Ребята из Девятнадцатой

Балочка

Базаром или толкучим рынком не удивишь большой город, но балочка - не базар и не толкучий рынок. Просто балочка. Маленькая, удаленькая, подвижная, вкусно пахнущая и весьма горластая. Главное, не в том, что балочка народилась стихийно, незваная, непрошеная - объявилась в этих краях, по-хозяйски расположилась на самой дороге. Подвижность - вот ее главное свойство. Этому бывают причины разные: и переменившийся ветер, и поворотившее к обеду ласкающее солнце (несмотря на особый холод). На ее расположение влияет определенное время суток: когда - на работу поток прохожих, когда - с работы. Обыкновенный свисток милиционера и тот способствует подвижности балочки. Тут уж картина бывает особая: вмиг рассеется она, как будто ее не было. Правда, возникает, как правило, тут же, спустя три-четыре минуты, разве левей или правей прежнего. Сперва застенчиво, робко, с оглядкой на спину милиционера, затем - бойчее, звонче, горластее. Ярмарка в миниатюре - ни дать, ни взять.

А торгуют! Чем только не торгуют на этой балочке. И табаком, насыпаемым стограммовой стеклянной стопкой, и краденой на путях грязноватой солью, и брюками галифе, чуть поношенными или совсем новыми, и голенищами от сапог, и спиртом, и водкой, и пайкой хлеба, чаще всего тут же меняемой на табак, и вареной картошкой из блюдечка, и многим другим.

Да, блинами - вот еще чем торгуют на балочке. Из чего они сделаны, в точности неизвестно, но пахнут, соблазнительно пахнут. Если прохожий не в силах обойти торгашей и барышников стороной, если он завернул все же, вопреки данному слову, то знайте: блинчики - вот что его заманило на балочку.

Много картин и картинок, эпизодов и эпизодиков видит жеушник на балочке, ибо она у него под носом. Нельзя, конечно, доподлинно утверждать, будто присутствует на ней он только в качестве зрителя. Иной раз обращается в действующее лицо...

Февральское холодное солнце клонило к закату, а балочка все гудела, звенела, перемещалась слева направо и наоборот, огибала двухэтажный, подковой рубленый дом общежития железнодорожного училища, отиралась возле уютных его стен. Февраль ей не февраль, мороз не мороз. В этот ответственный миг Гаврила Дикарев - Кайма, погулять вышел. Был он в своем, штатском (на сей случай форму училища оставлял дома). Два жеушника из Тринадцатой группы, одетые по форме, сопровождали Кайму на почтительном расстоянии. Прошли они вдоль ряда торговок. Те пристукивали подшитыми катанками для профилактики, чтобы не замерзнуть при случае. Прошли вялым шагом, не обращая внимания на то, что иные из торговок настороженно покосились на черные ремесленские шинели. Вернулись, еще раз прошли и остановились перекурить возле общежитского деревянного крыльца.

- Чего боишься? - спросил Кайма одного из жеушников.

- Косятся они на нашу форму...

- А ты - овечкой. Почем, мол, блинчики, старая ведьма... Ну, не так -- еще тише. Напусти на себя, понял?

И вот уже и не видно Каймы. Два жеушника друг за дружкой тянутся опять вдоль вкусного ряда с блинами.

- Тетенька, почем блинчики?

Сиротский голос растрогал черствое сердце старухи.

- Червонец, десяточка - известная цена по нонешним временам. Вкусные блинчики, только что напекла. Бери, пробуй, сыночек... Если деньги есть...

Они возвышались горой и, вне всякого сомнения, были вкусны. Рука жеушника опустилась в карман. Показались в ней две развернутые, соблазнительно шелестящие пятерки. В то время, как взгляд торговки заворожен был натуральными ассигнациями, свободной рукой жеушник ударил тарелку под низ так, что она вылетела из рук, взвилась небу. Он бросился наутек, не оглядываясь назад, на своего напарника, который, впрочем, должен был довершить дело без посторонней помощи. В этот момент Кайма оказался как раз позади пострадавшей. Сильные руки его сочувственно обхватили старую женщину. Что, мол, случилось, не пострадала ли, бабушка? Тут с блинами было покончено: второй жеушник торопливо собрал их и - туда же, за первым. Покачивая головой и на чем свет стоит ругая жеушников, неторопливо пошел в общежитие и сам Кайма.

Старуха орала, ругалась, как старый сапожник, а железная тарелка лежала вверх дном на снегу и казалась обиженной больше хозяйки, у которой в запасе такое обилие неписаных слов.

Стойкая оказалась старуха. В эмалированной ведерной ее кастрюле еще оставались блинчики. Дело свое она доделала до конца. Когда рабочий люд с дневной смены чуть не строем валил через балочку, в один миг распродала она всю кастрюлю и, подальше и понадежнее спрятав платок с деньгами и оглядевши себя как бы со стороны, - все ли в порядке, - гремя и погромыхивая пустой посудой, направилась в общежитие. Дело делать. Ругаться.

Фока не пустил женщину дальше прихожей.

- Опять ты пришла! Тут еще вас, торгашей, не хватало. Разносить мне заразу. Что я вам, сторож? А?

- Покрываете? Ага, покрываете? Думаете, я ваши шинели не знаю? Я так не оставлю, я на вас на всех управу найду! - орала торговка.

- Ты что, бабка, ты не белены объелась? - поинтересовался один из второкурсников, только что вернувшийся из депо, с работы еще и не умывшийся.

- Не оскорбляй, баушка, рабочий класс, а то отправим в милицию, - успокаивал другой второкурсник.

И когда за старухой захлопнулись двери, так что зазвенела и задребезжала пружина, Фока выругался.

- Завелась в стаде овца паршивая, пятно ложит на все общежитие. Эта барыга и та, понимаешь, рот раскрывает, как на своих собственных. Ну, что будем делать, огольцы, или опять собирать линейку? Ну, надо же выводить эту пакость на чистую воду, надо!

Ходил взад-вперед Фока по мрачному коридору, поматывал свободными рукавами косоворотки. Переживал случившееся. Чем больше он думал и переживал, тем в большее приходил расстройство.

И ведь не первый раз блины тащат с базара - вот дело-то.

Наконец, не додумавшись ни до чего лучшего, плюнул с досады. Пошел обходом по комнатам.

- Ну, огольцы, сознавайтесь, - раскрыл двери Девятнадцатой группы. - Вы ограбили торговку или не вы?

Пацаны очумело оглядывались друг на дружку. Эх, дела. Но почему же Фока пришел к ним? Почему подозрение пало на Девятнадцатую?

- Вы нас опозорить хотите? - простуженно заскрипел Самозванец и поднялся навстречу Фоке.

- Точно, Фотий Захарович, в чем вы нашу доблестную группу подозреваете? - посыпались укоры со всех сторон.

- Уголь мы воровали, что было, то было, - подошел ближе и Юрка Соболь. - И не будем больше. А чтобы старух грабить! Уж тут вы - не по адресу.

- Дак я что, я знаю, что это не вы, - Фока неожиданно заюлил. - Вы меня, старого, извините. Тут Кайма орудует, да ведь не пойман - не вор, а они все на вас кивают. Вот я и пришел выяснить. Да что вы, огольцы, разве же не знаю я вас? Но Кайму надо припереть к стенке, чтобы не отказался, подлец.

- Ну, и припрем, если понадобится.

- Да мы их научим уму-разуму! - Девятнадцатая оживилась.

- Ну, только без этого, - комендант голос повысил. - Вы у меня глядите. Драки мне еще не хватало в общежитии.

Фока закрыл двери. Ушел и унес с собой подозрение. Может, выкинул его по дороге, может, вовсе, забыл о нем. А все же остался осадок наподобие того, какой остается в стакане, когда пьешь мутную воду. А что делать? Кому жаловаться?