Развод. (не)фиктивная любовь (СИ)

Глава 16. Я не хотел чтобы ты...

Я не понимаю правил его игры, поэтому говорю прямо:

— Ты меня пугаешь.

В ответ он окутывает меня нечитаемым взглядом, а потом ещё более загадочно говорит:

— Ты — последний человек, которому стоит меня бояться.

— Как это? Я думала, ты меня ненавидишь.

— Ты мать моей дочери.

— Ну, пожалуй, это всё объясняет, — прячу лицо за бокалом, чтобы заодно смочить сухое горло.

— А ещё ты… — тут Артур себя останавливает, словно не хочет взболтнуть лишнего. — В тебя нет дерьма, Марьяна. И даже когда ты злишься, всё равно как открытая книга.

— Не понимаю… Ты меня сейчас оскорбить хотел или?..

— Нет, почему оскорбить? Это комплимент.

Комплимент. Это слово взмывает в воздух и окутывает меня тёплым пологом. Мягкие, даже ласковые слова я в последний раз слышала от Артура много лет назад, когда наши отцы только планировали нас свести.

С наступления беременности я не слышала от него ничего хорошего. Более того, хорошим стало нейтральное. Я была рада, когда наше общение не скатывалось к прямому конфликту.

Пауза, во время которой мысли в моей голове несутся со сверхзвуковой скоростью, наталкивает Артура на продолжение монолога:

— Ума не приложу, как у Молчанова могла родиться такая дочь, — он склоняет голову набок, словно разглядывает меня с интересом. А я под его взглядом горю. — Разве что ты пошла в мать.

«Такая дочь» — меня прошибает горячей испариной, когда я думаю о значении этого словосочетания и смысле, который в него вложил Грозовой.

— Я в маму, да, — еле выталкиваю.

— Получается, я единственный мужик на этом свете, которому повезло с тёщей, — пока говорит одно, Артур выглядит так, словно думает о совсем другом.

Словно в его мыслях мы сейчас не в ресторане и вовсе не говорим про мою мать.

— Получается, что так. Моя мать замечательная женщина, которой не повезло родить от такого урода, как мой отец, — слова сами срываются с языка. — Извиняюсь за свой французский.

— Не извиняйся, — Грозовой наклоняет свой корпус ближе к столу, сокращая этим расстояние между нами. — Мой отец тоже урод, — спокойно произносит он. — И знаешь... — вдруг говорит Артур, и я понимаю, что сейчас настанет откровение, — даже то, что он умирает, не изменило моего мнения.

Безумно мрачно подытоживает он. У меня от его слов мурашки по спине бегут табуном.

— Судя по выражению твоего лица, теперь ты и меня считаешь уродом, — он усмехается без смеха. Жутко. Холодно. — Или всегда меня таким считала?

— Не всегда. Только с момента наступления беременности, когда…

И всё — тут мои слова обрываются, падают в пропасть. Не считаю нужным что-либо говорить, потому что Артур сам всё помнит.

Я вижу это по выражению его лица, по тому, как на скулах начинают ходить желваки.

Тёмный взгляд вдруг становится острее лезвия, по краю которого я хожу.

Но мне не страшно. Больше не страшно. Стоило приоткрыть сосуд моей души, который уже давным-давно переполнен эмоциями — и оттуда полилась правда.

— Когда я отправил тебя в Англию? — он подхватывает мою мысль и заканчивает её.

— Да.

— Хм, — он на мгновение отводит взгляд в сторону, а потом снова обрушивает его на меня.

— А давай прогуляемся?

Прежде чем прогуляться, мы прокатились. Причём нехилый такой отрезок, пока машина Грозового не остановилась на пригорке за чертой города. В безлюдном месте — в это время и в такую погоду.

Я давно не слышала такой тишины. И Артур, думаю, тоже. Ведь не случайно получается, что какое-то время ни один из нас её не нарушает.

Мы выходим на мокрую тропинку с частыми лужицами и продолжаем молчать, каждый думая о своём.

А потом я поскальзываюсь на мокром камешке, и Грозовой мягко меня подхватывает, с опозданием убирая горячие ладони с моих ослабевших от его прикосновений плеч.

— Спасибо, — хрипло произношу я и спешу возобновить дистанцию.

Я привыкла, находясь рядом с мужем, забиваться под толстую скорлупу, которую мне ни в коем случае нельзя снимать, потому что как только я обнажу свои чувства — мне в спину прилетит кинжал, которым Артур распорит меня до души.

— Ты прямо как ошпаренная от меня отскочила, — замечает он, идя рядом. Руки в карманах брюк. Взгляд устремлен строго на меня.

— А что я должна была делать? — бросаю на него хмурый взгляд.

— Не знаю. Использовать возможность.

— Использовать возможность?

Видно, у меня на лице написано изумление такой силы, что Артур решает пояснить:

— От меня обычно женщины не шарахаются.

— Ах вот оно в чём дело, — шутливо бью себя ладонью по лбу. — Прости, что задела твою самооценку. Но дело в том, что я не все женщины. Над моей головой висит проклятие фиктивной жены. А это, знаешь, такое место, как Бермудский треугольник. Ни черта непонятно, и всё безумно сложно. Вот просто безумно, Артур, — поворачиваюсь к мужу. — У меня иногда голова пухнет, когда я думаю о своём положении.

— Не надо прибедняться. Ты не в таком уж прям дерьме живёшь.

Его слова взметают внутри меня бурю. Причём настолько сильную, что я перегораживаю ему дорогу, от гнева стискивая кулаки.

— А я не про внешнюю атрибутику, — смотрю прямо в глаза напротив и даже не надеюсь пробиться через толстую стену непонимания. — Я про то, что у меня внутри. А там у меня, как ты выразился, дерьма столько, что не выплыть! Конца и края этому дерьму нет. Но ведь откуда тебе это знать? — тут в моём голосе проскакивает ирония, которая гладит Грозового против шерсти. — Вокруг тебя же крутятся другие женщины. Те, что, пользуясь возможностью, спотыкаются на мокрых тропинках и падают тебе прямо в объятия. А потом ждут, когда ты их поцелуешь и утащишь на заднее сиденье своей тачки, чтобы там поиметь. Только мне другое надо, а не эффективный брак с кучей денег, которые не приносят мне ни крупицы счастья! У меня его нет. Ноль. Так что когда ты говоришь мне не прибедняться на будущее держи в уме то, что твою дочь воспитывает глубоко несчастливая мать.

— Всё сказала? — и опять слова лезвия.

— Нет. Но на ум сейчас больше ничего не приходит…

— Я был против того, чтобы ты уезжала, — вдруг говорит он, и я останавливаюсь как вкопанная.

— Да-да, ты правильно расслышала, Марьяна, — теперь наступает Грозовой, впиваясь в меня бешеными глазами.— Я не хотел, чтобы ты беременная уезжала.