Пятое время года

ВСТРЕЧА С СОВРЕМЕННЫМИ «ТРОГЛОДИТАМИ»

Мои знакомые, побывавшие в Ливии до меня, много рассказывали мне о пещерах, в которых когда-то жили ливийцы. Такие подземные дома характерны для пустынных районов Алжира, Туниса и Ливии. Но здесь, в Ливии, подобные дома строят еще и в горах, и поэтому я отправляюсь в Гарьян, расположенный в отрогах Джебель-Нефуса, посмотреть такие жилища. Упустить возможность посмотреть жилища пещерных людей — троглодитов, как назвал их «отец истории» Геродот, было бы очень обидно.

В Гарьяце я был несколько раз. Первая такая поездка состоялась в ноябре 1984 года.

Не доезжая до моста через сухое русло, мы свернули направо и, немного покрутив по желтым пустым полям, остановились под раскидистой оливой. Мелкие, черные, чуть продолговатые, величиной с вишню плоды усыпали дерево и землю под ним. Рядом возвышался холм, невысокий, распаханный горизонтальными бороздами, засаженный небольшими соснами и кипарисами. По привычке, выработанной за много лет путешествий и поездок, я пошел осматривать окрестности и, разумеется, прежде всего поднялся на этот холм.

Недавно прошел дождь, и воздух был пропитан запахом увядших трав, прелых листьев и смолистой хвои отдающих голубизной кипарисов. Высоко в небе орел выглядывал добычу на полях, с которых уже был убран урожай кукурузы и пшеницы. Прямо на полях стояли оливковые деревья, и сверху, с холма, мне были видны разделенные невысокими валиками желтые квадраты полей, на которых отдельно стояли деревья с темно-зеленой матовой листвой.

На вершине холма я обнаружил несколько десятков хорошо обтесанных глыб. Некоторые из них имеют изображение, напоминающее крест или рукоятку короткого меча. Что же здесь на такой высоте могло быть? Скорее всего это остатки какого-либо мавзолея, часовни или храма. Ни обтесанные камни, ни изображение на них не дают оснований определить время постройки. Это может быть и позднеримский храм, и христианская часовня, и памятник итальянским солдатам времен второй мировой войны, погибшим в этих местах в стычке с местными патриотами. Удаленность холма от густонаселенных мест способствует сохранению этих развалин.

Через ажурный мост мы попали на улицу Первого сентября — центральную улицу Гарьяна. Напомним, что 1 сентября 1969 года в Ливии произошла антифеодальная, антимонархическая революция и поэтому в каждом ливийском городе есть улица или площадь, названная в честь этого события. С главной улицы, еще не полностью застроенной домами, мы свернули налево и, следуя голубой стрелке указателя, подъехали к пятиэтажному зданию туристической гостиницы, в которой, судя по всему, в то время никто не жил. Рядом в виде узкой вытянутой чаши стоит водонапорная башня. От гостиницы спускаемся вниз, где расположен целый квартал двухэтажных домиков, выкрашенных в темно-желтый цвет. В этот квартал, как я узнал позднее, переселили жителей городских трущоб Гарьяна. На центральную площадь города выходят фасадами двухэтажное строение муниципалитета, здание ливийской авиакомпании и магазины. В середине площади возвышается бетонный обелиск в честь Сентябрьской революции.

Мне нужно было узнать, где находятся эти пещеры, в которых живут люди, и я направился к центральному рынку. Улицы, ведущие к рынку, как и другие в городе, перерыты и перегорожены: шла прокладка канализационных и водопроводных труб.

Центральный рынок представляет собой прямоугольное в плане двухэтажное строение с прямоугольным световым колодцем посередине. Это своеобразный патио — внутренний дворик, правда, в доме современной конструкции из железобетона. В наружной стене здания рынка встроено несколько магазинчиков и кофеен, где в полдень толпилось множество покупателей. В одном из буфетов стояла длинная очередь — суровые мужчины были одеты в длинные рубахи и широкие штаны. Это рабочие-пакистанцы, которых наняла какая-то европейская фирма для прокладки труб. У них был обед, и они забрели сюда перекусить. Буфетчик разрезал небольшой белый батон пополам, затем оба куска — еще вдоль, брызгал туда из бутылки известный нам кетчуп и вручал рабочему вместе с бутылкой пепси-колы или другого напитка.

Между двумя кофейнями, обклеенными яркими рекламными листами, расхваливающими различные прохладительные напитки, находилась темная, без окон, лавчонка, где работал молодой парень по имени Джума. У него было две мельницы. На одной из них, итальянского производства, он молол овес на муку, из которой изготовляли серые пухлые лепешки. Другая мельница, меньших размеров, была предназначена для измельчения специй. Джума бросал в нее круглые семена кинзы, черные горошки перца, еще какие-то приправы и включал мотор. По всей лавчонке распространялся дурманящий запах восточных специй, возбуждающих — у меня во всяком случае — аппетит. По медной трубке мельницы бежала серо-желтая порошковая масса, которая шла на приготовление приправы для мяса, рыбы, риса.

Джума охотно вступил в разговор и объяснил, что в 100 метрах отсюда есть несколько подземных жилищ, правда уже покинутых. Сам я туда дорогу не найду, поскольку все перекопано и перегорожено, а он оторваться от работы не может: ведь за «тахуна» (т. е. за мельницей) нужно смотреть. Однако к часу дня, сказал Джума, его сменит напарник, и тогда он не только покажет нам пещеры, но и сам город. Но я ждать не мог и решил попытаться продолжить экскурсию самостоятельно.

Рядом со входом на центральный рынок в торцовой части здания были расположены две парикмахерские, обе мужские. Ливийские парни с копнами черных курчавых волос толкались у входа в парикмахерские, курили сигареты и жадно оглядывали пробегавших, закутанных в полосатые ткани женщин.

Самым живописным местом на рынке, естественно, был овощной ряд. Здесь висели и были разложены большие пучки зеленого лука, перцы, отливающие черным бархатом баклажаны, тыквы, гранаты, апельсины и лимоны в больших сумках, называемых итальянским словом «борса». Мясной отдел почти пустовал. Висела одна баранья туша, наполовину распроданная. Килограмм баранины стоит 4 динара. Сумма в общем солидная, но ливийцы употребляют в пищу парное мясо и готовы платить за это большие деньги. При этом предпочтение отдается мясу темношерстного барана, выращенного в районе Гарьяна, где сочные травы и яркое солнце.

Я так и не смог найти эти пещеры, и мне пришлось позднее, в декабре, сделать второй заход, который я и попытаюсь описать.

Современная автострада ведет из Триполи к международному аэропорту. Где-то на пути, в местечке Каср-бен-Гашир, добывают минеральную воду, которую разливают по бутылкам и продают во всех магазинах. Сейчас воду из водопроводного крана пьют, пожалуй, только у нас, в Советском Союзе. Везде, даже в африканских странах, питьевую воду именуют минеральной (т. е. натуральной) и подают в специальных пластмассовых или стеклянных бутылках.

Не доезжая до аэропорта, сворачиваем направо и следуем в сторону небольших городков Савани и Азизия. По обе стороны дороги раскинулись плантации оливковых и цитрусовых деревьев. Небольшие импровизированные рынки появляются довольно часто. Прямо с небольших французских грузовичков фирмы «Пежо», стоящих по обочинам, крестьяне в белых одеждах, в черных и цвета бордо войлочных шапочках продают в ящиках и мешках апельсины, лимоны, лук, картошку, баклажаны, красный и зеленый перец. Большие тыквы лежат у колес автомашин. Иногда вижу горки гранатов. Сейчас декабрь, и гранаты уже сходят. В ящиках выставлены и бархатно-черные маслины.

Савани проскакиваем не останавливаясь. Лишь при выезде из него притормаживаем на обочине заросшей огромными эвкалиптами дороги, с тем чтобы купить горячие лепешки. В небольшой пекарне, оборудованной итальянской электрической печью и тестомешалкой, работают два тунисца. Один из них бросает куски готового теста в мелкий ящик, дно которого засыпано мукой, а второй вытаскивает эти куски и, перебросив их два-три раза с ладони на ладонь и придав им вид продолговатой лепешки, укладывает их на длинную деревянную лопату с короткой ручкой — черенком. Смотрю, как пекарь ловко загружает печь и через некоторое время вытаскивает оттуда готовые лепешки. Они горячие, как говорят, с пылу с жару, и выстроившиеся в очередь ливийцы быстро их разбирают, укладывая в сумки, коробки, а некоторые и в снятую с себя куртку.

Дорога до Азизии засажена эвкалиптами и оливковыми деревьями. Перед въездом в город слева стоит старый итальянский дзот, амбразуры которого развернуты в сторону города и дороги, ведущей в глубинные районы страны. Именно оттуда итальянские захватчики ожидали нападения. Сейчас напротив дзота, на другой стороне дороги, построили мечеть, и сегодня, в пятницу, вокруг здания мечети стоит десятка три автомашин, владельцы которых приехали на пятничную молитву.

Еще несколько километров пути — и вдали показываются восточные отроги гор Джебель-Нефуса. С этих гор в ледниковый период в сторону Средиземного моря стекали четыре большие реки. Наступление засушливого периода привело к превращению обширных районов в пустыни и полупустыни, причем этот процесс происходил одновременно на огромнейших пространствах Земли.

Сразу за Азизией поднимаются здания элеватора и сельскохозяйственной фермы. Придорожная вывеска сообщает, что здесь осуществляется проект вади Гей-ра. Большой участок земли усыпан камнями, зарос верблюжьей колючкой и непригоден к сельскохозяйственному использованию. Он засажен соснами. Деревья уже поднялись на 2–3 метра, и их зелень на фоне серой каменистой полупустыни и голубого неба создает впечатление картины художника, пишущего в стиле гиперреализма.

Дорога взбирается на известняковые отроги гор. Красные, серые и зеленые полосы скального грунта видны на срезанных бульдозером склонах. В узких долинах, заваленных сорвавшимися с гор глыбами, поднимаются кипарисы и сосны. Шоссе построено западногерманской фирмой «Бельфингер — Бергер», эмблема которой — прописная латинская «В» — мелькает на откосах и железобетонных местах. Дорога сооружена с учетом последних технических достижений, и скорость здесь совершенно не чувствуется. Вскоре поднимаюсь на вершину холма, где расположена небольшая деревушка. Дорога бежит вниз. Вдали видно, как она поднимается на очередной холм, где в зыбком мареве угадываются минареты и водонапорные башни Гарьяна. Но до города мы не доезжаем. Увидев на обочине выставленные горшки и амфоры, тормозим около лавки гончара и заходим к нему во двор.

Тут же, во дворе, обнесенном забором с зелеными металлическими воротами, разложены его изделия: копилки в виде невысокой вазы с прорезью для монет, горшки для цветов, подставки для свечей, которые зажигают в праздник дня рождения пророка Мухаммеда, глиняные основы для продолговатых барабанов с двумя различными горлышками, одно из которых затягивается бараньей кожей. Но наиболее интересен набор жаровен. «Канун» — жаровня для древесных углей, которую арабы используют для приготовления пищи и обогревания жилища в холоднее время года. Они бывают разных размеров — от 1 метра до 5–6 сантиметров в диаметре. Не случайно в арабском календаре месяц декабрь называется «канун аль-авваль» (первая жаровня), а январь — «канун ас-сани» (вторая жаровня). По форме канун ливийского ремесленника напоминает обыкновенный горшок с горловиной 20 сантиметров в диаметре, имеющей три небольших утолщения по бортику, с тем чтобы поставленный на него котелок плотно не прилегал и воздух мог свободно проникать в жаровню. Часто на горшок ставят и третью часть сооружения — тоже горшок с небольшими отверстиями в донышке, через которые проходит пар от кипящей в котелке воды. В этих глиняных горшках готовят блюдо «каскас», напоминающее рассыпчатую кашу с мясной и овощной приправами.

Кроме перечисленных изделий в мастерской гончара я вижу и большие бутыли в форме классических греческих амфор, только без ручек; курильницы для благовоний; светильники, состоящие из двух частей: цоколя, куда вделывается патрон электролампы, и глиняного абажура с многочисленными отверстиями в виде четырехугольников неправильной формы, расположенными под острым углом к оси абажура. Застаю гончара за работой над абажуром: он сидит на низенькой скамеечке перед очагом, сделанным из большой жестяной банки, и, поставив на обрывок картона, лежащий на коленях, глиняную глухую заготовку, вырезает обыкновенным перочинным ножом геометрические фигуры — отверстия. После каждой вырезанной фигуры он облизывает кончик ножа и продолжает работать.

Его подмастерье, по имени Рыда, охотно объясняет процесс производства. Серую каолиновую глину привозят из района Бу-Глян. Стоимость 1 тонны составляет 10 ливийских динаров, а ее доставка на машине в мастерскую — 20 динаров. Глина поступает уже достаточно измельченная, поэтому ее прямо засыпают в бассейн и заливают водой, где она мокнет пять-шесть дней. За это время ее несколько раз перемешивают с водой и затем образовавшуюся жижу спускают во второй, более мелкий, соединенный с первым бассейн, где она стоит около двух-трех дней. Камни и часть красного песка остаются на дне первого бассейна. Во втором бассейне за два дня образуется толстый, в 20 сантиметров, пласт жирной серой глины. После этого пласт глины аккуратно выбирают и заносят в мастерскую, где она еще тщательно уплотняется ногами. Песок от глины совсем отделить нельзя, и красные подтеки на серой массе видны довольно отчетливо. Видимо, работа ногами нужна для того, чтобы добиться однородной массы. Затем куски глины в зависимости от изделия тщательно отбивают на мраморной доске стола рядом с гончарным кругом. Сейчас в заготовку иногда добавляют обыкновенную поваренную соль, вероятно, с тем, чтобы сосуды, предназначенные для воды, не были глухими и имели капилляры, необходимые для испарения воды с поверхности. Ведь эти сосуды служат не только для хранения, но и для охлаждения воды.

Во дворе рядом с мастерской сооружена печь. Топка, к которой ведет пандус, находится на 1,5–2 метра ниже уровня земли. Над топкой поднимается купол печи, сложенной из блоков известняка, таких же, какие идут на строительство домов. Купол высотой 2 метра внизу имеет в диаметре 1,5 метра.

Сейчас половина пространства печи заложена готовыми для обжига горшками. Рядом с топкой — небольшая куча досок и веток оливкового дерева, которых явно не хватит для обжига всей загруженной массы изделий. Я говорю об этом Рыда, и он отвечает, что дрова служат лишь для того, чтобы развести огонь. В топку загружается оливковый жмых, получаемый после отжима на заводах оливкового масла. Жмых используют также для обогрева домов.

Заканчивая осмотр мастерской, обхожу еще раз небольшой дворик с печью и несколькими строениями, где хранятся готовые изделия. Подбираю несколько черепков: ровный розовый цвет свидетельствует о том, что обжиг проходит хорошо и все изделие прогревается равномерно. Однако во дворе немало и битых обожженных изделий, которые, видимо, покололись при выгрузке из печи. Рыда сообщает, что обожженные бракованные изделия выбрасываются, шамот из них не делают и вторично они не употребляются.

Рыда по моей просьбе демонстрирует свое искусство. Он садится на высокий табурет, покрытый овчиной, и ногами, обутыми в кеды, начинает быстро вращать нижний, большого диаметра круг. На металлический круг меньшего диаметра кладется заготовка, и под его руками она принимает форму «зира» — небольшого кувшина для воды. Когда работа закончена, подушечками пальцев он наносит пояса у основания горлышка зира, а ниже обломком обыкновенной расчески проводит вертикальные полосы. Затем толстой ниткой он «подрезает» донышко и ловко подхватывает кувшин двумя руками. Вся работа над изделием заняла не более 5 минут.

Наконец решаюсь задать гончарам вопрос о пещерах, ради которых я сюда приехал.

— А зачем ехать в Гарьян? — сказал Рыда. — Их и здесь, в Аньяме, достаточно. Вот хозяин пещеры. — Рыда указывает на старика, который сидит рядом с гончаром.

Робко задаю ему вопрос, можно ли посмотреть его пещерный дом, и, на мое счастье, он соглашается. Да, у него есть такой дом, и он может нам его показать.

Немного поплутав по вспаханным полям между рядами оливковых деревьев, подхожу к большой яме и заглядываю в нее. Сомнений быть не может — внизу пещера с дверьми, ведущими в жилые и подсобные помещения.

Цель почти достигнута, и теперь нужно уговорить хозяина, чтобы он разрешил спуститься вниз и осмотреть его дом вблизи.

Большая яма, на дне которой сооружены помещения, как выяснилось позднее, имеет диаметр 10–12 метров и глубину около 10 метров. Наверху вдоль края сделан полуметровый вал, с тем чтобы в яму не попадала дождевая вода. Сейчас этот вал заложен ветками кустарника: вокруг бродят стада коз и овец, и были случаи, когда скотина срывалась в яму. В некоторых домах первые 1,5–2 метра от поверхности по периметру закрепляются камнями, видимо, для того, чтобы наносная почва не рухнула вниз или не была смыта дождями. Ниже, на расстоянии 2–2,5 метров, по периметру ямы делается карниз, который на полметра выступает от стены. Этот карниз служит как бы козырьком над входами в различные помещения, и, если двигаться вдоль стены, в них можно попасть, не намокнув во время дождя. Этот козырек служит также защитой и от случайно сорвавшегося сверху камня. Ведь обитатели дома, как правило, сидят и ходят вдоль стен, а не по центру ямы.

Мой новый знакомый, по имени Фрадж, рассказывает, как сооружается пещерный дом. Сначала роют яму. Для этого приглашают шесть-семь человек. Они работают кирками и лопатами. Из средств механизации используют только систему блоков для подъема земли из глубины. Когда яма вырыта, обсуждается вопрос о количестве комнат. Как правило, делается пять-шесть помещений, из которых только одна считается жилой, а остальные служат складом продовольствия, загоном для скота, кухней, кладовой и пр. Из ямы пробивают ход наверх. Именно отсюда, после того как мулла в белой чалме прочитает Коран и освятит помещение, его обитатели впервые переступают порог дома.

Эта церемония похожа на подобный обычай освящения нового жилища в других странах. Символы порога и дверей у многих народов мира священны. Всем хорошо известны русские выражения: «на порог не пускать» или «закрыть двери дома», т. е. перестать принимать к себе в дом кого-либо, прекратить всякие отношения с кем-нибудь, а для друзей, наоборот, «все двери дома открыты»; вспомним и старинную русскую поговорку, которую произносили, выгоняя из дому и указывая на икону и на дверь: «Вот тебе Бог, а вот и порог (двери)!»

Мы с Фраджем долго не можем разобраться с мерами длины. Он говорит, что яма роется на глубину 5 «гама». Долго ломаю голову и наконец догадываюсь попросить показать на земле или на стене величину этой самой гама.

— А зачем на стене? — удивляется Фрадж и разводит руки в стороны.

Гама (кама) — длина «раскрытых рук». Да, такая мера длины довольно распространена в арабских странах. На побережье Южной Аравии этой мерой измеряют глубину моря, длину корабельного каната и якорной цепи. Во внутренних районах Южной Аравии ею измеряют глубину колодца или высоту минарета. Итак, глубина ямы — 5 гама, т. е. примерно 9 метров. В своих расчетах я исходил из того, что русская маховая сажень (т. е. размах обеих рук по концам средних пальцев) составляет 1,77 метра.

Высота помещений такова, что, подняв руку, до потолка не достать. Отсчет ведут по кубической «дра» (дра соответствует локтю — старинной мере длины, равной примерно 60 сантиметрам). С учетом оплаты за рытье ямы и устройство жилого и других помещений, расходов на питание землекопов пещерный дом обходится примерно в 150 тыс. динаров, что, по словам Фраджа, намного дороже, чем стоимость строительства современной двухэтажной виллы. Работы по сооружению дома обычно длятся от года до двух лет.

Наконец наступает долгожданный момент: Фрадж предлагает спуститься в дом. Он подводит меня к небольшому строению, прижавшемуся к холму. В строении несколько комнат. В стене — дверь, грубо сработанная из досок оливкового дерева. За ней начинается наклонный коридор со ступеньками, ведущий в яму. По потолку протянут электрический провод, но мы, не прибегая к современным удобствам и осторожно ступая, спускаемся в земляную обитель Фраджа. В яме стоит глубокая тишина. Пахнет навозом. Поднимаю глаза и вижу небо с белыми облаками, обрамленное желтой земляной рамой.

Фрадж открывает замок и заводит нас в одну из комнат. Дом оказывается обитаемым, и признаки этого видны повсюду. Вот стоит раскрытый чемодан с одеждой, в углу — пузатый глиняный кувшин без ручек с узким горлышком, полный оливкового масла. В этом же помещении в кучу сложены глиняные горшки, жаровни, какой-то домашний скарб. В соседнем помещении, судя по законченному потолку, была кухня. Угадывая наш вопрос, Фрадж показывает место, где стояла печь — «таннура» — для выпечки лепешек. Еще одно помещение забито соломой, следующее — мешками с ячменем. Все комнаты — примерно одного размера, около 16–20 квадратных метров, и закрываются рассохшимися дверями из грубых досок оливкового дерева.

Внимательно рассматривая внутренние помещения, отмечаю, что строители не лишены вкуса и старались как можно лучше украсить жилые покои. Все комнаты побелены известкой. К наиболее распространенным элементам украшений следует отнести геометрические фигуры — квадраты, круги, ромбы, расположенные по сводчатому потолку и по стенам в различных комбинациях. В некоторых комнатах весь рисунок свода обрамлен как бы толстым жгутом, который завершает композицию. Иногда жгуты по диагоналям пересекают потолок. В комнате, где хранится ячмень, я увидел очень интересный орнамент в виде ромбов, рассеченных посередине, причем верхняя часть каждого ромба врезана в потолок, а нижняя на сантиметр выступает над общей поверхностью свода. Такое своеобразное и смелое сочетание барельефа и горельефа в одной композиции!

Стоя посередине ямы, ощущаю, как под ногами что-то пружинит. Хозяин говорит, что внизу находится колодец, куда сходит дождевая вода. Он имеет глубину около 3 метров. Чтобы вода не протухала, туда насыпают соль и бросают два бараньих черепа. Видимо, это какой-то старый обычай. Я вспоминаю, что в некоторых странах Арабского Востока на палке перед домом или на заборе вешают бараний череп, чтобы он отгонял злых духов. Может быть, и здесь черепа не дают злым духам поселиться в колодце.

По темному коридору выбираемся на поверхность. Идя к автомашине, проходим мимо других ям, которые уже заброшены или в которых в лучшем случае держат скот. Ямы между собой не сообщаются, хотя родственники селятся группами, и часто пещерные дома разделяют всего 1–2 метра грунта. Автономность каждой арабской семьи соблюдается и здесь, в подземном городе.

Прощаюсь и благодарю гостеприимного хозяина. Сейчас Фрадж живет на поверхности, в обычном доме, и уже не является пещерным жителем, хотя, как мне показалось, немного скучает по своему прежнему дому, теплому зимой и прохладному летом.

Трое мужчин, с которыми мы познакомились во время декабрьской поездки, говорили по-арабски, были ливийцами, но отличались друг от друга своими физическими данными. Хозяин гончарной мастерской — голубоглазый, со светлыми с рыжеватым отливом волосами, в европейском костюме — вполне сошел бы за француза или итальянца. Рыда, приехавший сюда из Туниса, был типичным ливийцем с копной курчавых волос, которые можно расчесать только гребнем с длинными металлическими зубьями. Наш друг Фрадж имел явные признаки негроидной расы, хотя и был коренным ливийцем. Кто же такие ливийцы и почему они так отличаются друг от друга?

Понятие «ливийцы» впервые появилось в древних египетских текстах во II тысячелетии до нашей эры и было первоначально названием племени или группы племен лебу, населявших восточные районы современной Ливии. Древние греки дали это имя всем жителям Северной Африки, чей язык и физические характеристики были схожи, но отличны от негроидных племен Судана.

Ливийцы изначально были тесно связаны с темнокожим и темноволосым народом, который обосновался в бассейне Средиземноморья к концу старого каменного века, т. е. около 10 тыс. лет до нашей эры. Позднее к этим средиземноморским ливийцам присоединились светлокожие с голубыми глазами и светлыми или рыжими волосами пришельцы, проблема происхождения которых не разрешена и поныне, хотя предположительно считают, что они пришли сюда с севера. Существование обоих типов ливийцев отмечается как в древние времена, так и сейчас среди современных берберов и четко прослеживается даже в физическом облике моих новых знакомых.

Самое раннее упоминание ливийцев мы находим у Геродота, который писал в V веке до нашей эры. Именно от него мы узнаём название, местоположение и некоторые этнические особенности основных ливийских племен. Сначала Геродот описывает жителей той части современной Ливии, которая следует непосредственно за Египтом, точнее, к западу от него. Перечислив пять племен, следующим он называет «многочисленное племя насамонов. Летом они оставляют свой скот на морском побережье и уходят на сбор фиников в глубь страны в местность [оазиса] Авгилы… Насамоны… ловят саранчу, сушат ее на солнце, размалывают и затем всыпают в молоко и пьют. У каждого насамона обычно много жен, которые являются общими… Для гадания они… приходят к могилам предков и, помолившись, ложатся спать на могиле… Дружеские же союзы они заключают так: один дает пить другому из [своей] руки и сам пьет из его руки. Если под руками нет никакой жидкости, то берут с земли щепотку пыли и лижут ее… Насамоны… хоронят покойников в сидячем положении».

Далее Геродот пишет о соседях насамонов — псиллах. В их землях южный ветер дул с такой силой, что вся их «страна, лежащая внутри [Сирта], стала совершенно безводной», поскольку все водоемы высохли. «Тогда псиллы единодушно решили идти войной против южного ветра (я сообщаю только то, что передают ливийцы). И когда они оказались в песчаной пустыне, поднялся южный ветер и засыпал их песком. После гибели псиллов землей их владеют насамоны».

К югу от насамонов, в десяти днях пути от оазиса Авгилы, там, где находится соляной холм с источником и где растет множество финиковых пальм, обитает весьма многочисленное племя гарамантов. «Они насыпают на соль землю и потом засевают… в земле гарамантов есть также быки, пасущиеся, пятясь назад… Рога у них загнуты вперед, и из-за этого-то они и пасутся, отступая назад; вперед ведь они не могут идти, так как упираются в землю рогами». Кстати, на наскальных рисунках этой местности изображены буйволы с загнутыми назад рогами. «Эти гараманты охотятся на пещерных эфиопов на колесницах (они тоже есть на наскальных рисунках. — О. Г.), запряженных в четверку коней. Ведь пещерные эфиопы — самые быстроногие среди людей, о которых нам приходилось когда-либо слышать». В другом месте сообщается что гараманты «сторонятся людей и избегают всякого общения. У них нет никакого оружия ни для нападения, ни для защиты».

Затем Геродот описывает прибрежное племя маков. На войне маки для защиты носят страусовую кожу. Протекающая через их землю река берет начало с холма Харит, который «порос густым лесом, тогда как остальная вышеописанная [часть] Ливии совершенно лишена растительности». За маками следуют гинданы. «У них все женщины носят множество кожаных колец на лодыжке… после совокупления с мужчиной женщина надевает себе такое кольцо. Женщина, у которой наибольшее число колец, считается самой лучшей…». На побережье же живут лотофаги, питающиеся исключительно плодами лотоса, а также махлии. Они тоже употребляют в пищу лотос, но не в таком количестве, как лотофаги.

«За этими махлиями идут авсеи… На ежегодном празднике Афины девушки их, разделившись на две партии, сражаются друг с другом камнями и палками». Здесь речь идет о ритуальных боях в честь богини Танит. Авсеи в брак не вступают, а совокупляются с женщинами сообща. «Если у женщины родится вполне крепкий ребенок, то спустя три месяца мужчины собираются вместе, и тот, на кого он похож, считается его отцом».

Перечисленные Геродотом прибрежные племена занимали территорию от египетской границы до современного тунисского залива Габес. Они были кочевниками, питались молоком и мясом, но, так же как и египтяне, из-за страха перед богиней Исидой считали греховным употреблять в пищу коровье мясо. Некоторые племена избегали есть еще и свинину. Ливийские кочевники отличались исключительно крепким здоровьем. И вот почему. «Четырехлетним детям они прижигают грязной овечьей шерстью жилы на темени (а некоторые — даже на висках), чтобы флегма, стекающая из головы в тело, не причиняла им вреда во всей дальнейшей жизни… На случай судорог с ребенком во время прижигания у них есть лечебное средство: они окропляют ребенка козлиной мочой, и судороги проходят. Впрочем, я передаю только рассказы самих ливийцев [33].

Я позволил себе так много цитировать Геродота, поскольку единственное и малотиражное для такого автора издание его замечательной «Истории» — «труда, лежащего еще на трудно различимой грани между мифом и историческим повествованием», представляет собой библиографическую редкость.

Из других источников мы узнаём следующее. За исключением колесниц, которыми пользовались гараманты, орудия труда и предметы обихода ливийцев были очень примитивны. Их продолжали делать из камня даже после широкого введения металла. В вади Эль-Аджиаль, где итальянские ученые вели раскопки, предметы каменного века были найдены в доме римского периода постройки. Изделия из металла попали в глубь страны с побережья довольно рано, но в большинстве случаев они являлись лишь предметами роскоши, а их производство на месте так и не приняло широких масштабов. Типичными орудиями войны ливийцев в период античности были дубинки, луки, стрелы. Производство керамических изделий развивалось медленно, и гончарный круг, как считают ученые, не был известен ливийцам до римского периода. Глиняная посуда крупных размеров с вырезанными и нанесенными красками украшениями изготавливалась ими вручную еще в III веке, а кухонная утварь делалась из дерева, кожи или яиц страуса. Дома ливийцев были не менее примитивны. Характерным жилищем являлась непрочная хижина из сухой сплетенной травы на каркасе из палок, напоминающая по форме перевернутую лодку. Гараманты, так же как и современные бедуины Триполитании, жили в палатках из кожи животных, а жители побережья обитали в подземных жилищах, подобных тому, которое показал нам Фрадж.

Таким образом, мы видим, что Ливия является наследницей богатой культуры, вобравшей в себя достижения многих народов. Поэтому не случайно в стране уделяется такое большое внимание изучению культурного наследия. Заметим, при этом всегда выделяется как основная следующая идея: все жители страны, несмотря на цвет их кожи, волос и глаз, составляют единое целое, все они — ливийцы, и все они пользуются равными правами и имеют равные обязанности перед страной.

В этой связи мне вспоминается беседа в министерстве культуры и информации Ливии о том, как изучаются и сохраняются народные танцевальные традиции. Я узнал, что в начале 1985 года в Ливии было 26 ансамблей национальной песни и танца, из которых 11 считались официальными, получали помощь и поддержку со стороны государства. Наиболее известным является Национальный ансамбль танца, основанный в 1963 году в столице и называвшийся поначалу Триполийским. Через два месяца после своего создания в кинотеатре «Уаддан», находящемся в центре столицы, было дано первое публичное представление национальных танцев, исполнявшихся под аккомпанемент народной музыки и песен. В период монархического режима, при засилье западной музыкальной культуры, Триполийский ансамбль танца был единственным художественным коллективом, который давал представления в различных городах Ливии, собирал народные мелодии и танцы.

После Сентябрьской революции 1969 года этот ансамбль, как самый опытный, стал основой вновь созданного Национального ансамбля танца, в который вошли лучшие артистические силы страны. Началась трудная и интересная работа — поиски характерных танцев побережья, пустынных и горных районов Ливии. Кроме того, следовало преодолеть текучесть основного артистического состава: артисты недолго задерживались в ансамбле из-за неустроенности, отсутствия удобной для работы сцены. Но постепенно дело налаживалось, и Национальный ансамбль танца стал давать концерты не только в Ливии, но и за рубежом. Сегодня он считается одним из лучших творческих коллективов арабского мира, знакомящим своих зрителей с богатым наследием ливийского народа — его национальными танцами и песнями.

— Ансамбль постоянно работает над обновлением своей программы, — говорит Абд ас-Салям Тарум, сотрудник Отдела театра и народного искусства. — У нас есть специальный план, предусматривающий поездки по различным районам для сбора национального фольклора. Нам нужен специальный центр фольклора. Вроде бы и решение есть, но пока всё стоит на месте. Дело, если ставить вопрос серьезно, требует больших затрат и солидных специалистов.

В разговор включается директор ансамбля Саид Ибани, который подчеркивает специфику ансамбля и его отличия от других подобных коллективов арабских стран.

— У нас нет иностранных балетмейстеров или постановщиков танцев, — говорит Саид. — На это мы идем специально, с тем чтобы сохранить истинно народный колорит даже в ущерб художественному восприятию и оградить наше наследие от иностранного влияния. Национальным ансамблем Алжира руководит выпускник советского театрального вуза, в Тунисе с артистами народного ансамбля работает, болгарский балетмейстер, в Северном и Южном Йемене — советские хореографы. Мы не сбрасываем со счетов значение постановки танца и режиссуры, но нам кажется, что каждый иностранный хореограф невольно привносит в тот или иной народный танец свое, национальное, и поставленный им танец пусть немного, но все же теряет свой истинно народный, национальный колорит. У нас есть постановщик по имени Фатхи, — улыбается Саид. — Он ливиец, и поэтому нам не грозит такая ситуация, когда мы будем танцевать свои танцы на иностранный манер.

По первому каналу местного телевидения я видел программу, именуемую «Поющая палатка».

Прямо на сцене сооружается палатка — такую еще и сегодня разбивают жители Сахары, — пол ее застилается ткаными коврами. В глубине палатки усаживаются оркестранты, перед ними устраиваются певцы, певицы и поэты-декламаторы. На авансцене идет выступление ансамбля. Танцы показывают разные, из различных провинций Ливии, и — что самое главное — сырые, режиссерски не обработанные. Вернее, хореограф Фатхи все-таки приложил руку, но ведь в Ливии нет хореографических училищ и театральных вузов, и, следовательно, он не имеет специального образования. Два небритых деда в белых бурнусах и темных шапочках крючковатыми палками лупят по большим барабанам. Выстроившись в ряд, 12 парней в шапочках, расшитых раковинами каури, отплясывают нехитрый танец под аккомпанемент барабанного боя и металлических тарелочек. Время от времени один или два парня солируют: то идут вприсядку с выбрасыванием вперед обеих ног, то крутят карусель на одной ноге, то высоко подпрыгивают.

Видно, что танец не поставлен, народный колорит сохранен полностью, но так ли нужен слепой перенос сырого, художественно не обработанного народного танца на сцену большого зала? Тут можно спорить, хотя и нельзя отрицать, что точка зрения моих ливийских друзей из Национального ансамбля танца, по-видимому, тоже имеет право на существование.