюда от напастей, приносить ему удачу и победу.

Туарегские зеркальный гарнитур и переметная сумка, незамысловатые черепки из Джермы и камушки с дороги в вади Барджуж, пузырек с золотым сахарским песком из озера Мандара, фотографии наскальных рисунков и соленых озер — все эти сувениры и трофеи, привезенные из Великой пустыни, только раздразнили мое любопытство. Как мало мы знаем о Сахаре и как важно сегодня знать больше о Великой пустыне, населенной гордыми и смелыми людьми!