Разведчицы и шпионки - 2

И ТАК БЫВАЛО. ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ РАЗВЕДЧИЦ

Многие разведчицы прожили долгую жизнь. За давностью лет их деяния перестали быть тайной за семью печатями: написано множество статей, очерков, даже книг, некоторые из них опубликовали собственные мемуары. Однако у каждой сохранились в памяти такие кусочки оперативной жизни, которые не вошли в эти официальные воспоминания, а если и вошли, то были такими яркими, что не грех вспомнить о них еще раз. За годы работы над книгой автор встречался с этими замечательными женщинами. Они делились пережитым, одни устно, другие в своих записях, стиль которых мне не хотелось менять (они написаны живо и с добрым юмором), и я привожу их практически без изменений, внося лишь некоторые поясняющие дополнения и сопровождая их краткими справками как о самих авторах, так и о тех людях, которых они упоминают.

Вспоминает Зинаида Николаевна Батраева.

«В 1942 году окончила восьмимесячную свердловскую межкраевую школу, готовившую впервые (я попала в первый набор, потом еще было несколько выпусков) женщин для разведывательной и контрразведывательной работы. С октября 1943-го по конец 1945 года вместе с мужем училась на курсах иноязыков при Высшей школе МГБ СССР. Там тоже нас обучали спецдисциплинам. Поэтому, находясь с мужем в командировке, я привлекалась к оперативной работе (а работала в резидентуре переводчицей). У меня на связи было несколько человек. Фактически я выполняла роль связника между основным оперработником и ценным агентом (он из соображений безопасности отказывался встречаться с мужчинами), который передавал мне пленки, а я передавала ему задания устно. Задания были большие, я заучивала и передавала ему на французском языке.

Некоторым передавала большие суммы денег.

Первая моя встреча (боевое крещение) была по паролю в большом кафе. Я знала, что агент, которому я должна была передать крупную сумму денег (он издавал газету) хромал на одну ногу. Я приехала минут на пятнадцать раньше и со своего места смотрела на входящих в кафе людей, поджидая хромавшего. За эти пятнадцать минут вошли четверо хромавших мужчин, но ни один из них ко мне не подошел. Лишь пятый мужчина, хромавший и опиравшийся на трость, сразу же узнал меня по моему русскому облику и с улыбкой подошел ко мне. (Я была с длинной косой, уложенной сзади в пучок, как носили тогда волосы многие русские женщины.) Я волновалась, впервые в жизни произнося пароль и ожидая ответа, хотя по доброй улыбке сразу поняла, что это именно тот человек, которого я ожидала. Неожиданностью было то, что за короткий период в кафе вошли пять хромавших мужчин, а для меня хромота была главной отличительной чертой агента, его особой приметой.

Так я начала встречаться и с другой агентурой. Надо сказать, что страха я не испытывала в этой моей работе никогда, интуитивно, видимо, надеясь, что ничего не должно со мной случиться, провала не должно быть.

В молодости я была очень эмоциональной, хотя вряд ли утратила эту черту и теперь. Эта эмоциональность меня иногда и подводила. У меня на связи была женщина, сын которой сидел в тюрьме в другой стране (приговорен был к двадцати годам). Попал он в тюрьму, выполняя наше задание, и просидел уже к тому времени лет тринадцать.

Мать его при встрече со мной все взывала к нашей совести, настойчиво требовала принятия мер к его освобождению, взывала к моим материнским чувствам, хотя от меня, разумеется, ничего не зависело. Когда она начинала плакать, вместе с ней плакала и я.

После одной из наиболее трогательных встреч мы с ней вышли из кафе, и я, забыв от сопереживания о маршруте, по которому обязательно должна была с ней идти, так как меня там должны были на расстоянии сопровождать два наших оперработника (за ней временами наблюдала местная контрразведка), я машинально пошла за ней, мы с ней прошли мимо тюрьмы, к которой, конечно, нам не следовало приближаться, а потом я получила взбучку от своих «охранников». Сын этой женщины отсидел в тюрьме все свои двадцать лет. К моему отъезду из страны он уже пробыл там восемнадцать лет и, к моему счастью, я передала ей от него письмо, где он уверял свою маму, что его вот-вот освободят. Все пять лет встречи мои с ней были для меня мучительны, так как я передавала бесконечные обещания его скорого освобождения. Она была умной революционеркой и говорила, что его заточение — кормушка для людей, через которых наша служба принимала меры к его освобождению, и они заинтересованы, чтобы он отбыл свой срок сполна. Так оно и вышло. Только через два года после моего отъезда домой его освободили».

Небольшое авторское дополнение.

Речь идет о Каридад Меркадер дель Рио, матери Рамона Лопеса, или Рамона Меркадера дель Рио, агента советской разведки, который за убийство Троцкого отбывал двадцатилетнее наказание в мексиканской тюрьме. Предпринимались неоднократные безуспешные попытки его освобождения. После отбытия наказания Рамон Лопес приехал в Москву, где стал первым (прижизненным) разведчиком — Героем Советского Союза. Умер на Кубе, похоронен в Москве.

«С одним ценным агентом я встречалась на безлюдных улочках после десяти-одиннадцати часов вечера, когда люди лишь выводят собак, а одинокие женщины, встречающиеся на улице, — проститутки.

В один из таких поздних вечеров я пришла к назначенному месту, увидела на противоположной стороне улицы (именно там, где он должен был ждать меня) моего объекта, с его обычным зонтом, в его темной широкополой шляпе, в темном, как обычно, плаще, поспешно пересекла дорогу и радостно подскочила к нему (у нас были с ним хорошие человеческие, а не только деловые отношения). Какой же меня охватил ужас, когда вместо дружеского приветствия я услышала: «Вам что, до такой степени не терпится?» Сказано было это резко, чужим голосом. Оказалось, что это вовсе не он, а какой-то человек, явно из криминогенной среды, ожидавший, видимо, своего сообщника, и появление проститутки вызвало у него явное раздражение.

Я прошептала: «Извините, я ошиблась», — и быстро зашагала от него подальше. Вот такое внешнее сходство было у него с нашим агентом. Сопровождавший меня на расстоянии наш оперработник тоже принял этого типа за нашего человека, который на этот раз так и не пришел в силу обстоятельств. На следующий день я встретилась с ним в шесть часов утра (так было заранее обусловлено) и рассказала ему об этой злополучной встрече с его двойником».

Супруги Галина Ивановна («Жанна») и Михаил Владимирович («Сеп») Федоровы прослужили во Внешней разведке более сорока лет. Половину этого срока действовали в нелегальных условиях, создав резидентуру связи в одной из западно-европейских стран. За время ее деятельности было проведено не менее трехсот конспиративных встреч, состоялось около двухсот радиосеансов с Москвой, в Центр переправлено примерно четыреста важных секретных материалов.

В уютной квартире Федоровых с котенком Ричи на коленях (он почему-то все время выбирал меня) я провел немало часов, слушая увлекательные рассказы, многие из которых вошли в книгу Г. и М. Федоровых «Будни разведки». А теперь слово Галине Ивановне о том, что не вошло в книгу:

«О своей работе во Внешней разведке мы с «Сепом» писать никогда не рисковали, сдерживал барьер строгой секретности. Но в конце 1989 года, когда развернулась шумная кампания против органов Государственной безопасности и, в частности, против Внешней разведки, и в нее, словно по взмаху дирижерской палочки, включились все средства массовой информации и. не стесняясь в выражениях, захлебываясь от восторга, преподносили общественности далекие от реальности подробности, вот тогда руководство службы Внешней разведки предложило нам написать очерк о нашей работе и жизни за рубежом. Откровенно, нас это очень озадачило. Что можно рассказать, если все покрыто грифом «Совершенно секретно»? Но нам сказали: «Опишите все, как было, то есть как работали, жили, только отдельные моменты, факты обыграйте и обезличьте. Сейчас такая книга как никогда необходима. Нас бьют, а вы защищайтесь». Итак, мы подумали, все взвесили и взялись за перо. В 1994 году книга под названием «Будни разведки» вышла в свет.

Книга примечательна тем, что она является одним из немногих произведений, написанным самими участниками работы разведки, принимавшими участие во многих оперативных операциях в послевоенный период, то есть в период «холодной войны». Хотелось рассказать в доступной форме о деятельности разведки, которая является жизненно важным звеном в структуре нашего государственного аппарата. Профессия разведчика, пожалуй, менее всего известна и понимают ее превратно, называя оскорбительно шпионажем. По этому поводу метко сказал президент США Д. Ф. Кеннеди, когда приехал в Лэнгли 28 ноября 1961 года, чтобы открыть новое здание штаб-квартиры ЦРУ и попрощаться с Даллесом как с его директором: «О ваших успехах нигде не говорят, а о ваших неудачах трубят повсюду. Ясно, что вы не можете говорить о тех операциях, которые идут хорошо, те же, которые идут плохо, обычно говорят сами за себя».

Меня часто спрашивают, правильно ли вообще, что женщин привлекают к делам разведки, и еще прямолинейнее — зачем они нужны разведке? Действительно, так уж сложилось, что разведывательная работа стала в основном мужской профессией. И если обратиться к прошлому, то заметим, что история сохранила имена в основном лишь мужчин, которые в той или иной степени проявили себя в делах разведки. О женщинах, к сожалению, написано досадно мало.

Общеизвестно, что женщина относится к слабому полу, но в то же время она обладает и другими качествами: обаянием, логикой мышления, мелкими женскими хитростями, терпением — и это дает ей право на участие в разведке.

Работа в разведке очень многогранна, и бывают задания, которые по той или иной причине удобнее и безопаснее выполнять женщине. Мне, например, неоднократно приходилось помимо прочего принимать участие в выполнении отдельных заданий, таких как отправка авиапочтой разведывательной корреспонденции из других городов. По существовавшим тогда в стране пребывания правилам авиаписьма в присутствии отправителя взвешивались работником почты и оплачивались в соответствии с ее весом. Операция, казалось бы, несложная. Однако и здесь необходимо было соблюдать осторожность и в дороге, и на почте, и в самом городе, ибо непредвиденные сюрпризы могли подстерегать в виде случайной встречи с какими-либо знакомыми, которые могли оказаться нежелательными свидетелями этой поездки. Вообще-то каждая операция — это постоянный риск, перенапряжение нервов.

В один из таких выездов в город Н., закончив дело, я на привокзальной площади лицом к лицу столкнулась с девушкой, с которой в свое время в одной группе в стране пребывания изучала иностранный язык. На ее липе читалось радостное удивление. Она мило и искренне улыбалась.

«Как некстати — подумала я. но деваться было некуда. Пришлось разыграть радость встречи и взять на себя инициативу разговора.

— Жозефина! Как я рада, так давно тебя не видела' Сколько раз вспоминала о тебе. Ты как-то неожиданно исчезла Как дела? Как складывается жизнь? — засыпала я ее вопросами. чтобы избежать встречных.

Выслушав ее внимательно. я извинилась:

— К сожалению. у меня мало времени, спешу на поезд.

— Простите за болтовню, но я так рада встрече с вами. Пожалуйста, вот мои адрес, навестите меня, как только у вас будет время. — с этими словами она вырвала листочек из записной книжки и, написав адрес и номер домашнего телефона, передала его мне.

Я с благодарностью приняла, н мы. пожав друг другу руки. дружески расстались. Пикантность ситуации состояла в том, что я в рабочее время оказалась одна и далеко от своего города. Тогда я и не могла подумать. что ее адрес сыграет в моей жизни определенную роль.

А случилось это при следующих обстоятельствах.

Для отправки срочной корреспонденции в Центр утренним поездом я вновь выехала в город Н. Устроившись поудобнее, погрузилась в чтение журналов и газет. Некоторое время спустя, оторвавшись от просмотра прессы, взглянула на часы. Стрелка показывала восемь. Ну что ж, — подумала я, — пора бы и позавтракать, и направилась в вагон-ресторан. В ресторане было многолюдно. Я присмотрелась и увидела только что освободившийся столик в углу. Едва заняла место, как появился с белоснежной салфеткой в левой руке услужливый официант со своим традиционным:

— Доброе утро, мадам. Чем могу служить?

Заказала легкий завтрак и стала присматриваться к посетителям. Вскоре к столику подошел мужчина с репортерской сумкой через плечо и с моего позволения сел напротив меня. Заказал только кофе. Мне он как-то сразу не понравился. Держался свободно, смело сверкая большими черными глазами то направо, то налево, как бы кого-то выискивая. По внешности он походил скорее всего на иранца, говорил быстро, с легким акцентом. Окинув меня наглым взглядом, он бесцеремонно начал ничего не значащий разговор. Я старалась меньше говорить и больше слушала, изучая его, изредка отвечала на его вопросы и замечания, но мнения своего не высказывала. Расплатившись с официантом, извинилась и покинула ресторан. Точно по расписанию поезд прибыл в город Н. Как и многие суетливые пассажиры, заспешила по своим делам.

На привокзальной площади в нерешительности остановилась, решая, сразу ли идти по маршруту проверки. В этот момент кто-то тихо подошел и негромко сказал:

— Извините, мадам, криминальная полиция. Прошу ваши документы.

Я резко обернулась и увидела перед собой мужчину средних лет со впалыми щеками на строгом лице и пронизывающим взглядом светло-голубых глаз.

— Вот как?! — только и смогла промолвить я.

— Пожалуйста, мадам, ваш документ, — повторил он снова свое требование, показывая мне какую-то книжечку, вынутую из бокового кармана пиджака.

— Что-нибудь случилось? — спросила я, пытаясь выиграть время, чтобы осознать ситуацию. Естественно, я волновалась, руки слегка дрожали и никак не могла найти в сумочке удостоверение личности. Под руку попадалось письмо, приготовленное для отправки, и это меня особенно беспокоило. Наконец передала ему удостоверение, которое он очень внимательно осмотрел.

— Мадам, вам необходимо пройти со мной в полицейский участок. Пожалуйста, здесь направо, совсем недалеко.

По дороге мы оба молчали. Мозг лихорадочно работал, стараясь понять, что произошло. Усилием воли приказывала себе собраться с мыслями, пробовала себя успокоить.

В приемной полицейского участка криминалист попросил меня подождать, естественно под присмотром дежурного по участку, молодого мужчины высокого роста, с большой шевелюрой рыжих волос на голове и веснушчатым лицом. Плавным движением руки он указал мне на стоящий возле стены стул. Я с любопытством стала рассматривать комнату и находящихся в ней пожилую женщину с мальчиком-подростком. Но вот вернулся криминалист и пригласил меня пройти с ним. Комната, в которую мы вошли, была квадратная. У единственного окна стоял стол, за которым сидел мужчина в штатском. У правой от входной двери стены был другой стол, поменьше размером, за который мне и предложили сесть. Вероятно, это был начальник, он как раз тщательно изучал мое удостоверение, сморщив при этом лоб и сдвинув густые пушистые брови так, что глаз совсем не было видно. Затем он откинулся на спинку стула и глухим голосом сказал:

— Извините, мадам, мы вынуждены были вас задержать для выяснения некоторых вопросов. Скажите, пожалуйста, откуда вы и что вас привело сюда.

— Я проживаю в городе Б., как об этом свидетельствует удостоверение. Приехала сюда навестить подругу, с которой одно время занималась на курсах иностранных языков в городе Б., — ответила я, стараясь вести себя как можно естественнее.

— Мадам, пожалуйста, назовите фамилию и имя вашей подруги, ее адрес и чем она занимается.

Я ответила на все вопросы строго по выработанной легенде, которая в какой-то степени отвечала действительности.

— Мадам, скажите, пожалуйста, что связывает вас с соседом по столу в вагоне-ресторане?

— О, с этим репортером? — естественно удивившись, сказала я. — Ничего меня с ним не связывает. Я его даже не знаю.

— Но вы сказали, что он репортер? — заметно оживившись, заметил он.

— Это я так решила, так как у него с собой была репортерская сумка.

— И все же, постарайтесь вспомнить, кто он? Где вы с ним познакомились? Как давно его знаете? О чем беседовали за столиком? — ставил он вопрос за вопросом, следя за моей реакцией.

Здесь я поняла, в чем причина моего задержания, и как-то сразу успокоилась. Отвечая на вопросы, рассказала все как было, что это случайно подсевший к столику человек, с которым незнакома и что его видела впервые… И далее добавила:

— По тому, как он крутил головой вправо и влево, у меня сложилось впечатление, что он кого-то высматривал. Очень сожалею, что не могу вам помочь, просто ничего не знаю.

— Хорошо, мадам… — он выдержал небольшую паузу и многозначительно добавил: — Пожалуйста, ваше удостоверение. Извините за беспокойство. Это долг службы, выяснить обстоятельства. До свидания, — с этими словами он встал из-за стола и проводил меня до двери.

Оказавшись на улице, я решила сразу же навестить мадемуазель Жозефину и тем самым подтвердить свои объяснения, почему я здесь, если бы криминалисты захотели проследить за моими действиями.

С букетом алых роз предстала перед дверью квартиры Жозефины. На звонок долго никто не отзывался, но вот послышалось старческое шарканье ног, и предо мной появилась пожилая женщина в пестром халате. Ее вид вызвал во мне чувство жалости. Болезненно бледное лицо, полуприкрытые глаза, сутулая фигура.

— Извините, мадам, мне бы хотелось видеть мадемуазель Жозефину, — начала я как можно мягче.

— Моей дочери сейчас нет дома. Она находится в отъезде и будет только через два дня, — хриплым голосом ответила женщина, придерживая халат рукой. — Извините, пожалуйста, мне очень нездоровится.

— О, это я прошу прощения за беспокойство. Может, вам нужна какая-либо помощь? Лекарство купить, например? — спросила я участливо.

— Нет, нет, благодарю вас, у меня все есть.

— Не откажите в любезности принять эти цветы для мадемуазель Жозефины и передать ей привет от подруги из города Б. (назвала свою фамилию). Очень сожалею, что не удалось с ней повидаться. До свидания, мадам. Желаю вам скорого выздоровления.

Женщина молча кивнула головой в знак благодарности и бесшумно закрыла дверь.

Выйдя на улицу, я осторожно осмотрелась и направилась по проверочному маршруту. Проанализировала случившееся и пришла к выводу, что все идет нормально. Только после этого зашла на почту, отправила корреспонденцию и вернулась домой.

Нам нередко задают вопрос, неужели мы во всех случаях жизни использовали только иностранные языки, на каком языке мы, русские люди, думали? Отвечаем твердо — на иностранном, местном национальном языке. Большей частью нам верят на слово, но иногда сомневаются. И действительно, не так просто доказать правоту подобного утверждения. Как его достоверно проверить? Подтверждение для нас самих состоялось при довольно-таки беспокойных обстоятельствах.

У меня неожиданно появилась боль в правом боку. Врач поставил диагноз: аппендицит — и настаивал на операции. Делать ее нужно было под общим наркозом, что нас серьезно беспокоило. Как быть? Волновала не столько сама операция, врачи там опытные, сколько мое поведение при выходе из-под наркоза: не заговорю ли я на русском языке? Всеми силами убеждала себя, что мой мозг уже полностью перестроился, и мышление теперь протекает на местном языке. Объективно проверить себя не было никакой возможности, или, может быть, мы просто не знали, как это сделать.

Хирург, католик по вероисповеданию, направил меня в больницу, находящуюся под покровительством католической церкви, где он и практиковал. Мне, как «католичке», пришлось соблюдать там все религиозные обряды и ритуалы: посещать утреннюю и вечернюю молитвы в часовне при больнице, делать денежные пожертвования, исповедоваться перед операцией. Наступил назначенный день, меня повезли в операционную…

Я стала просыпаться от легких хлопков медсестры по щекам, и первое, что произнесла на местном языке, находясь еще в полубессознательном состоянии: «Где мои очки? Без них я плохо вижу». Как видно, все прошло благополучно, раз ни медсестра, ни соседка по палате ничего необычного в моем поведении не заметили.

В первое же воскресенье после операции сестры-монашенки подготовили меня к приходу кюре. Предстоял молебен благодарения Богу за успешный исход операции. Меня накрыли белой простыней, на грудь положили молитвенник, а на тумбочку при кровати поставили зажженную свечу. Такая церемония для меня была впервые в жизни. Кюре степенно вошел в палату и, шелестя своей длинной рясой, плавным шагом направился к кровати. Он поинтересовался моим самочувствием, а затем тихо начал читать молитву. По окончании осенил меня крестом со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!» — и поднес к губам крест для целования. Окончив процедуру, он спросил, нет ли у меня каких-либо просьб, пожеланий. Ответила: «Нет» и поблагодарила, а после его ухода облегченно вздохнула.

Иностранный язык настолько прочно вошел в нас, что по возвращении на Родину мы еще долго испытывали затруднения в общении на нашем истинно родном языке.

Не соглашусь с Юлианом Семеновым, у которого Штирлиц утверждал, что русская женщина, выдающая себя за иностранку (речь шла о радистке Кэт), при родах будет кричать на родном языке. Почему? Разведчица в этом случае наверняка кричала бы «как надо». Лично мне такие примеры известны.

Порой происходили случаи, которые невозможно было учесть ни на каких занятиях при подготовке. Как-то, вернувшись домой после проведения тайниковой операции, я приступила к обработке полученного из Центра материала, с которым «Сеп» по возвращении домой мог бы сразу ознакомиться. Мы строго придерживались правила не хранить материалы у себя дома, а после прочтения сразу же уничтожать. В квартире, да и вообще вокруг (мы жили на окраине города) было безлюдно и спокойно. Усевшись за стол спиной к двери, я с головой ушла в работу — расшифровку пленки — и внимательно вникала в содержание сообщения. Но вдруг мертвая тишина, царившая вокруг, нарушилась громким выстрелом, который раздался где-то сзади меня… в прихожей, на кухне, в ванной?.. От неожиданности я вздрогнула — что бы это могло быть? Затем встала, осмотрелась, осторожно, как говорится по-кошачьи, двинулась в сторону, откуда послышался столь таинственный выстрел. На кухне, в прихожей, в ванной — все спокойно. Оконные стекла не повреждены. Выглянула в окно на улицу — тихо, спокойно.

«Не галлюцинация ли у меня? — подумала я. — Нет, не может этого быть. Я же точно слышала выстрел. Вот так загадка!»

По возвращении «Сепа» я рассказала ему со всеми подробностями о результатах проведения тайниковой операции. Он ознакомился с содержанием сообщения из Центра, и только после уничтожения его я сообщила «Сепу» о выстреле. Он задумался, уточнил, точно ли я слышала выстрел, уверена ли я в этом. Я твердо стояла на своем.

— А может быть, это галлюцинация? — И тут же сам ответил: — Да нет. ты этим недугом не страдаешь.

Удрученная, пошла на кухню накрывать стол для ужина. Открыв дверцу холодильника, удивленно отпрянула назад, ибо на меня неожиданно брызнула пенистая жидкость (холодильник у нас был тогда маленький, стенной).

— Скорей, скорей! — крикнула я «Сепу», не приходя еще в себя от изумления. — Вот тебе и разгадка причины выстрела!

Мы оба весело рассмеялись, и инцидент был исчерпан допитием остатков шампанского. И сейчас мы вспоминаем об этом эпизоде с улыбкой.

В июле 1990 года в телепрограмме «На службе Отечеству» мы выступали по центральному телевидению. Коротко рассказали о себе, о своей зарубежной командировке. Насколько нам известно, многими это выступление было воспринято с интересом. Нас даже узнавали на улице, высказывали немало добрых слов и теплых пожеланий. Признаться, я всегда испытывала некоторое волнение в ожидании, что скажут женщины о моей профессии, которые узнавали меня на улице, в магазинах и т. д. И действительно, одни одобряли мой выбор, восхищались мужеством решиться на такую опасную и трудную работу. Некоторые были равнодушны, а были и такие, которые отрицательно отнеслись к моему выбору профессии и даже жалели меня.

Однажды на улице ко мне подошла женщина и спросила:

— Это вас вчера показывали по центральному телевидению? Я вас сразу узнала.

— Да, вы не ошиблись, — ответила я несколько смущенно, ибо не люблю быть на виду. — У вас хорошая зрительная память.

Женщина с удовольствием поделилась, что передача ей понравилась и она с большим интересом посмотрела ее с начала до конца. Она также высказала мнение, что разведка — работа не для женщины, ибо слишком опасная, тяжелая, нервная. Что касается ее, то она бы никогда не согласилась принимать участие в разведывательной работе. Выразила сожаление по поводу отсутствия у нас детей и что она нашему бездетному одиночеству очень сочувствует. Рассказала о своей семье, о своей профессии архитектора, и ей очень нравится в этой области трудиться и т. д. Наконец я ее прервала:

— Вы знаете, у каждого человека в жизни своя судьба. Вам нравится своя профессия, а мне — своя. Кто из нас прав?

Мы попрощались. Все это вполне понятно: сколько людей, столько мнений.

Что касается меня, то я никогда не жалела и не жалею, что всю свою жизнь посвятила разведке и, честно признаюсь, горжусь, что волею судьбы стала разведчицей».

Пишу об этом случае не потому, что о нем никто не знает, скорее всего, он известен всем, кто хоть немного интересуется разведкой и ее историей. Но не могу и умолчать о нем, ибо именно встреча с непосредственной «виновницей» этого события, ее рассказ и натолкнули меня на мысль о том, что только женщины обладают многими бесценными для разведки качествами. Тогда же и родилась у меня идея собирать материалы о женщинах-разведчицах.

Вскоре после начала войны американцы начали работу над созданием атомной бомбы. Административным руководителем «Проекта Манхэттен» стал генерал Лесли Ричард Гровс, в задачи которого входило, между прочим, «…предотвратить попадание в руки к немцам сведений о секретной программе… и сохранить в тайне от русских открытия и детали наших проектов и заводов…» И это несмотря на наличие между союзниками подписанного в 1942 году соглашения об обмене секретной технологической информацией. Гровс сумел создать такую систему безопасности, которая, по его собственному утверждению, «не позволяла даже мыши проникнуть за стены особо охраняемого объекта Лос-Аламос».

Ну, мыши, может быть, там и действительно не шастали, но советская разведка имела в Лос-Аламосе надежных агентов, настолько хорошо законспирированных, что имена некоторых из них и сейчас, почти шестьдесят лет спустя, хранятся в тайне.

Самая трудная задача нью-йоркской резидентуры состояла в организации связи с этими агентами. В качестве одного из связников и выступала тридцатилетняя Леонтина Тереза Пэтке, полька, родившаяся в США, жена Мориса Коэна, советского агента. Оба впоследствии стали известны как супруги Елена и Питер Крогеры, арестованные в Англии по делу «Бена» — Гордона Лонсдейла, он же Конон Молодый. Они были осуждены на длительный тюремный срок и обменены затем на английского разведчика.

Но все это будет много позже.

А тогда, летом 1943 года, в Сандиа, предместье города Альбукерка, недалеко от Лос-Аламоса, приехала для лечения горла молодая симпатичная женщина. В ближайшее воскресенье направилась на встречу с агентом, но тот не явился. Так повторилось три раза. На четвертый она решила, что если и на этот раз агент не придет, она вынуждена будет возвращаться в Нью-Йорк.

Рассчиталась в пансионате, собрала вещи, сдала их на вокзале в камеру хранения и отправилась к месту встречи.

И… вот оно, счастье! Агент появился с предусмотренной желтой сумкой и торчащим из нее хвостом рыбы. Но… от радости она забыла слова пароля. Оба пережили страшные минуты, бледнели, краснели, обливались потом. Наконец, сознание у нее прояснилось, и слова пароля нашлись.

Агент, имя которого так и осталось неизвестным, передал Леонтине пачку листов бумаги, которую она положила в сумочку, и они расстались навсегда.

Поезд уходил через час. Она немного погуляла по городу, проверяясь. За ней никто не следил. Но когда вышла на перрон, облилась холодным потом: перед входом в каждый вагон стояли полицейские, которые дотошно проверяли документы пассажиров и содержимое их сумок и багажа.

Что делать? Направиться к поезду — значит саму себя посадить на электрический стул. Попытаться бежать? Заметят. Вернуться в пансионат? Вызовет подозрение. Зайти в туалет и уничтожить бумаги? Но их много. Клочки не утонут, она погубит не только себя, но и агента, и дело. Пройти в здание вокзала, посидеть в прохладном буфете за бутылкой кока-колы и сделать вид, что опоздала на поезд. Но что это даст? И завтра, и послезавтра будут те же полицейские. А впрочем!..

Эврика! Она действительно «опоздает» на поезд. Но не совсем. Прибежит в последнюю минуту, когда у полицейских не останется времени для тщательного досмотра вещей. Изобразит потерю билета и его лихорадочные поиски… Сказано — сделано. Зашла в туалет, билет заложила как закладку в книжку, из коробки с клинексами выбросила несколько пакетов и на их место уложила опасные бумаги.

…За три минуты до свистка кондуктора молоденькая, хрупкая женщина с кожаным чемоданом, сумкой, ридикюлем и коробкой с клинексами появилась на перроне и подбежала к своему вагону. Но не тут-то было, двое полицейских преградили ей дорогу.

— Откройте сумку и чемодан и давайте ваши документы.

Она распахнула чемодан и протянула врачебное заключение о необходимости лечения горла.

— А зачем все это? — спокойно полюбопытствовала она.

— Мы проверяем, нет ли у вас информационных материалов и предметов, запрещенных для вывоза из этой зоны.

— Боже мой! Разве что проспекты отелей и пансионатов, — смеясь воскликнула она. Присев и подтянув юбку так, что обнажились колени, стала помогать молодому полицейскому перебирать вещички в чемодане. Тот «клюнул» и с похотливым любопытством стал посматривать на пассажирку.

— А где ваш билет? — спросил второй полицейский, закончив разглядывать заключение врачей.

Леонтина чувствовала себя уже увереннее, вывернула весь чемодан на перрон и стала быстро перетряхивать все предметы «в поисках» билета.

— Куда-то запропастился, а ведь только что был перед глазами, — она разыгрывала фиктивное беспокойство, в то время как истинное овладело ею настолько. что она чувствовала: еще немного, и она не выдержит. Страх и смятение уже начали проникать в ее душу. Она стала суетливо раскрывать «молнию» в сумочке, рванула застежку, и «молнию» заело. А вторая рука, как назло, занята коробкой с клинексами. И тут мелькнула мысль: «Отдам-ка я ее подержать этому молодому». Так и поступила. Полицейский был смущен, но ему пришлось взять коробку с принадлежностями дамского туалета. И вдруг… стал открывать ее. Тогда она сунула ему сумочку. Он отвлекся, начав копаться в косметике и сказал пару комплиментов о качестве ее духов.

И в этот момент раздался сигнал об отправлении поезда. Пожилой полицейский бросал вещи в чемодан и в последний момент увидел билет, заложенный в книгу.

— Какая же вы рассеянная, мисс! Скорее садитесь в вагон.

— О, как я вам признательна, — со всей возможной искренностью произнесла Леонтина, поднимаясь в вагон и думая о судьбе коробки с документами. Полицейский вроде и не собирался возвращать ее. «Неужели он заподозрил что-то?» — в страхе думала она, продолжая сохранять на лице легкомысленную улыбку игривой девицы. «Может быть, он специально держит ее, чтобы проверить, как я буду реагировать?» Мелькнула мысль: когда поезд тронется, выскочить из вагона, выхватить коробку и снова вскочить в тамбур. Но это совсем загубит все дело.

Состав двинулся. «Это катастрофа», — успела подумать Леонтина.

Но в этот момент старший полицейский выхватил у другого коробку с клинексами и, догнав вагон, протянул ее Леонтине.

— Мисс! Мисс! Вы забыли свои салфеточки! Какая рассеянная! — повторил он.

Она даже не смогла поблагодарить толстяка. Ах, знал бы он, какую карьеру он только что держал в руках и упустил!

Сев в купе и прижав коробку к животу, она, как ей казалось, на какое-то время потеряла сознание. А может быть, просто провалилась в мгновенный глубокий сон. Это была естественная реакция на все пережитое…

Материалы оказались ценнейшими. Их немедленно переправили в Москву, где они сразу же легли на стол И. В. Курчатова.

Это лишь один эпизод из многотрудной жизни Леонтины Коэн. Она стала единственной разведчицей в истории, в честь которой в 1998 году в России выпущена почтовая марка с ее портретом. Она же стала первой женщиной — Героем Российской Федерации.

Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина вряд ли нуждается в представлении. Пожалуй, она наиболее известная советская разведчица. Написано много о ней, большим тиражом вышли ее мемуары «Теперь я могу сказать правду». Мне довелось познакомиться с ней, когда она уже была тяжело больна, не вставала с постели, но лицо сохраняло прежние прекрасные черты, ум был светлым, а память великолепной. Она рассказывапа о том, как в 1921 году служила красноармейцем в батальоне ВЧК, потом в штабе Частей особого назначения (ЧОН), на комсомольской работе, а с 1929 года — в подразделениях внешней разведки: в Харбине, Латвии, Германии, Финляндии, Швеции. Она вела вербовочные разработки, поддерживала связи с агентурой, получала ценную политическую и контрразведывательную информацию, участвовала в важных разведывательных и политических операциях, таких, например, как вывод Финляндии из войны с Советским Союзом и объявление ею войны Германии. В годы Великой Отечественной войны до отъезда в Швецию занималась подбором и подготовкой разведывательных групп в тылу врага.

А когда перешла к литературному труду, ее книги только за период с 1962 по 1980 год вышли в свет умопомрачительным тиражом в двадцать один миллион шестьсот сорок две тысячи экземпляров!

Ей пришлось встречаться и работать за рубежом с самыми разными людьми: премьер-министрами, министрами, генералами, учеными, писателями, людьми необыкновенных судеб. Одним из последних и был человек, эпизод о котором с горьким юмором рассказала Зоя Ивановна.

Само его имя, Степан Петриченко, может много сказать знатокам и любителям отечественной истории. Именно он 1 марта 1921 года возглавил знаменитый Кронштадтский мятеж. Он не был ни политическим деятелем, ни офицером. Его, простого писаря линкора «Петропавловск», подняла на гребень волны матросская вольница. Как он сам вспоминал впоследствии: «Кронштадтское восстание свалилось на мою голову против моей доброй воли или желания. Я не был ни душой, ни телом в подготовке этого восстания… А участие я принял опять-таки потому, что слишком близко принимал к сердцу все нужды тружеников и всегда готов был положить свою голову за интересы трудящихся».

Дальше все пошло по сценарию брошенной когда-то фразы:

Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе.

После подавления Кронштадтского мятежа Петриченко с тысячами других матросов по льду перешел в Финляндию. Начались эмигрантские мытарства. Он не мог вернуться на родину, так как амнистия на него не распространялась. Волей-неволей ему пришлось иметь дело с активными врагами советской власти — Савинковым, Чайковским, Врангелем. Из общения с ними он сделал вывод, что это не те люди, которые «принимают к сердцу нужды тружеников», и отошел от них.

К 1927 году у него созрело решение: он готов понести любое наказание, но должен вернуться в свою страну. Его визит в советское консульство не прошел не замеченным в Москве. Председатель ОГПУ Ягода доложил о нем лично Сталину. В результате Петриченко было предложено «заработать право на возвращение». Так Степан Максимович Петриченко стал активным агентом внешней разведки.

Когда Воскресенская прибыла в Финляндию, она в числе прочих агентов приняла на связь и Петриченко.

— Работать с ним было интересно, — вспоминала Зоя Ивановна. — Он всегда оставался личностью. Никогда не юлил, не лебезил, говорил то, что думает и не давал невыполнимых обещаний. «Можешь», — спрашиваю (мы с ним были то на «вы», то на «ты») узнать то-то и то-то?» Задумается, потрет переносицу, такая привычка у него была, и выдавит: «Нет, Зоя Ивановна, не просите. Нет у меня выхода на этих людей». Потом подумает еще немного и вдруг к концу разговора, когда мы уже перешли на другую тему, скажет: «А знаете, попробую. Есть у меня одна мыслишка» — и засмеется. В общем, через него поступала неплохая информация о деятельности белоэмигрантских групп, сведения о финской разведке и контрразведке.

Встречаться с ним было приятно, на явки никогда не опаздывал, приходил подтянутый, в хорошем настроении, всегда с какой-нибудь незамысловатой матросской шуткой.

Наступил 1937 год. Из Москвы доносились тревожные вести: то одного, то другого разведчика отзывали, арестовывали, объявляли врагом народа, некоторые просто пропадали без вести. Мы сами жили как на вулкане и, не зная за собой никакой вины, ждали, что и под нами разверзнется земля.

Как-то ранним зимним вечером, а в Финляндии зимой уже в три часа вечер, я направилась на встречу со Степаном. Оставив машину, углубилась в лесопарк. Снега в ту зиму навалило невиданно много, но финны оказались верны себе: все дорожки были тщательно убраны, зато по сторонам выросли такие сугробы, что, казалось, будто идешь по снежному коридору.

Парк был совершенно безлюден. По аллее я шла одна. Но вот невдалеке от назначенного места я увидела впереди знакомую фигуру Петриченко. Да, как будто он. Но идет как-то странно, вроде бы пьяный. Он никогда не являлся на встречу даже немного выпивши, что же могло стрястись?

Но вот он поравнялся со мной. Даже в полумраке я увидела, как сверкают ненавистью его глаза. Он был совершенно взбешен.

— Ты… Ты… — повторял он. — Я сейчас убью, задушу тебя, как суку, и закопаю в этот сугроб. До весны никто не отыщет! — Он стал подступать ко мне с явно агрессивными намерениями.

Я испугалась не на шутку, хотя показывать этого было нельзя. А что делать? Кричать? Звать на помощь? Но, во-первых, никто не услышит, а, во-вторых, дико и нелепо просить у финской полиции защиты от собственного агента.

— Что случилось, Степан? — я пыталась говорить спокойно и даже шутить. — Чем я тебя обидела, такого большого такая маленькая женщина?

— Ты… Вы… Все вы, гады, заодно! Нет мне веры вам больше! Убью тебя, хоть одной меньше будет.

Я решила представить дело так, будто считаю, что его гнев вызван романтической историей, хотя понимала, что речь идет о чем-то другом.

— Тебя что, какая-нибудь женщина обидела? Так причем же здесь я?

Он как-то дико посмотрел на меня и вдруг горько усмехнулся:

— Дура ты! Причем тут баба? Вот здесь горит у меня, — он постучал себя в грудь и воскликнул: — Что вы творите? Кого судите? Кого расстреливаете? Ты сегодня газету читала? — он вытащил из кармана эмигрантский листок и почти ткнул им мне в нос. — Читала? Кого судят? Врагов народа? Каких врагов? Истинных борцов за идеалы, людей, которые делали революцию и остались верны ей! Что ты можешь сказать на это?

А что я могла сказать? Я сама чувствовала, что происходит что-то не то. Если мои друзья-разведчики, честнейшие люди, объявляются врагами народа, почему не может быть того же и здесь, на этих процессах?

— Но ведь процессы открытые. На них присутствуют прокурор, адвокаты, журналисты, — попыталась оправдать я то, что происходит в Москве.

— Ха-ха! — деланно засмеялся Петриченко. — Что ты, не знаешь, как такие дела делаются? Дай мне на пару дней любого героя, и он признается, что собирался убить Папу Римского или что он сам римский папа. В общем, все, баста! Убивать я тебя не буду.

Русский моряк руки о бабу марать не станет. Но и работать с вами отказываюсь.

Я почувствовала себя спокойнее: «Раз убивать не собирается, будем говорить».

— Степан, — начала я, — давай вместе разбираться.

— Ну, давай, — нехотя согласился он.

Это уже была победа.

Часа полтора мы с ним проговорили. Теперь-то можно признаться, что я в этом разговоре не могла занимать по всем вопросам твердокаменную позицию. Кое в чем с ним пришлось соглашаться. Да и трудно было не согласиться. В общем, удалось мне убедить его продолжить работу с нами — если не на тех, кто судит, то на Россию.

— И как он работал? — поинтересовался я.

— Со мной хорошо, добросовестно. После меня с другим сотрудником тоже. В начале 1941 года от него поступило несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР. Потом еще несколько важных сообщений. Последнее о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически приведение их в полную мобилизационную готовность.

— А что же случилось с ним дальше?

— Больше я о нем ничего не слышала.

Автору удалось узнать дальнейшую судьбу Петриченко. Я поделился этим с Зоей Ивановной.

После начала войны 1941 года финны посадили его в тюрьму. Освободили лишь после выхода Финляндии из войны в 1944 году и передали в органы контрразведки Красной Армии, а в 1945 году за связь с белогвардейскими организациями он был осужден на десять лет и умер в лагере. Тот факт, что связь с белогвардейцами он поддерживал по заданию разведки, в следственных материалах не отражен. Дело его, между прочим, вел следователь Рюмин, ставший потом печально знаменитым в связи с «делом врачей» и расстрелянный в 1953 году.

Степан Максимович Петриченко был полностью реабилитирован посмертно.

Выслушав меня, Зоя Ивановна покачала головой.

— Вот она, судьба, — тихо и горестно вздохнула она.

Сценарий Юлиана Семенова к «Семнадцати мгновениям весны» был «неиграбельным» для актеров. И Татьяне Лиозновой пришлось переписывать все заново.

— Если бы не она, роль моей русской радистки могла бы стать патриотической клюквой, — вспоминает Екатерина Градова, исполнительница роли радистки Кэтрин Кинн. — А она мне говорила: «Никакой Героини! Никакой Разведчицы! Ты должна быть растерянной, в какие-то моменты обалдевшей русской Катей, бесконечно преданной делу, патриотичной, но не лицемерной».

Для того чтобы придать фильму достоверность, Лиозновой понадобилась встреча с прототипом радистки Кэт. Она обратилась к руководству Внешней разведки. После некоторого раздумья там вспомнили, что есть женщина, разведчица, действительно родившая за границей даже не одного, а двух детей.

И Татьяну Михайловну Лиознову познакомили с Анной Федоровной Филоненко-Камаевой.

К сожалению, о ней приходится писать в разделе, где даются только отдельные эпизоды из жизни разведчиц. Она заслуживает гораздо большего. Но… Неумолимые правила конспирации позволяют лишь конспективно изложить обстоятельства ее жизни и тем более разведывательной работы.

Анна Камаева родилась в Москве в 1918 году. После учебы попала на работу в Иностранный отдел НКВД, где вела оперативные дела нелегалов. Когда грянула война, Анну включили в состав особой группы при Наркоме внутренних дел. В задачу группы входила подготовка подполья в Москве на случай ее захвата противником, а также организация покушения на Гитлера и других фашистских главарей, если они задумают посетить захваченную Москву. С этой целью в глубокой тайне проводилось минирование тех объектов, которые мог бы «навестить» Гитлер, в частности. Кремля и Большого театра. Некоторое время Анна работала под руководством генерала Павла Судоплатова. С 1944 по 1946 год вместе с Каридад дель Рио Меркадер готовила операцию по вооруженному нападению на тюрьму в Мексике для освобождения ее сына Рамона Меркадера. ликвидировавшего Троцкого. Но акция была отменена.

Как раз в это время Анна встретила и полюбила Михаила Филоненко, замечательного разведчика, совершившего во время войны немало подвигов в тылу врага, в том числе в оккупированном немцами Киеве, где он был одним из руководителей спецрезидентуры «Олимп». Анна и Михаил, уже как муж и жена, составили оперативную пару нелегалов, которая с 1947 по 1951 год занималась подготовкой к спецкомандировкс в Латинскую Америку — документальным оформлением легенды биографии, изучением и совершенствованием нескольких иностранных языков. Подготовку организовали столь глубоко и тщательно, что даже со своим маленьким ребенком они говорили только на испанском языке. Сыну предстояло ехать за рубеж вместе с ними и быть подтверждением одной из позиций их легендированной биографии.

В пургу, ноябрьской ночью 1951 года, когда Анна уже ждала второго ребенка и до родов оставалось несколько недель, супруги с сынишкой через специально подготовленное для них «окно» нелегально перешли советско-китайскую границу. В Харбине прошли первую, самую трудную и опасную, стадию легализации. Там же у них родился второй ребенок. Проблем с языком пока не было, так как они все еще числились «русскими».

Из Харбина направились в один из портовых городов Китая, где отработали и документально закрепили легенду, способную выдержать любую проверку. Теперь они уже — семья иностранцев-предпринимателей. В этом качестве в середине 50-х годов прибыли в Латинскую Америку.

Михаил оказался весьма удачливым бизнесменом.

Уже через год фирма не только окупила все расходы разведки на вывод нелегалов, но стала приносить доход. Помимо успехов в бизнесе, он заводит связи в среде крупных правительственных чиновников, военных, дипломатов. Более того, успешно проникает в окружение президента Бразилии Кубичека. Среди его друзей парагвайский диктатор Стресснер, военный министр Бразилии Энрикое Тейшера Лотт, писатель Жоржи Амаду, архитектор Оскар Нимейер и множество других известных лиц.

Все это давало беспрецедентную возможность получения ценной экономической и политической информации.

После вызванного предательством ареста в США Рудольфа Абеля Центр принял дополнительные меры безопасности. С учетом важности поступающей от Филоненко информации было решено прекратить с его резидентурой контакты через тайники и связных и перейти полностью на радиосвязь.

Анне вручается новейшая коротковолновая быстродействующая радиостанция. Она начинает работу, но мощности рации для связи с Москвой не хватает. Тогда в состав советской китобойной флотилии, ведущей промысел у берегов Антарктиды, включается судно с узлом спецсвязи, который служит ретранслятором для радиосвязи с Центром.

Радистка немало времени проводит за шифровкой и дешифровкой, приемом и передачей радиограмм. А в это время в ней уже бьется сердечко третьего ребенка, которого предстоит родить в местной больнице.

Михаил и Анна обеспокоены: она помнит, какими мучительными были первые роды.

— Кричи, деточка, кричи громче, тебе легче будет, — советовал тогда врач-акушер, и Анна кричала, кричала во весь голос, звала: «Ой, мама, мамочка!» и чуть ли не теряла сознание от боли.

— Боюсь, и сейчас так же будет, — жаловалась она Михаилу. — Мне сказали, что ребенок крупный. И я снова начну кричать и звать маму-мамочку по-русски.

— Да-а, — протянул Михаил. Как и большинство мужчин, в этих женских делах он чувствовал себя растерянным. — А, может быть, ты как-нибудь отрепетируешь? Затвердишь по-испански то, что надо кричать в этих случаях.

— Да, тут затвердишь! Знал бы ты, что это такое. Эх, хоть бы одному мужчине родить!

— Но сейчас разрабатываются методы обезболивания, наркоза, — пытался успокоить жену Михаил.

— Конечно, наркоз облегчит дело, но, во-первых, он вреден и для меня, и для ребенка, а, во-вторых, при выходе из наркоза я все равно могу что-нибудь ляпнуть не то… Ладно, — помолчав, твердо сказала Анна. — Буду репетировать. Схожу на рынок, послушаю, как местные тетки ругаются и что говорят при этом.

…Роды прошли вполне благополучно. Михаил сидел в соседней комнате и слышал, как Анна кричала и использовала не самую изысканную лексику «местных теток».

Обо всем этом Анна, теперь уже с шутками, рассказала Татьяне Лиозновой.

О том, как прошли роды у радистки Кэт, мы все отлично помним.

Работа резидентуры шла успешно, но перегрузки сказались. У Михаила Филоненко случился обширный инфаркт. Разведчикам пришлось возвращаться на Родину. Резидентура была передана в надежные руки, работа с агентами продолжалась, и ни один из них так никогда и не был разоблачен.

Анна Федоровна Филоненко-Камаева менее двух месяцев не дожила до двадцатипятилетия премьеры самого знаменитого фильма нашего времени и скончалась 18 июня 1998 года.

В начале февраля 1972 года нескольких сотрудников нью-йоркской резидентуры пригласил офицер безопасности.

— Если у вас нет неотложных дел, то по указанию резидента на сегодняшний вечер поступаете в мое распоряжение. В Союз должна вылететь пара наших нелегалов с двумя детьми. Они из Вашингтона проедут прямо в аэропорт Кеннеди. Их, конечно, будут сопровождать сотрудники консульства, но во избежание провокаций, желательно, чтобы и мы были рядом.

Приехав в аэропорт, прошли в зал ожидания. Вскоре появилась группа людей, в которых сразу узнали своих и среди них красивую молодую пару с двумя ребятишками. Имен и фамилий этой пары тогда не знали, и только сейчас, двадцать семь лет спустя, я сижу рядом с женщиной, такой же миловидной, как и тогда.

— Лариса Васильевна, так как же все случилось? Как лично вы со своими детишками пережили всю эту драму?

— Вообще-то муж все хорошо описал в книге «Явка в Копенгагене». Я просто немного добавлю о своих переживаниях.

Летом 1970 года я побывала на Родине. После трех лет разлуки навестила больную маму, а затем, как обычно, встречи с руководством, отработка новых более совершенных средств связи, новые явки и пароли. Мы уже готовились перебазироваться из Аргентины в США, так что нам было о чем поговорить.

Накануне отъезда из Москвы — прощальный обед на конспиративной квартире недалеко от Даниловского монастыря. Шеф поздравил меня с присвоением воинского звания лейтенанта, поднял рюмку с коньяком и готовился сказать тост, как вдруг в окно ворвались звуки похоронного марша: кого-то хоронили.

У шефа дрогнула рука, капли коньяка упали на скатерть.

— Эх, некстати, — сказал он. — Но мы же не суеверны!

— Конечно, нет! — бодро откликнулась я, а у самой кошки заскребли на сердце. «Неужели с детишками что-нибудь случилось?»

Уезжая из Буэнос-Айреса, я оставила их на попечение няни, и теперь предчувствие беды, закравшееся в душу, уже не покидало меня.

Волей-неволей я вспомнила и другой случай, вызвавший во мне подобное предчувствие Это было в 1967 году, в Копенгагене, когда мы ехали домой в отпуск. Там у нас произошла встреча со связником. Он взял наши подлинные документы, выдав взамен матросские книжки, подвез в район порта, даже немного поиграл с нашей двухлетней дочкой, назвав ее «девочкой-нелегалкой». но она вырвалась от него.

А когда он ушел, вдруг и дочка исчезла. Вот так, прямо среди бела дня, на людной площади, на секунду оторвавшись от моей руки, словно растворилась в толпе. Вы можете понять чувство матери?! Муж бросился искать ее, бегал как сумасшедший по площади, заглядывал во все углы, и вдруг видим: через площадь со стороны здания порта идет улыбающийся полицейский и ведет нашу ненаглядную дочурку, целую и неврецимую.

Надо бы радоваться, а я посчитала этот случай дурной приметой. И не ошиблась. Связником оказался Олег Гордиевский, изменник и предатель, который выдал нас, и из-за которого случились все несчастья нашей жизни. Может быть, это покажется странным, но я почему-то думаю, что наша дочурка какой-то детской интуицией определила подлую душонку этою человека, почему и вырывалась от него, а в результате убежала и от нас.

После моего возвращения из Москвы прошло три недели. 9 октября 1970 года я ходила на курсы журналистики, мне не понравились два человека, стоявшие напротив нашего подъезда. Они показались мне сотрудниками службы наружного наблюдения. Вернулась, стала готовить обед. Младшая дочка спала старшая играла, сидя на ковре. Она недавно переболела ветрянкой, все лицо было еще в красных пятнах.

Пришел муж, я рассказала ему о своих подозрениях. После обеда он стал собирать чемодан для поездки в Чили. Наступал вечер. Младшая дочь, покушав, опять заснула, старшая смотрела по телевизору мультики. Мы только что приняли радиограмму из Центра и сразу после ужина собирались ее расшифровывать. Перед ужином муж отправился в ванную.

Раздался звонок в дверь.

— Кто там? — спросила я.

— Это я, консьерж, — ответил знакомый мужской голос. — Откройте, пожалуйста.

Я отворила дверь, и в комнату ворвалась толпа решительных молодых людей.

— Где муж? Где муж?

Я оторопело смотрела на них.

— В ванной. — А у самой мысль прежде всего о пленке.

Мужчины ворвались в ванную.

— Сеньора, одежду вашего мужа.

Когда муж оделся, его сразу же под пистолетом увели, он только успел сказать:

— Это какое-то недоразумение. Разберутся и отпустят.

И опять мысли не о себе, не о детях, не о муже, а о пленке. Она лежала в спальне в бельевом шкафу, можно сказать, на виду, ведь мы собирались ее сейчас обрабатывать.

Когда мужа увели, я бросилась в спальню. В столовой остался один аргентинец. Он крикнул уходившим:

— А с этими что делать?

— Забирай всех!

Он стал барабанить в дверь, в это время я оделась сама, одела детей, пленку спрятала в нательное белье. Единственное, что меня поддерживало, это то, что дети не испугались и никак не реагировали на происходящее. Ну, девятимесячная девочка — понятно, но и шестилетняя смотрела на все без испуга, скорее с любопытством.

Нас посадили в машину и отвезли в полицейский участок. Полицейские относились без злобы, даже с некоторой долей симпатии. Один дал чайник, чтобы вскипятить детям молоко. Я ему жестом показываю: «Помоги, мол, выбраться отсюда, заплачу долларами». Он мне в ответ тоже жестом: «Вы убежите, а меня потом повесят».

Слышны были какие-то крики, женские вопли, плач ребенка — девочки. Муж тоже слышал эти звуки, подозревал, что это нас мучают.

Потом мы решили, что это была, скорее всего, запись на пленке, с целью психологического воздействия на него.

Да, кстати о пленке. Я попросилась в туалет, но поняла, что пленку в унитаз выбросить не удастся. Начнут обыскивать — обнаружат. Я нашла выход: в туалете стояло грязное ведро с мусором. В этот мусор я и засунула пленку, с ним ее и выбросили. Уже позже меня расспрашивали о пленке, но я сказала, что ничего не знаю, они удивлялись, так как дома все обыскали.

В полицейском участке допрашивали, но довольно корректно:

— Что здесь делаете? Что имеете против нашей страны?

Тянули время, чувствовалось, что шел допрос мужа и ждут его окончания.

— Отвечайте, мы все знаем, даже фамилию. Говорите, а то хуже будет.

— Если будете пытать, я во всем признаюсь, скажу и что было, и чего не было. Так что не имеет смысла.

Меня с детьми увезли в женскую тюрьму, посадили сначала вместе с преступницами, проститутками. Они жалели детей. Потом перевели. Помню белую комнату, все белое — пол, потолок, стены, кровати, яркий свет стосвечевой лампы. Попросилась погулять с детьми. Нас вывели в крошечный дворик, все таращили на нас глаза: и надзирательница, и заключенные.

В тюрьме пробыли несколько дней. После этого перевели куда-то в загородный дом, напичканный техникой. Там мы уже были с мужем. Наши охранники — люди разные. Один говорил, жалея нас:

— Вот так, люди жили спокойно, и вдруг — раз, и все!

Другой сказал:

— Если бы мне приказали убить вас, убил бы при попытке к бегству, не задумываясь, и взрослых и детей!

В Аргентине люди исчезали запросто, искать их было бесполезно. Поэтому я даже обрадовалась, когда нас забрали американцы.

В США поместили в поселке Спрингфилд, недалеко от Вашингтона, где с нами жили несколько охранников. Несмотря на это, мы решили бежать. Это произошло в конце января 1972 года. Добираться до посольства решили раздельно: муж сам по себе, а я с детьми. Ушли «гулять», когда охранники увлеклись телевизором.

Распрощавшись с мужем на перекрестке дорог, двинулись в поселок. Впереди старшая дочь, а за ней я с коляской, где сидела младшая. Да еще за нами увязались две соседские собаки. В общем, целая процессия. Остановилась машина с двумя девушками. Довезли нас до поселка. Там вызвали такси. Но я все время была хоть и спокойная, но «на взводе»: то три парня проехали мимо нас, внимательно поглядев, то подошел полицейский. Но парни оказались случайными, а полицейский, увидев мать с двумя детьми, хотел помочь. Тут подошло такси.

И вот советское посольство. Расплатилась, вышли из машины. Водитель достал коляску. Я разложила ее, помню, она никак «не хотела» раскладываться, и мы направились через раскрытые ворота к зданию посольства. Там заканчивался рабочий день. Навстречу шли сотрудники, с удивлением посматривая на нас.

Зашли в вестибюль. Сначала он был пуст, затем вышел дежурный.

— Вам кого? — удивленно поинтересовался он.

Ну а дальше все было в порядке… Примерно часа через полтора появился и муж.

К этой истории добавлю только одно. По прошествии многих лет старшая дочка все еще помнит, как я дрожала в Вашингтоне при побеге. А сама я не чувствовала этого. Мне казалось, что я не испытывала ни паники, ни страха.