Ребята из Девятнадцатой

Пал Сергеич

Среднего роста он, худощавый и чисто выбрит. Подбородок и верхняя губа отливают синевой, на месте которой, если не трогать бритвой, обязательно вырастут буйные борода и усы черного цвета. Русые волосы жесткой челочкой спадают на приподнятую, будто от удивления, бровь. Коричневые глаза либо грустно поглядывают издалека, либо смеются. Одет в солдатскую хлопчатобумажную гимнастерку с широким ремнем. И еще темно-синие галифе, заправленные в хромовые, поскрипывающие сапоги.

Первым делом он доложил о себе. Догадался. Девятнадцатая не любит играть втемную. Вон Гамаюнов ходил рядом, а что за гусь - осталось загадкой. Да о чем Гамаюнову рассказывать? А это - воевал человек. Выписался из госпиталя. Ранили, правда, обыкновенно: осколок от мины и все. А как с немцем в траншее дрался - расспросили во всех подробностях. Было дело, длиннорукий оказался немец. Прижал к стенке и душит.

И задушить не может, и отпустить боязно: не уверен, что первый добежит до оброненного автомата. Уж так получилось, что оба ни с чем. Ни ножа поблизости. Так вышло. Наверху бегут, лупят фрицев почем зря и, можно сказать, через голову перескакивают, а нет чтобы в траншею сигануть, помочь Пал Сергеичу! У него потемнело в глазах, на одной, говорит, злости держался. И может, задушил бы немец, да выдохся. Ослабел. Едва на ногах выстаивает. Отпустил Пал Сергеича, сам руки кверху, лопочет: веди, мол, к своим, чего еще, раз всех наших расколошматили. И Пал Сергеич, не будь дурак, привел. Героем оказался. А шею, говорит, сейчас еще больно...

И еще обещал рассказать про один случай, да лучше, говорит, потом, когда все наладится. Сказано было с намеком, даже улыбнулся с намеком, только не до конца было понятно. Если на Девятнадцатую намекнул, так это зря. Она и так, можно сказать, честная и доблестная. Среди других тоже есть, конечно, порядочные. Кто спорит. Но ведь ты же пришел в Девятнадцатую! Ну, разве ты не знаешь, куда пришел? Так о чем разговор?

Пал Сергеич третий день изучает пацанов. Пусть. Жалко, что ли. Девятнадцатая - вот она, перед носом. Стоит и мастер. Подбрасывает наводящие вопросики. Будто бы так, между прочим, ловчага!

Сперва разбирался он в добрых делах (водились и такие за Девятнадцатой - не лыком шиты!). В вестибюле училища, на третьем этаже, висела комсомольская «Молния». Узнавая своих собратьев, толпились жеушники, скалили зубы. Около «Молнии» с интересом потолкался и новый мастер. Как ни странно, гвоздем программы заделалась пятерка из Девятнадцатой во главе с Федькой. «Пять человек - актив Девятнадцатой группы (сила!) - добровольно встали на трудовую вахту. Они внесли достойный вклад в выполнение производственного задания депо - ремонт вагонов. Жертвуя выходным днем, все пятеро работали не покладая рук шесть часов подряд: заклепали тридцать металлических люков для вагонных окон. Особенно при этом отличился комсомолец Алексей Лапин, единолично заклепавший девять люков». Выше этой хвалебной статейки изображен был сам Леха, похожий на себя, как две капли воды.

Сегодня Пал Сергеич намекал на драку с Каймой, в бане. Пацаны никак не отреагировали на замечание. Зашел он с другого конца.

- Интересно мне знать, кто у вас такой прыткий: от стрелка сбежал на товарной станции? Слышал. Полгорода знает, а я что? Сбоку припеку?.. Пришел человек в учительскую и говорит: ваш сбежал. Никуда, говорит, не поведу, подзатыльник только отвешу по-братски...

Он наблюдает со стороны. Улыбается густо, с намеком, коричневые глаза то и дело останавливаются на Юрке Соболе. Девятнадцатая подергивает плечами, оглядывается, удивляется вслух: кто же этот отчаюга?

Пал Сергеич поглаживал левую, раненую руку.

- Это я так, между прочим. Из солдатского интереса. А, пожалуй, поджилки дрогнули, когда услыхали топот и: «Стой, стрелять буду!»?

Переглянулись хлопцы. Верно. Так и орал стрелок. Смешок поколебал обе шеренги.

- Коля Тихолоз - тот в кусты, конечно...

- А мне больше всех надо?

Мыльному не дали договорить. Дикий хохот взломал, перекорежил всю дисциплину. Осклабились в недоуменья друг на дружку. Как в воду глядит!

Долго еще подхихикивали. Но это уже были остатки, слабаки, у которых не держится, вообще, которые без разрешенья и смеются и плачут. Еще окончательно не угомонились, а Пал Сергеич насупил брови, сердито рубанул воздух:

- Ну вот что: хватит, ребята! Больше не будете воровать уголь. По-честному жить будем. И в исполкоме, и в училище договоримся, и, в крайнем случае, сами разгрузим- выгрузим, а воровать не пойдем. Так я говорю или не так?

- Давно было, мы забыли уже, когда, - Леха Лапин, как всегда, развез и размазал. Новый мастер будто бы только и ждал, когда Леха выскажется.

- Знаю, но я говорю о другом. Чтобы человек мерз у себя дома, рабочий человек! Это тот, кто все делает своими руками, для кого у нас все дороги открыты! Это лунинцы мерзнут, завтрашние командиры производства!

Просторнее делалось в мастерской. Свободней дышалось. Пацаны один за другим расправляли плечи, грудь выпячивалась сама собой. Никакой скромностью ее было не удержать.

- Вы Лунина-то знаете?

- Знаем, Пал Сергеич! - вразнобой высказались. - Машинист!

- ФЭДЭ - двадцать один три тыщи, - уточнил Евдокимыч.

- Ну! Даже паровоз завете? - удивился Пал Сергеич. - Только теперь Лунин не машинистом работает: командует всей дорогой. Герой труда, лауреат, генерал-директор тяги. А был таким же, как вы - вот вам фокус.

В мастерской сделалось тихо. За стеной, в Восемнадцатой группе, слышны были разговоры и смех. Стало быть, тоже смеяться могут, даром что прилежные.

А тут про Лунина разговор.

- Ну, все. Баста. Мерзнуть больше не будете. А теперь к нашему делу. С проверочными плитками надо сегодня закругляться. Пора переходить к новому. Восемнадцатая уже сдает гаечный ключ, видели? За плоскогубцы берутся, а вы чем хуже Восемнадцатой группы?

- Это он ничего, сравнил. Там не пацаны - зубры. Потому что зубрить любят. Тридцать зубров и мелких зубрят. В комнату к ним не заходи, когда учат спецтехнологию: ни от кого не добьешься никакого толку. Кто сидя бубнит, кто стоя, а который - подушку на ухо, чтобы не сбиться с панталыку. Почти что без двоек учатся, стервецы. И вечно ими глаза колют: Восемнадцатая учится, Восемнадцатая работает, Восемнадцатая дисциплинированная и послушная. Выводок слепых котят - вот что такое Восемнадцатая! Каждый второй - верзила, хоть кули таскай, а вздумай-ка отвешивать подзатыльники: полгруппы пройдешь - не вступятся. За себя, как надо, не постоят. А туда же: мы, Восемнадцатая.

- Но странное дело, вкалывают ведь, не соски сосут. Всем группам-первогодкам носы поутирали.

- Ну, насчет Восемнадцатой он нарочно крючок закинул. Это уж точно.

- Конечно, собрались там орлы, не сачки какие-нибудь.

- Орлы? - возмутился Березин. - Да они за себя постоять не могут, как люди.

- Знаю, выручили вы их тогда. Но я говорю о работе.

- Дак мы рази плохо работаем? - спросил Леха Лапин.

- Кое-кто может работать, читал в стенгазете. Только не все. Остальные, видно, с прохладцей, потому что в хвосте плетемся.

Ха, плетемся. На себя вину ваял Гамаюновскую! Да нет, зачислил себя в Девятнадцатую твердо, по всему видать. Парни шевелились, двигались. Мыльный из шеренги вылез, сивым шаробаном туда-сюда поворачивает. Перед новым мастером, конечно, примелькаться хочет. Пал Сергеич улыбается со значением.

- Поймите, ребята, правильно. Я не к тому, чтобы обязательно на соцсоревнование. Это уж Восемнадцатую убить сразу. Пусть они живут, но...

- Точно, пусть живут прилежные!

- Пральна, Пал Сергеич!

- Никакого соцсоревнования!

- А чего бояться?! - взревел Леха Лапин.

- И вызовем, - кукарекнул Стась.

Группа остановилась на полдороге. Ни туда, ни сюда. Пал Сергеич подрастерялся, что ли? Ну, Пал Сергеич, ну, дипломат!

- Да стоит ли? - развел руками, стал оглядываться на тех, которые подают голос за соревнование.

- А чего же, ну, и давайте, чего испугались? - поддал жару Колька Шаркун.

На правах старосты Самозванец выдвинулся вперед.

- Чего разорались? Ишачить вы можете? Так, чтобы вкалывать?... Да все, как один чтобы, а?.. - закруглил свою бурную речь, принял равнение.

- Дак у нас Леха один чего стоит. Такая силища.

- Сила есть - ума не надо, - хихикнул Стась. Смешок прокатился по группе. Смеялись все, кто правду любит. И те, которые не очень, тоже смеялись, с опаской, правда, поглядывая на нового мастера. Пал Сергеич ничего. Не боится показать зубы, подгогатывает в общий тон.

- Прав Березин, много желающих потягаться с передовой группой. Скажут, не хватало еще этой, как ее...

Загнул. Забыл, что ли, название своей родной группы? Урчало в середочке, как в утробе животного.

- Так и скажут. Никому же не известно, какие тут орлы. Так, мол, себе, слабачишки. Доказать бы на деле - это да!

- Верно, Пал Сергеич! Докажем!

- Есть рацпредложение, Пал Сергеич, - с рукой потянулся Колька Шаркун. - Надо их, Восемнадцатую, втихаря обставить, без шуму.

- И обхохотать всей группой: мол, на одной левой ноге обошли, - Стась подал идею.

- Ну, давай, ребя! Согласен! - порядочно воодушевившись, Леха гаркнул Мыльному едва не в самое ухо, так что тот обалдело замотал головой. Пальцем стал проковыривать слуховое устройство.

- Пусть они нас вызывают, не мы!

Мастер оборачивался в сторону говорящих.

- Ну, что же, втихаря, так втихаря, - переминался с ноги на ногу. - Как группа. А может, для порядка проголосуем.

За новую форму соцсоревнования руки подняли все. Даже Мыльный, хотя для верности он оглянулся по сторонам: не прогадать бы под шумок.

- Ну, а теперь вот что, хлопцы. Теперь без нытья, и чтобы дым шел от спины, поняли? Я помогу, кому надо будет, не глядите, что рука... По местам!

Команда была подана настоящая. Ребята рассыпались по мастерской. Сажин с Маханьковым загремели подставками. Низкорослый народец, ничего не поделаешь. Одно хорошо: знаешь, что дело все в собственных твоих руках, что волен дальнейшие потери остановить. Шабровочная плитка, нужная для мастерских и заводов, как полоса препятствий, преградила дорогу вперед, и нет никакою другого маршрута для Девятнадцатой группы, кроме как вперед, на это препятствие. Полный вперед!

Засучили рукава. Может, для виду, может так, для собственной бодрости, а все же.

Ну, и ничего, работали. Вкалывали. Обнаруживали способности.

Федька с Евдокимычем, один сутулясь, другой скособочившись, первые подходили к завершению. Вовсю орудовали шаберами я то и дело, как дикие, вперегонку носились к большой проверочной плите. Лбы мокрые. Не подступись, не спроси ничего. Юрка ошивался около мастера, чтобы сдать обработку напильником, чтобы получить «добро». Так же бегал к шабровочной плите. Стоял, ожидал приема. Впереди маячила широкая Лехи- на спина. Седьмую попытку делает Леха, чтобы проскочить контроль, отделаться от набившего оскомину напильника. Только количеством Пал Сергеича не прошибешь. Ему давай качество.

- Не горячись, Алексей, - говорит, ребром ставя линейку и прицеливаясь на свет. - Видишь, завалил? Гляди сюда... А я что говорю? Напильник - инструмент тонкий, чувствовать его надо. Ну-ка, покажу, дай-ка. Сам выправишь, не маленький, я только покажу. Нет, дорогой, если... Тебе тогда не за что будет оценку ставить. Но ты же много сделал! Доведешь до ума. Вон какая фигура!

Шуточкой, прибауточкой, а не уступит. Соболь прислушивался, делал для себя выводы. Ну, Пал Сергеич, ну, гусь. Впрочем, какие могут быть скидки. Будто бы так, между прочим, приблизится к своему верстаку, в двадцатый раз прикинет линейкой на свет. Опять к мастеру.

- Пал Сергеич!

- А? Ну, ну. Иди, заправляй шабер. Видел твою работу.

Юрка испустил вздох облегчения, подмигнул Лехе ехидненько: больша, мол, фигура, да дура. На плите что: там шуруй, знай, по плоскости - и к тисам. С шабером, верно, мозги тоже не лишние человеку. Однако же, чтобы и спина не была сухая. Шевелись, пошевеливайся. Жик - начальная проба. Шабер острый, вместе с масляными черными отметинами сдирается слой металла. Тонюсенькая пленка, а все же. Жик-жик. Пленка собирается кучками. Где прошел шабер, там поблескивает слюдяной узор. Еще малость, скоро конец, скоро к плите топать. Узор получается добрый, сетка чище. Серебрится поверхность плитки. Меж лопатками уже не зудит, сводит лопатки. Рукам хоть бы что. Спина! Тоже привычку надо в три погибели гнуться.

Не слышно хаханек. Мыльный и тот вкалывает. Впрочем, Пал Сергеич за что-то шугнул его от стола. Фискалил, должно быть, как от стрелка драпали. Не утерпел, конечно. Может, на Юрку Соболя капал. Эх, человек. Ну, человек. Ладно, попал в Девятнадцатую. Повезло ему...

От шабера получается красивый серебристый узор. Будто стекло, разрисованное морозом! Евдокимыч любовался. Склонял голову то вправо, то влево. Руки - в бока. Дак, если разобраться, на металле можно сотворить какой хочешь рисунок. Например: лесная сторожка, из трубы - дым... Картины возникали в голове. Случайно скользнув в это время глазами по фигуре Соболя, Евдокимыч засек на себе его внимательный взгляд.

- Него глядишь, Соболь? - неловко чувствовал себя Евдокимыч. Будто на чем нехорошем его изловили.

- А нельзя, что ли? - тот отозвался лениво.

Евдокимыч не то чтобы успокоился от ленивого Юркиного голоса, нет, просто был ему благодарен, Соболю. Подошел ближе.

- Слушай, Соболь, давно я хотел спросить: чего ты последнее время... такой... хмурый?

Соболь отмахнулся, продолжая работать. Так, мол, всё перемелется - мука будет.

- Да уж не так, не так чего-то. Молчишь и молчишь. Думаешь, по твоим глазам не видно?

Юрка будто бы не расслышал его. Работал. Потом вздохнул. Отставил шабер.

- На душе, Евдокимыч, тревожно, а что - сам не знаю... Как тебе объяснить?.. От братана давно письма нет, ну, соображения всякие... Сегодня спал плохо...

- Он живой, Соболь, вот увидишь. У меня предчувствия верные...

Евдокимыч заметил на губах Соболя начало улыбки. Ну, ничего, пусть начало. Опять вздохнул Соболь, взялся за шабер. Евдокимыч в задумчивости побрел к своему рабочему месту.

Пал Сергеич прохаживался по мастерским.