Разведчицы и шпионки - 2

САМАЯ ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМАЯ СОТРУДНИЦА «ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРЫ»

Теплым весенним вечером к небольшому особняку на тихой парижской улице по одному, по два направлялись люди, стараясь остаться незамеченными и тщательно проверяя, нет ли сзади «хвоста».

Гостей встречала и приветствовала сама хозяйка — она точно знала, кого можно впускать, а кого нет.

— Бон суар, мадам Загорская!

— Добрый вечер, Марья Алексеевна!

— Здравствуйте, товарищ Маша! В борьбе обретешь ты право свое!

Кто вполне официально, кто по-дружески, а кто и по-партийному, с добавлением эсеровского лозунга, приветствовал ее.

Хозяйка всем улыбалась, каждому находила доброе слово, представляла новых, недавно приехавших из России, товарищей, сводила гостей по интересам.

Гостеприимный салон Марьи Алексеевны и Петра Францевича Загорских посещали по разным причинам. Одни — чтобы хорошенько выпить и закусить, сгладив тем самым полуголодное эмигрантское существование; другие — потолкаться среди единомышленников-революционеров, услышать последние заграничные и российские новости; и, наконец, третьи, к числу которых принадлежали руководители и активисты партии социалистов-революционеров, попросту эсеров, — для того, чтобы здесь, в надежном месте, обсудить важные вопросы партийной деятельности, планы новых акций, в том числе и террористических. Секретов от хозяев практически не было: даже когда высокопоставленные гости хотели уединиться, доступ в их кабинет оставался свободным для супругов, а уж если тайны были настолько серьезными, что их требовалось обсудить с глазу на глаз, хозяева могли подслушать разговор из соседней комнаты.

Безбедная, даже широкая жизнь Загорских, конечно, обращала на себя внимание, но они и не скрывали того, что являются людьми совсем другого круга, чем полунищие революционеры: она-де родом из богатой купеческой семьи, у него, хорвата (кроата) по происхождению — громадные поместья в Хорватии. К тому же Загорские никогда не выдавали себя за «пламенных революционеров», а свои симпатии к ним объясняли искренним сочувствием и желанием помочь борцам за правое дело.

А между тем, Марья Загорская, до замужества Андреева, крестьянка, была самой высокооплачиваемой сотрудницей «Заграничной Агентуры» (так назывался центральный орган русской политической полиции за рубежом) и получала «оклад содержания» в размере трех с половиной тысяч франков в месяц; муж же ее. якобы «кроатский магнат», был секретным сотрудником Департамента полиции еще с 1901 года и получал в начале карьеры всего шестьдесят рублей.

Шикарный салон Загорских целиком содержался за счет царской охранки.

Департамент полиции взял в свои руки организацию «Заграничной Агентуры» для наблюдения за деятельностью политических эмигрантов еще в 1883 году. По существу эта работа против эмигрантских организаций была прообразом «внешней контрразведки» со всеми свойственными ей функциями.

Возглавил «Заграничную Агентуру» небезызвестный Корвин-Круковский, бывший диссидент и участник польского восстания, а затем верный слуга царя. Тогда же появились и «секретные сотрудники», в числе которых были и женщины, например, некая Белина, о которой известно только то, что она получала четыреста франков в месяц (кстати, больше чем мужчины, «зарабатывавшие» по сто пятьдесят — двести франков).

Корвин-Круковского сменяет Рачковский, а того — Красильников. При них деятельность «Заграничной Агентуры», основным методом которой стала провокация и широкое использование агентов-провокаторов, развернулась в полной мере. Агенты, согласно инструкции, утвержденной Столыпиным, делились на три категории: состоящие членами преступных сообществ и входящие в их постоянный состав назывались «агентами внутреннего наблюдения» или «секретными сотрудниками», сокращенно «сексотами» (вот откуда это ставшее знаменитым словечко!); не входящие, но постоянно соприкасающиеся с членами преступных организаций, доставлявшие материалы и исполнявшие различные поручения именовались «вспомогательными агентами»; и, наконец, лиц, доставлявших сведения «хотя бы и постоянно, но за плату за каждое отдельное свое указание на то или иное революционное предприятие или выступление какого бы то ни было сообщества», называли «штучниками».

Подавляющее число агентов получали ничтожное жалованье, зачастую пятнадцать — двадцать рублей в месяц. Рекорд, как уже говорилось, был установлен Загорской. Сам знаменитый провокатор Евно Азеф никогда не достигал такой суммы, его месячное жалованье никогда не превышало тысячи рублей (то есть около двухсот — двухсот пятидесяти франков). Поэтому значение салона Марьи Загорской нельзя переоценить. Вернемся и мы в него.

Около стола с напитками и закусками толпятся люди. Среди них порхает хозяйка, ей интересны не только разговоры «вождей», но и мелкие эсеровские сплетни. Ее руководитель Красильников всего несколько часов назад на встрече в фешенебельном кафе «Этуаль» напомнил ей об этом:

Марья Алексеевна, дорогая, мы должны знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее видного эмигранта, в его не только общественной, но и в личной жизни.

Марья Алексеевна молча кивнула головой. В кругах своих знакомых она слыла изумительной собеседницей, так как никогда не перебивала говорившего, выслушивала его до конца, проявляя живой интерес к нему и его делам, и изредка поддакивая или подтверждая его слова, поддерживала разговор. Она умела выведать все, что ее интересовало. Люди сами раскрывались перед ней, и не только рядовые, вроде Григория Хавкина, носившего среди парижской эмиграции кличку «Чукча» (кстати, тоже агента охранки, ставшего таковым после исключения из четвертого (!) класса гимназии), по и видные революционеры, и матерые террористы, и отъявленные конспираторы.

Знаменитые эсеры — Борис Савинков, Виктор Чернов, Евгения Сомова, Мария Прокофьева, Марк Натансон и другие — числились среди посетителей салона Марьи Алексеевны.

Вернувшись после встречи с Красильниковым домой, она приступила к роли гостеприимной хозяйки салона.

Загорская никогда сама не заводила разговор на политические темы. Она могла рассказать о новой премьере в «Гранд-опера» или о своем успехе на балу у министра просвещения Франции. Это никак не вписывалось в суровые будни террористов-эмигрантов и не отвечало их взглядам, но, может быть, именно разница между их образом жизни и той жизнью, которую вели Загорские, и привлекала к ним, людям совершенно других интересов и устремлений, которых они не скрывали.

Факт остается фактом: несмотря на наличие десятков других осведомителей, именно от Марьи Алексеевны поступала главная информация.

Загорская носила интересный псевдоним: «Шальной». Видимо, это намекало и на ее характер. У нее был и другой псевдоним — «Шарни». Свои письма и донесения она подписывала первой французской буквой этого псевдонима S.

Эта удивительная для женщины настойчивость и последовательность в соблюдении конспирации спасла ее от провала и тогда, когда после разоблачение Азефа прокатилась волна разоблачений других провокаторов и агентов охранки, которую возглавил главный разоблачитель и враг охранки Бурцев. Она была настолько конспиративна, что даже вице-директору Департамента полиции, с которым была лично знакома, писала печатными буквами и о себе в мужском роде. Вот выдержки из ее письма от 5 (18) мая 1910 года, чрезвычайно характерного, демонстрирующего то упорство, с которым она оберегала себя от провала.

«Многоуважаемый Сергей Евлампиевич!

А. А. (Красильников) мне передал, что получил распоряжение о прекращении со мной свиданий и о передаче меня другому лицу.

А. А. предлагал мне неоднократно и даже настаивал перейти к этому другому лицу, но я категорически отказывался, как отказываюсь и теперь. Те мотивы которые выставил А. А., я не считаю достаточно основательными, чтобы произвести в моей жизни не нужный переворот… Я вполне надеюсь на конспиративность и аккуратность А. А. и, несмотря на его «популярность», без всякой боязни иду на свидания… Новое лицо для меня по многим причинам неудобнее и опаснее…

А затем Вы хоть немного должны вникнуть в положение субъекта при переходе от одного лица к другому. Не надо быть особенно наблюдательным, чтобы не подметить, что должен чувствовать человек, находящийся в таких условиях, при знакомстве с каждым новым лицом… Нельзя силой заставить раскрыть свои душу и довериться не присмотревшись. А от этого может сильно пострадать дело, тем более теперь…

…Я убедительно прошу Вас оставить все, как было до сих пор. Ведь, право же, нам на месте гораздо виднее.

С глубоким уважением, преданный Вам S.»

Ходатайство Загорской было отвергнуто, но упорная женщина настояла на своем.

Она, как утверждал Красильников, «благодаря своему положению и связям одним показанием могла вознаградить все расходы. Все мои доклады, касавшиеся террористических предприятий и планов, а также взаимоотношений центральных фигур партии социал-революционеров строились главным образом на показаниях Загорской».

Интересно, что от Загорской поступали данные не только о террористических намерениях эсеров, но и противоположные, об отсутствии таковых, и Красильников настолько верил ей, что не боялся отправлять эти данные в Центр.

В начале 1913 года Красильников получил из Департамента полиции срочную депешу о том, что, по данным заграничных секретных сотрудников полковника фон Котена (шефа московской политической полиции), эсеры готовят ряд террористических актов, в том числе против самого Государя Императора. Назывался ряд имен, приводились конкретные факты формирования боевых отрядов, указывались даже их маршруты и источники получения денег. Красильникову поручалось проверить эту информацию при посредстве его агентуры.

Нормальный служака, получив такое послание, вряд ли взял бы на себя ответственность полностью опровергнуть его — ведь речь шла о возможном царе-убийстве! Скорее всего, он дал бы обтекаемый ответ о том, что принял все меры для проверки и по получении новых данных немедленно сообщит их.

Но Красильников, основываясь полностью на сообщении Загорской, решился направить ответ, который есть смысл привести:

«Ни Вера Фигнер, ни Мария Прокофьева идеологами террора не являются, и ни та, ни другая о терроре не помышляют (Речь идет о 1913 годе. — И. Д.). Первая занята всецело благотворительными делами помощи ссыльным и каторжанам, вторая тяжело больна и уже два года никаких разговоров о политике не ведет и кроме близких никого не видит.

Что Марк Натансон настаивает на возобновлении террора, тоже неверно.

Натансон — человек весьма осторожный, боевую деятельность признает лишь с изведанными практичными людьми и с большими денежными средствами, чего теперь в партии нет.

Аргунов считается лишь хорошим пропагандистом, террористом же он совершенно не является.

Что же касается до Савинкова, то о поручении ему организации боевого дела не может быть и речи, ибо его, наоборот, всячески вынуждают подать заявление о выходе из партии и, конечно, ни с какими предложениями к нему обращаться не будут, точно также, как и к Луканову, который известен как близкий друг Савинкова.

Курисько, бывший член боевой организации, может быть полезен как техник, но не имеет руки, да еще правой, и с такими приметами, конечно, на него никакой ответственной роли не возложат.

Сведения, что Натансон ездил в Швейцарию доставать деньги для боевой огранизации, не верны. Он действительно ездил в Лозанну в декабре два раза, но с целью навестить своего больного племянника. Никаких денег Натансон не получил…

Точно также представляется совершенно неправдоподобным, чтобы в Петербурге мог находиться боевой отряд, организованный Черновым, так как все лица, которых пригласить бы мог Чернов, находятся в настоящее время за границей. В России находится лишь София Бродская, но и та поехала по своим личным делам».

Так была опровергнута «липа» полковника фон Котена. В результате его резидентура была расформирована.

Загорская и Красильников оказались правы.

Незадолго до начала Первой мировой войны австрийский подданный Петр Францевич Загорский, супруг Марьи Алексеевны, игравший при ней подсобную роль, принял французское подданство и поступил во французскую армию. Некоторое время он был на Салоникском фронте, где сербские офицеры заподозрили его в шпионаже в пользу Австрии. Доказательств не нашлось, и его просто отправили во Францию.

Летом 1917 года чета Загорских отправилась отдыхать на Ривьеру, которая в те годы была местом пребывания многих социалистов-революционеров, в том числе Савинкова.

Там все кипело. Своей главной цели — свержения монархии — революционеры достигли. Требовалось решать, как жить дальше, какую республику создавать в России. Но Россия была далеко — за линиями фронтов, кое-кто рвался туда, кое-кто выжидал, кое-кто строил фантастические планы. Шли беспрерывные споры, разговоры стали еще откровеннее, чем в парижском салоне, многие похвалялись совершенными или несовершенными подвигами. Эх, дорого бы заплатили сейчас бывшие начальники за эти сведения!

Но теперь они никого не интересовали. Царская охранка была ликвидирована и, что самое страшное, в Петрограде работала созданная Временным правительством Чрезвычайная комиссия, которая изучала материалы охранки и выявляла ее агентов.

А вскоре и во Франции началось нечто подобное. Была создана комиссия из числа эмигрантов, которая получила доступ в святая святых российского посольства — кабинет резидента охранки Красильникова. Но списка действующих агентов так и не нашли; при более подробном изучении архивов удалось найти несколько бумаг, в которых имелись прямые или косвенные указания на настоящие фамилии секретных сотрудников, да и то либо «героев» давно прошедших времен, либо уже выброшенных за борт самим начальством за ненадобностью.

О действующей агентуре нашлись указания лишь в финансовых отчетах «Заграничной Агентуры», но и в них секретные сотрудники фигурировали лишь по кличкам. Именно из этих отчетов следовало, что «Шарни» был самым высокооплачиваемым сотрудником и получал деньги лично от Красильникова. Но кем был этот таинственный «Шарни», выяснилось лишь тогда, когда парижские материалы были сопоставлены с петроградскими.

Списки разоблаченной агентуры начали публиковать в петроградских газетах. В одном из списков и появилось имя Марьи Загорской.

Но вскоре публикация этих списков прекратилась. Более того, вернувшийся в Петроград Бурцев предложил включить бывших агентов охранки, по крайней мере тех, кто не замарал свои руки кровью, в новую «демократическую» разведку.

И хотя сам Бурцев не принял Октябрьской революции, стал ее противником и вскоре вновь оказался в эмиграции, глава ВЧК Дзержинский оценил его предложение.

После октября 1917 года работа Чрезвычайной комиссии была прекращена.

Самое интересное заключается в том, что оставшиеся и оказавшиеся во Франции эмигранты, противники Советской власти, не изгнали из своей среды бывших секретных сотрудников царской охранки и продолжали поддерживать с ними отношения.

Этим сумела воспользоваться молодая советская разведка. Во всяком случае, когда Савинков встал на путь активной борьбы с советской властью, в его окружении вновь появилась Марья Загорская. И хотя непосредственного участия в знаменитой операции «Синдикат-П» она не принимала, по некоторым, не до конца проверенным данным, ее информация о Савинкове и обстановке вокруг него помогала Артузову в принятии нужных решений.