Ребята из Девятнадцатой

Три солдата

Лейтенант Соболев рассказывал смешные истории из военной жизни. Показывал фотографии друзей. Оказывается, на командиров учатся такие же, почти такие парни, как они. Малость и постарше, а тоже шкодничать любят. От лейтенанта ожидали главного. Видел живых гадов, стрелял по ним из ручного пулемета (командовал же пулеметным взводом!). Он, конечно, немало уложил их на нашей родной земле, только молчит, не расскааывает. Возможно, когда улягутся спать. Вполне возможно. Тогда оно интереснее.

Сидеть в натопленной комнате (Фока выдал угля сверх нормы), бок о бок с боевым командиром, по-свойски скинувшим широкий комсоставский ремень с портупеей и даже расстегнувшим на гимнастерке пуговицы, - эх, штука. Малина, не жизнь.

Только жизнь, как кино, оборваться может на самом интересном. Свисти, не свисти - от тебя не зависит. Суматошный Фока влетел вместе с ветром. Постучался, конечно, для вида. Мол, народ мы культурный, не так себе. И влетел. И сразу закончилась интересная людская жизнь. Затараторил про погоду. Про метели, про морозы, которые с точки зрения Фоки, доживают последние дни. И по всему было видно, что главный камень Фока пока еще держал за пазухой.

- А я за тобой, товарищ Соболев! - наконец, выложил. - Поговорили - и будет. Спасибо на том. Им хоть всю ночь рассказывай - все одно мало. Знаю я этих огольцов. Надо же отдохнуть с дороги, солдату оно никогда не лишне. - Не к теще на блины едешь. Ну, и давай собирайся, ко мне пойдем.

Таковы дела. А что, перечить будешь? Федька невразумительно что-то промычал, возраженье какое-то, - Фока зыркнул на него глазищами. Проворковал неожиданно ласково:

- Дорогой друг, об этом мы завтра с тобой потолкуем.

Самозванец прикусил губу, Фока тем временем продолжал рассыпаться в любезностях:

- Ну, что вы тут будете с ребятами? Ни поговорить по-братски, ни отдохнуть. У меня как раз пустует кровать. Если надо, Юрию отдельно сообразим.

Врываться, нахально уводить боевого командира! Только Фока способен на такие дела. Группа, конечно, в рот воды набрала. Возмущенье, возмущенье, но о чем говорить, когда лейтенанта им даже угостить нечем! Фока знал эту слабость за Девятнадцатой группой и намекал вполне откровенно. Стоило лейтенанту один раз посмотреть на меньшего брата - растерялся, что ли, - Фока воодушевился, окончательно перешел в наступление.

Юрка прикидывал: хорошо ли, плохо ли, если они с братаном оставят Девятнадцатую с носом, а сами пойдут чай распивать к Фоке с Галинкой. Оно не мешало бы, да по совести говоря, сердце Соболя колотилось, и не потому вовсе, в силу какой-то другой причины, само по себе выстукивало музыкальную радость. Нет, все же выходило неправильно.

- Иди, раз зовут, - милостиво распорядился Самозванец.

- Ты, Юрец, ни при чем, иди.

- Ты не переживай, - оправдали его Стась с Евдокимычем.

- Да, ты чего, Юрий! - дивился Фока. - Брат с дороги, ты сам зови, чтобы отдохнул с дороги. Эх, мозги у тебя. Куделя - не мозги... - В конце, возможно, припасено было словечко образное, но Фока вовремя прикусил язык. Мужик совестливый.

Его порог Юрка переступил последним. Чего лезть вперед? Для Фоки Юрка какой гость? Не он погоду делает - Игорь. Фронтовик. Обоих - и Фоку, и брата - Юрка пропустил вперед, сам - последний. Понимал ситуацию.

Шипело на сковороде что-то невообразимо вкусное. Галинка в белом передничке с пылающим лицом крутилась на кухне. Увидела, кто пришел, быстрей закрутилась... Пела: «На позицию девушка провожала бойца». Переоделась. Орудует. Глаза смеются, сама возле жара пылает.

- Проходите давайте, располагайтесь, как дома, - ворковал Фока. - Галина! - завернул кадык в сторону кухни. - Как картошка, Галина?

- Я только поставила.

- Ну, вот тебе... На женихов смотришь, а картошка не готова.

- Ладно, дядь, ни на кого не смотрела...

Фока по-свойски, по-домашнему подмигнул Юрке Соболю. Поканителившись без толку, стал собирать на стол. А что, пусть собирает. Юрка тем временем рассматривал пол, потолок, стены. Стены внимательней. На них висели портреты каких-то незнакомых людей, семейные фотокарточки. Он их давно заметил, еще в первый раз, а теперь разглядывал. На одной, выцветшей и пожелтевшей, увидел он молодого Фоку в кругу таких же, как Фока, бравых солдат-щеголей. У кого во рту, у кого в руках папироса. У каждого папироса. Сапоги гармошкой. У одного рука положена на кобуру с пистолетом. На пустую кобуру, возможно... Фоку Юрка узнал сразу. Тонкая шея, кадык. И нос-то, нос - ишь, рубило! - не спрячешь.

- Юра! - оторвал Галинкин голос от фотокарточек. - Пойдем со мной в погреб, я боюсь одна, Юр.

- Пожалуйста. Кто бы возражал...

Галинка шла впереди, в Фокиной шапке, в ситцевом горошковом платье, в котором он ее увидел первый раз дома. Ночь тихая, звездная. Мороз, хотя и не очень, потому что без ветра, а все же. «Простынет, дурочка», - думает Юрка. Сам тоже в одной гимнастерке, да ему-то что сделается: он жеушник. Валенки ее поскрипывали, оставляли плоский след самодельной подшивки. Лопатки шевелились.

Погреб расположен в сарае, во дворе общежития. Сарай у Фоки общественный, просторный, закрывается без замка. Если кому надо, - пожалуйста, к услугам лопаты совковые, штыковые, два лома, кирка со сломанной ручкой, ведра, скрипучие сани с приплетенным коробом. Валяй, бери. Там же, в общественном месте, лежит и личный, вовсе устаревший Фокин скарб, густо подернутый пылью и инеем, частично переложенный негодным уже для носки бельем, тряпьем разным. Связано все бечевками.

Отворялись двери со скрежетом. Должно быть, Фока нарочно не смазывал петли, чтобы слышно было, как входят в его сарай. В темноте сарая они на миг потеряли друг дружку. Нет, он почувствовал ее теплую руку. Как по клавишам пробежались пальцы, уютно уместились в его руке. Она потянула в неизведанную темноту, выпростала руку. Чиркнула спичкой.

- Открой, Юра, - протянула ключ.

Он светил, пока она ощупывала поперечину на лестнице и спускалась вниз. Выбившийся из-под шапки веер волос щекотал ему нос и губы. Она опиралась на него, она была теплая. На виске у него билась жилка, от наклона, должно быть. Для полной Галинкиной безопасности обхватить бы ее за плечи. Он постеснялся. Когда она что-то переставляла внизу и чем-то гремела, и по ее приказу безрассудно расходовались спичка за спичкой, одна и та же дичь ему лезла в голову: не обхватил за плечи...

Знобило. Пламя прихватывало кончики пальцев, мелко подрагивало. Близкий Галинкин голос заставил его вздрогнуть. Она протянула шершавую, с порядочно побитой эмалировкой кастрюлю. Чтобы освободить руки, он отставил ее в сторону, потянулся к Галинке. Она спешно укладывала между дверцами для тепла, старую Фокину шубу, навешивала замок, при этом рука ее для храбрости то и дело отыскивала в темноте Юркину руку. Он чувствовал, как близка она была к нему. Вот выпрямилась. Стоит. Дышит.

- Какой холодный, ты же замерз, Юра. Идем скорее!

Из сарая бегом пустились к высокому Фокиному крыльцу.

- Ух, моя картошка! - кинулась Галинка к сковороде. - А, вы уже хозяйничали? Молодцы! Грейся, Юра. Хочешь, заслонку открою?

Да, он замерз, теперь чувствовал. Хорошо посидеть у раскрытой плиты, поглядеть на горячие угли. Умывал руки в горячем воздухе, щурился на огонь.

- Ты, Юра, приметный: в нашем классе тебя многие девчонки знают. Стасика тоже.

- Вот тебе... Да мы же у вас и не были ни разу.

- Ха, чего захотел!

- Ну, Стась-то, он - как Михаил Михневский : благородная у него физиономия.

С ней было хорошо. Но его же, Юрино, место там, где солидные люди разговаривают о мужских делах. О войне. Дверцу плиты он прикрыл, ушел в комнату.

В наружную дверь постучали, в прихожей возникли суета, оживленье.

- Галя, кто там?

- Секрет, секрет! Не выходите, пожалуйста.

Игорь чего-то встревожился. Фока, тот не любит никаких неопределенностей, он стал нетерпеливо прохаживаться по горнице» задевая табуретки, единственный стул. стол, половину уже накрытый для еды.

- Ну проходите, чего шепчетесь?

К Юркиному удивлению, в прихожей послышался голос Татьяны Тарасовны. Игорь встал, отошел к разрисованному морозом окну, на гимнастерке зачем-то застегнул все пуговицы.

- Я ненадолго, Фотий Захарович, я к Игорю Ивановичу, - сказала она, остановившись в проходе, с горящим не то от мороза, не то от смущенья лицом. Красивая. Смутилась, пожалуй, оттого, что знала, что такая красивая с мороза. А, может, от чего другого смутилась - кто их разберет, женщин.

- Вот, вот, - засуетился хозяин. - Вот спасибо, Танюша. В сто лет раз и еще: не к тебе, старый хрыч Фока. Проходи давай, не разговаривай, голубушка. Вот сюда. Или нет, сюда. Да у нас, моя милая, ничегошеньки нету такого. Один чай для разговорчика. Ну, вот разве еще фронтовик. Это уж для души, для сердца, фронтовик. Ладно, ладно, Танюша. Смущаться ты после будешь. Теперь некогда по военному времени. Завтра он и укатит, герой: ту-ту - и прощай, и нету его с нами. Вот тогда давай, смущайся на здоровье, сколько хочешь.

Он славно устроился по другую сторону Татьяны Тарасовны, размахивал руками и не переставал втолковывать неизвестно кому одну и ту же идею:

- Сегодня жив солдат, завтра нет - война есть война, а они все свое: стесняться, ломаться, ровно как после войны не успеют.

- Ну что вы, Фотий Захарович, я же сама нашла его. Он от меня сбежал...

Фока захохотал, посмотрел раз на Татьяну Тарасовну, раз на Игоря - захохотал снова. Игорю неудобно было сидеть на стуле, двигался, усаживаясь удобнее. Опять расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке.

- Была я в Девятнадцатой группе, они на вас обиделись, Фотий Захарович. Ну, их можно понять, это они за Игоря Ивановича. Я бы тоже обиделась. - Она победно сияла. - Меня окружили, и, ха-ха, спрашивают... Что рассказывал мне на вечере лейтенант. Слышите, Игорь?

- И что же? - будто и не заметил, что его назвали Игорем, без Иваныча. Силен.

- Рассказала, конечно. Ребята - золото, как не расскажешь.

Она смеялась, и все в комнате будто оживало, теплело. Лица, вещи, сам воздух. Игорь сидел именинником. Галинка позвала Татьяну Тарасовну на кухню, там они пошептались для порядка и появились вместе. Галинка держала над столом дымящуюся сковородку. Татьяна Тарасовна передвигала на столе чашки, ложки. Не по ее было все сделано.

- Ты, Галка, сюда вот, с Юрием сядешь, он тебе как раз подойдет в кавалеры. А я с Таней рядом.

Фока отмочит, думал Юрка Соболь. Какой же с него спрос, со старого? Ну, не обращать же на это внимание. Впрочем, Фока снова, как за ниточку, потянул и вытянул рассуждения насчет первой войны с немцами.

Чудак, думает, та с ними была первая. Бесконечный рассказ: как ранило Фоку, как долго он лежал на холоде и чуть не загнулся. А что было бы, если бы Фока загнулся?

Некому в общежитии было бы наводить порядки. Поставили бы кого-нибудь, вроде Гамаюнова или того хуже. Фока, он вроде родился комендантом. Может, получше Фоки нашлись бы, говорят, нету незаменимых, так все бы точнехонько было, только без Фоки... Да? Нет, нет! С Галинкой не встретились бы - раз. Не сидели бы здесь с Игорем - два. Вообще Фока для общежития находка - осиротело бы оно без Фоки. Неправда, что нет незаменимых людей. Которых и не заменишь. Факт. Юрка и видел, и слышал все происходящее в Фокином доме, однако предпочитал делать вид, будто слушает одного Фоку и интересуется одним Фокиным рассказом. Будто не замечал, что Игорь потянулся к фляжке со спиртом и, между делом, уже начал отвинчивать крышку.

- Ну, Галине-то рано, что ты. Да и Юрию тоже бы... - заикнулся Фока.

- Юре не стоит, Игорь, - мягко посоветовала Татьяна Тарасовна.

Брат растерялся, фляжка повисла в воздухе.

- А, была, не была! На земле живут раз, Татьяна Тарасовна! Держи, Юрка, пей, как мужчина. Тебе негде будет взять ни завтра, ни послезавтра. Пей, говорю! Мы с тобой давно не виделись.

Это он правильно, это по-братски, - сообразил Юрка Соболь.

- Знаешь, Юра, я думал, не увидимся больше. Подшибло меня, лежу, а он лязгает, рычит, на меня гонит. Подлейте водички, Фотий Захарович, чтобы Юрка не поперхнулся, он же первый раз. Ну, вот, давайте, поехали!

- За то, чтобы ему в Берлине жарко стало, этому…

- Говорят, они культурных из себя строят, - Галинка сунулась под руку.

Заминка вышла.

- Разберемся, Галочка, а пока бить будем, как зверей кровожадных. Бить!

- И пить, - в самый раз вставил Фока.

Игорь звякнул стаканом о стакан Татьяны Тарасовны, они как-то спокойно посмотрели друг на друга. Он взял залпом, закусил, чтобы не было горько. Юрка - в точности, как Игорь. Хотя во рту свело, он, однако, не морщился. Солидно заел капустой. Душистые пластушки в четверть вилка. Листик к листику - отделяй, пожалуйста. Холодные, только что из кадушки и пахнут кислой кадушкой. Фока тянул по глотку, словно бы нарочно хотел показать, как умеет работать кадыком. Закусывать не торопился, только подымал и опускал брови да влюбленно рассматривал обстановку в своей квартире: табуретки, единственный стул, на котором сидел Игорь, комод, зеркало. Смотрел и удивлялся будто: откуда что появилось? В Юркиной голове тонко звенело, стол и все, что на нем было, вместе с Фокой, с Татьяной Тарасовной и Галинкой - все шло по кругу. Игорь оставался на месте. Не двигался. Рядом же, ну, ясно. Бок о бок.

- Юра, ты ешь, Юра.

Галинка что-то подвигала, трогала за руку. Он улыбался неизвестно чему. Просто так. Сдуру, по-видимому. Стася бы сюда с Евдокимычем, думал он, погоготали бы, отвели бы душу.

Игорь еще налил. Чокнулись все трое, как полагается мужчинам. Татьяна Тарасовна на сей раз отказалась официально. Юрка ничего, не отказался. Потом, однако, стакан его куда-то уплыл. Куда - неизвестно. Искать его Юрка постеснялся, и выпили без него. Зато он сидел близко, локоть к локтю, совсем рядом со своим родным братом.

Фока начинал запевать, но у него не клеилось. Тянуло его, старого, на патриотическое:

Вставай, страна огромная.

Вставай на смертный бой!

Через минуту он начинал новую песню, опять берущую за душу:

Шумел, горел пожар московский-

Первую Юрка хорошо знал, подтягивать, однако, не решился. Фока тем временем затянул следующую:

Не вейте-еся, чайки, над мо-орем.

Вам, бед-ные, не-екуда сесть.

Неожиданно к Фоке пристроился Игорь. И Юрка. А чего? Песня знакомая. Отец их, еще маленьких, выучил этой песне. В шутку говаривал: «Теперь мне и помирать не страшно. С песней без хлеба не останетесь».

Слета-айте в края вы Сиби-ири,

Снеси-ите печа-альную весть.

Стоим мы в горах, во Карпа-атах.

Наш корпус кругом окружен!

Здесь бьются проклятые не-емцы

С четверы-тым Сибирским полком.

Игорь обнял Юрку за плечи. Песня выходила в три голоса. На правах участника прошлой войны Фока запевал:

Патроно-ов у вас не хвата-ает,

Снаря-ады уж вышли давно.

Братья подхватывали:

Нам помо-ощи ждать неотку-уда:

Погибнуть нам зде-есь суждено.

В голосе Игоря слышались слезы. Они чего, они сидят себе, поют, как дома. Потемневшими глазами Галинка следила за поющими издали.

Татьяна Тарасовна подносила к носу платок, смотрела, как Фока, пошатываясь и продолжая петь, обходил вокруг стола. Зашел сзади, положил локти на плечи обоим братьям. Пели в три голоса. Три солдата, Юрка чувствовал себя тоже солдатом. По молодости, правда, пока состоял в резерве.

- Мне пора, - Татьяна Тарасовна тревожно взглянула на стенные ходики, стала собираться.

Игорь пошел вслед, к выходу.

- Мне недалеко, меня мальчики проводят из Девятнадцатой группы. Не надо, не беспокойтесь. Завтра вам вставать рано. Лучше я приду к поезду. Ровно в восемь, знаю. Приду, не волнуйтесь, пожалуйста. Обещаю.

Юрка удивлялся Игорю. Ну, чего он в самом деле? Если дала слово - будь спокоен. Она же не бросает слов на ветер.

- А ну, малышня! - скомандовал Фока. - Марш в комнату! Не дадут поговорить, торчат обязательно на глазах.

Галинка первая шмыгнула в горницу, Фока солидно вошел последним. Юрка убирал со стола, помогал Галинке. Бухали, открываясь и закрываясь, наружные двери. Выходили и входили снова, долго не решались проститься окончательно. Ему показалось, будто всхлипнули за дверью, но это, конечно, была чепуха чепуховая. Впрочем, Игорь вошел вконец расстроенный, брякнулся на сиденье, локти на стол. Помолчал, качаясь из стороны в сторону. Потянулся к фляжке.

- Выпьем, Фотий Захарович. За то, чтобы все было хорошо. Чтобы кончать с Гитлером - и никаких больше ран, смертей. Выпьем за это, Фотий Захарович!

На этот раз Фока одним махом выплеснул в рот из стакана, закусил, со значеньем приблизился к Игорю.

- Мировая она. Гордая. Огольцы, шпанята эти, за нее в огонь и в воду - вот какая. Ну, жеушники. И, заметь, Девятнадцатую уважает. Родной мастер не любит, а она - как домой, в группу... Иной сердяга подход ищет, ищет...

Фока стал развивать педагогику. Сбился. Подумал - пошел дальше, но запутался окончательно. И тут, словно бы мимоходом, спьяна будто бы, стыдливо свернул к своей биографии. Скороговорочкой пояснил: никогда не было у него сыновей, были одни дочери, у которых теперь свои уж, довольно большие и, конечно, порядочные семьи. Помянул про усопшую жену Марью, после которой, думал, на этом свете больше года не вытянет. А пришел к жеушникам, к огольцам - и ожил. Как только что на свет народился. Тут не соскучишься, ежедневно какой-нибудь фортель обязательно выкинут. При этих словах Фока ласково, но со значением треснул Юрку Соболя по затылку. Собрался еще целоваться, да передумал. Махнул рукой. Невпопад загорланил:

Славное море - священный Байкал

- Игорь! - рявкнул так, как умеет в жеухе только он один. Остепенился, прислушался к тишине. - Нет, не Игорь. Нет. Ты тогда не был в бане... Юрка! Ты слыхал, как пел старшина? Вот это черт, это старшина! - И без всякого перехода: - А они полезли на нас, понимаешь? Погань фашистская! Ублюдки! Над русским человеком изгальничать!

Галинка положила ему на плечо руку:

- Идем, дядя. Пусть они поговорят.

- Еще я, еще я с ними воевал, Галка! Теперь - они. А потом, не дай бог, сыны ихние будут. Пусть они знают, Галка! - орал Фока, удаляясь не без помощи. - Ну нет, уж лучше конец Гитлеру! Точку поставить! Осиновый кол! Вот. - Он слушался Галинки, как малый ребенок. Рассудительно снял верхнюю рубаху, огляделся по сторонам. Нет, снова вернулся к столу. Глаза горели зло, безжалостно.

- Поубивайте их всех, всех... с корнем фашизм... чтобы с корнем!

Поматывал он длинными рукавами нагольной рубашки. Успокаиваясь мало-помалу, подался вокруг стола. Хлопнул Игоря по плечу:

- Твой братишка молодец, Игорь! Я говорю, молодец. Точка. Потому что Кайму уработал. Расписал лучше художника. Мать не узнает. Но тут не он один. Тут покол-ление... Отцовы без отца, мать... матер-рины без матери. Целое поколение...

Галинка отвела его на постель, и он не сопротивлялся.

Наступила тишина. Может, плакал Фока над погибшими товарищами, может, размышлял о делах праведных. Из каморки, отгороженной цветастой занавесью, тем временем полился музыкальный храп. С подмыкиванием, с комментариями.

Рука Игоря покоилась на Юркином плече. Щекой терся он о гладкую, ни разу еще не бритую щеку младшего брата. Настраивался на меланхолическую волну.

Долго сидели они так, плечо к плечу. Брат с братом.

Покачивались оба в такт своим мыслям. Меньшой первый нарушил паузу:

- Игорь, а если мы по весне в военкомат нагрянем?

- Что? - очнулся брат. - Кто это мы?

- Девятнадцатая... Агитнем - и порядок. У нас уговор, у троих. Федька поддержит, Федька у нас не дурак. В крайнем случае, полгруппы.

- Война вам что? Игрушка? Разводите разговорчики!

- Тс-с-с. Галинка услышит...

- Пусть все и слышат дурака. Выбрось из головы. Если хочешь, я тебе, олуху, растолкую, что такое война.

- Ты же добровольно, Игорь...

- Не кивай на меня, я тебя старше! Ему - одно, а он все - свое. - Игорь отколупнул от пластушки лист капусты, сердито разжевал, не глядя на младшего брата. - Я шел по призыву, как положено. Меня учили. Мне сейчас нельзя дома. Стыдно, понимаешь? А ты отколешь номер - имей в виду, мать не выдержит. За Юру, говорит, за одного сыночка спокойна. Будешь за такого спокойна! Эх, ты... Да здесь вы полезней. Нужней. Так и передай сопливым мушкетерам: ну-уж-ней! Понял?

- Игорь, мы резервы.

- Будешь разговаривать с ребятами?

- Ну, поговорю, если...

- Никаких «если», - отрезал Игорь. С непонятным страхом Юрка отметил, что брат совершенно трезв.

- Скажешь: командир говорил. Приказывал думать. Агитацию у меня вести правильную! Знаю, это ты можешь. За тобой всегда табун ребят, с детства. Но ты вот что, ты и не комсомолец, как погляжу. Вожак из тебя вышел бы, кабы не дурь в голове. Это я тебе, как брату, по секрету...

- Да все уже, договорились с Михаилом Михневским, с комсоргом.

- Ну правильно, раз договорились. А теперь вот что. Теперь, Юра, поспать неплохо. И молчи у меня про войну, ни слова. А то я как бы тебе не накостылял по-братски.

Последние слова были пьяными. Значит, снова был пьян.

- Поедешь домой - расскажи матери... Скажи: совсем здоровый, клюшку закинул к чертовой бабушке, и пусть не плачет: вернусь, как положено, как все... - Громко высморкался в клетчатый платок, положенный матерью, помолчал. - Она обиделась. Меня хотели вчистую, совсем. Вроде - отвоевался птенец. А я, Юра, командир, комсомолец, ну, как меня вчистую? Понимаешь, Юра? Ну, я и говорю. Пошел в военкомат. Нога - это нерв задетый, она растопчется. От одного верного человека слышал. Из госпиталя на костылях пришел, сейчас - вот, пожалуйста. Ты ей скажи, пусть она не плачет зря. Никто пусть не плачет. Нечего плавать, раз такое дело...

Появилась Галинка в своем горошковом платье. Она не ложилась: не то шила, не то читала на кухне. Слышала разговор или не слышала?

- Ложитесь, Игорь Иванович, постель готова. И Юра с вами.

- Галь, а может, нам в общежитие? - очнулся Соболь от долгих раздумий.

- Вон ведь че. Дядю разбужу, он задаст общежитие, - Галинка щелкнула выключателем, ,

С минуту Юрка постоял возле нее оболтусом. Чувствовал: вот она, рядом, - но тишина не предвещала ничего доброго. Нет, тишина была нехорошая. Под Игорем, повернувшимся набок, скрипнул пружинный матрац. Юрка вздохнул, побрел к кровати. Оставил Галинку, неизвестно за что на него надувшуюся, одну посреди темной горницы.

Игорь спит. Он и раньше, в мирные времена, засыпал мгновенно, едва только прикасался к постели.

«Командир, комсомолец...»

Вот идут на окопы фашистские танки. За ними - пехота, а наших мало уже: тот ранен, тот - эх, мать честная... ПТР бьют по танкам, пулеметы и минометы отсекают вражескую пехоту. Между тем выкладываются последние противотанковые гранаты. Игорь похудел, осунулся, постарел, гимнастерка на спине мокрая. Командует: ни шагу назад! А людей-то, эх, где люди?

И вот тут, в самый этот момент... Да вот же они: один по одному в окоп прыгают Федька Березин, Леха, Стась, Евдокимыч и другие. Еще младший братан Игоря... «Откуда же вы взялись, милые мои, орлы вы мои дорогие?» «Из Девятнадцатой мы. Принимай, командир, пополнение. Расставляй кого куда. Командуй».

И держись, держись тогда, фашистская сволочь!