Ребята из Девятнадцатой

Первая ласточка

В распахнутые двери широко шагнул Михаил Михневский.

- Что за шум? Почему не работаете?

С яркого уличного свету не мог он никого разглядеть. Мигал, щурился. Потому что в коридор мастерских солнце не попадало, было темно. Пал Сергеич говорит, когда-нибудь рабочее место человека будет освещено искусственным солнцем...

- Перекур у нас...

- А, ты, Юра? - узнал комсорг голос Соболя. Взял под руку. -Тебя мне и надо. Отойдем давай. Вот сюда. - Он открыл подвернувшиеся двери. Пустующая прихожая инструменталки. Бачок с кипяченой водой. Голый стол. На нем укреплены маленькие тисочки. Строганая доска, соединившаяся собой два березовых чурбана. Скамья, значит. На стене укреплена керосиновая лампа, на всякий случай, если погаснет свет. Инструментальщику, дяде Ахмету, она и самому не лишняя, эта лампа. Семейка у него добрая - шесть или семь едоков. Часто вечерует, стучит, самокруткой своей дымит сверх программы. Заклепать тяпку, лопату, насадить черенок, запаять кастрюлю, ведро - пожалуйста: дядя Ахмет все может.

Последнее время Соболь часто видел комсорга, выполнял поручения по дежурству в училище, у военного кабинета. Теперь ожидал нового ответственного задания. Возможно, охрана важного объекта, возможно, всей группой... Комсорг сиял, как начищенный чайник: все сегодня располагало к доброму настроению. С утра оно доброе. Случаются такие удачные дни, когда все, на что ни посмотришь, вызывает улыбку. В такие дни человек - гений: все ему по плечу, все может. Не в такие ли моменты зачинается все большое и все великое?

- Давай, Юра, присядем. Ну, ненадолго, есть один разговор... Сейчас я - прямо из райкома. Нам объявлена благодарность за... за бдительность, в общем. А персонально, знаешь, кому? Ну, тебе, тебе, Юрка! Поздравляю, - крепко, по-мужски пожал руку. Как мужчина мужчине. - Ну, конечно, и рекомендация тебе в комсомол обеспечена, Юра. Оказывается, ты вспугнул бандитов. Шли, возможно, разведать, а точно, к нам шли... Есть сведения... В общем, сегодня ночью взломан военный кабинет у соседей, в десятой школе. Такие дела...

- У, шакалы, - качал головой дядя Ахмет, невольно слушающий разговор.

- Оружие? - воскликнул Соболь. Беспорядочный рой мыслей зашевелился в голове Соболя. В коридоре улюлюкали, смеялись и щелкали по чьей-то покрасневшей ладошке. Юрка слышал, но теперь почему-то не понимал, отчего там ликуют, над чем потешаются.

Виделось ему, как по темной лестнице бесшумно крадутся две тени: длинная и короткая. Ну, да, длинная и короткая...

- С дракой, Юра, окончательно все улажено. Больше не устраивайте групповых потасовок. А то несолидно как-то получается: группа выходит в передовые и вдруг - на тебе - побоище. Какие же вы тогда передовики? И заступайся за вас, за грешников.

Юрка опустил голову вовсе не потому, что Михаил Михневский отчитывал: мерещились ему те двое. Две тени. Осторожные, тихие, будто нарочно подосланные ему для проверки твердости духа.

Стоял он тогда на посту, у военного кабинета.

Пусто и темно было в вестибюле. На половицах лежала полоска света. Через необитые двери учительской слышались голоса мастеров и преподавателей. Педагогический разговор не интересовал Соболя. На улице подморозило: он вслушивался в хрустящие шаги прохожих по гулкому тротуару, высчитывал дни, когда наступит весна.

И тут донеслось до него шарканье по ступеням. Интересно, как не слышал открывающихся дверей? Бледный уличный свет из высоко поднятого окна обозначил на лестничном переходе две тени: длинную и короткую. Кто-то воспользовался. Идет совещание, двери не на запоре - пожалуйста. Но Юрка-то стоял как раз на дороге» его не минуешь...

«Стой! Кто идет!» - спросил, как положено по Уставу.

«Дыши в сторону!» - был ответ.

«Стой! Стрелять буду!» - глухо приказал Соболь и сам своего голоса не узнал.

«Открыл курятник», - знакомо вздохнули с лестничного пролета.

«Чей это голос?» - не к месту подумал Юрка Соболь. На всякий случай он щелкнул затвором малокалиберки. Короткая тень, что двигалась впереди, юркнула за поворот.

«Ты что, спятил? Своих не узнал?»

Все тот же был шипящий голос, только наглости, кажись, поубавилось.

Ну, ясно, ну ,он! Теперь ему известный он, голос. Теперь понятно Соболю, кому он принадлежит. Холодило в груди нудным, противным холодом. Военрук капитан Хусаинов не давал патронов, а все равно требовал: часовой - лицо неприкосновенное! Будь решительным. Винтовка хотя и малокалиберная, ТО3-8, а все же - оружие. В случае чего - бей прикладом, справа, значит, под левую ногу, с дальней дистанции. Соболь, сжав в руках тозовку, нахально пошел на незнакомцев. Не торопясь. Торопиться ему было некуда. Громко отпечатывал каждый шаг, чтобы слышали эти два типа. Часовой все же, какой ни есть: лучше, если по добру смоются. Только бы не догадались, что без патронов, только бы не это, ну, только бы… Ухнут еще чем-нибудь тяжелым по куполу. Тут гляди в оба. Соболь печатал шаги, не убавляя твердости. На всякий случай готовил удар под разноименную ногу...

Ну, ничего. Проводил донизу. До дверей. Напоследок, правда, ему обещано было, что разыскан и извлечен будет из-под земли и «гляделки его поганые», как пить дать, будут выколоты. С перспективой, в общем. Повисло еще в темноте ругательство гнусное. Потом захлопнулись тяжелые, подбитые дерматином и войлоком двери - и все стихло. И от этой гнетущей внизу, под лестничными пролетами, тишины ему сделалось не по себе. Кожу на спине пощипывало легким ознобом, а во рту пересохло так, что случись что, - ему бы не крикнуть. Второе, боковое зрение панически неверно определяло, как будто кто замахивается, чтобы по голове... Короткий, как вспышка молнии, приказ поворачивал Соболя, заставлял делать смешные, дергающиеся движения и всматриваться в темноту, направлять туда дуло малокалиберки. Темь, однако, была натуральная, пустая, без присутствия существа живого.

Кто они? Чего им в такой поздний час делать в училище? И этот зверюга... Ну, мало ему... Медленно, тихо поднимался Соболь на третий этаж, к своему посту, к военному кабинету.

Из-за неглухой двери, как будто ничего не произошло, все так же доносились возбужденные, перемешанные голоса мастеров и преподавателей. За той дверью бойко обсуждался какой-то вопрос.

«Я комендант, мое дело, может быть смотри, да не суйся с суконным рылом в калашный ряд...»

«Фока. Его одышка», - подумалось Соболю между делом.

«...По моему разумению, пускай бьют Кайму и других, которые стоят перед ним на запятках да помогают ему в темном деде. Лучше отлупить грабителя, чем дать ему расправиться с огольцами. Из него никакой рабочий не выйдет: сбежит, подлец, вот маленько теплей сделается. Хорошо, не перевелись ребята, которые и за себя, и друг за дружку постоять могут.

На фоне мертвой училищной тишины слова различались ясно. Юрка Соболь, однако, не понимал, куда Фока курс держит. Его трясла лихорадка. Могли же его по башка треснуть, соображал он задним числом. Ха, еще как! Зуб не попадал на зуб. Казалось, по вестибюлю только что погулял ветер, кажется, и стены сделались гулкими и холодными. Соболь взялся за упражнения: «На пле-чо!» «К но-ге!» «На ру-ку!» Дрожь все не унималась. «Длинным коли! Злей, злей! Подход зверем!» Одна за другой сыпались команды военрука, капитана Хусайнова, заученные наизусть. Теперь давай, братец, прикладом справа под левую. Не показывай, куда хочешь бить, пуще толкнись ногой. Доставать, доставать надо, голубчик! Вот. Громко дышится, зато согревается душа и шкура. Тесно в груди, не помещается воздух. Упражнения следуют одно за другим. Тепло появляется откуда-то изнутри.

В шумные разговоры врезался знакомый голос. Ну-ка, ну-ка, - Соболь насторожился, замер, как легавая на стойке. Голос был отработанный, ровный, ко всему одинаково равнодушный: «Человек вы, я бы не сказал, что неуважаемый. К тому же, фронтовик. И дело свое, разумеется, знаете не хуже меня. И я считаю, что со временем вы справитесь с группой. Но, дорогой мой, послушайте квалифицированного совета: в нашем деле ни в коем случае нельзя допускать панибратства...»

Юрка Соболь перестал дышать. Винтовка в руках его была твердая и холодная. Гамаюнов (ну, его же был голос!) кого-то отработанным своим баритоном наставлял покровительственно : «Не надо забывать, что мы готовим кадры для Родины, резервы славного рабочего класса...»

Загнул. Так-то оно так, да ему ли об этом...

Прерывая собственный стук по графину с водой. Курилович говорил:

«Он прав, товарищи... Содержательно говорит, поучительно. Это наша с вами работа, товарищи, это наш фронт! Сегодня нам не дано права оглядываться на минуты и часы».

«Но каким опытом может делиться мастер, который не справился с группой?» «Этот-то. Гамаюнов-то? Какой на него мастер?»

Говорили, по-видимому, с места. С Куриловичем не соглашались. Это ничего, это нравилось Соболю. Гляди-ка, правду любят...

Почудились Юрке Соболю снова шага на лестнице. Осторожные. Соболь перегнулся через перила, насторожил слух до боли. Гулко стукало сердце, голоса в учительской казались далекими, инородными, на них не обращал внимания.

Но тихо было вокруг. Померещилось.

И тут схлопали вдруг нижние, наружные двери. По ступенькам лестницы шлепали две пары ног.

- Стой, кто идет?

- Резервы, - спокойно ответил Михаил Михневский, и подойдя ближе, кивнул на учительскую: - Что за шум?

- Нам все достается, несчастным. Девятнадцатой.

Михневский пришел не один: из выпускной группы парня привел с такой же тозовкой, как у Юрки Соболя. Соболь передал пост, рассказал о появлении неизвестных. Ни о каком знакомом голосе не упомянул. Выходит, надо было...

...В прихожей инструменталки Михаил Михневский расхаживал взад-вперед, прицеленным глазом водил за Юркой Соболем, неподвижно сидящим на самодельной скамейке.

- Но я забыл тебе одну штуку сказать... Те двое, ну, которых тогда в училище не пустил... В общем, знаю я одного из них, - выдавил из себя Юрка Соболь.

- Что?! Что ты сказал?.. Он, да?.. Значит, он? Кайма?.. И с ним неизвестный, повыше? Ну, а почему ты молчал? Почему не сказал сразу? - комсорг засыпал вопросами.

- Почему, почему. Не пустил - и все. Разве знал, зачем они шли? Зря-то болтать. А раз кабинет ограбили - вспомнил.

- Ты не ошибся. Юра? Ничего не попутал?

Соболь молча покрутил головой. Михаил Михневский присвистнул. Потом словно испугался чего-то:

- Слушай, товарищ Соболев, ты об этом кому-нибудь рассказывал до меня?

- Говорил Стасю, Евдокимычу. Да они не будут болтать, Миш, ты зря не волнуйся. Это не такие люди, чтобы болтать.

Комсорг измерил Юрку Соболя долгим взглядом. В коридоре установилась тишина. Пацаны, по-видимому, разошлись по цехам.

- Ну, хорошо, Юра. Попробуем проверить, используем твои сведения. А вы никому об этом ни звука. Сейчас идем, я тоже к вам на минуту, в цех.

Группа была построена. Пал Сергеич в здоровой руке держал чьи-то комбинированные плоскогубцы, указывал на зазор между лезвиями режущей части. Леха оправдывался, должно быть, Пал Сергеич держал его изделие. Соболь занял свое место в шеренге и все думал : как же он не рассказал раньше?

Михаил Михневский тем временем обращался к мастеру. Разреши, мол, отвлечь ребят ненадолго.

Пал Сергеич развел руками: что с вами поделаешь, с торопыгами, вечно куда-то торопитесь.

- Ребята, есть последние известия. Сегодня по итогам учебно-производственной деятельности за месяц определены места. К вечеру будет вывешено. На втором месте - Восемнадцатая группа, на первом...

- Ур-р-ра! - сорвалась Девятнадцатая с места.

Пал Сергеич запротестовал, замахал руками, группа нехотя приняла равнение.

- Ну, вот, наделал беспорядков, - оправдывался Михаил Михневский перед мастером.

- У меня есть вопрос, - Федька подозрительно уставился на комсорга. - Кто вам сказал, что мы соревнуемся? Разве мы вызывали официально?

- С кем соревнуетесь? - не понял Михневский.

- Ну, с этой, с Восемнадцатой?

- А-а! Так это ж видно по сводкам. Ты думаешь, вы одни такие хитрые? Чудак. Там тоже не дураки ребята. Но я вам больше скажу. На третье место вышли токари, Двадцатая. Они же никогда не были на третьем месте. Боюсь, тоже потихоньку вызвали Восемнадцатую. А может, вас - кто их знает. Вслух-то не говорят. Главное, вам наступают на пятки. Так что держитесь!

Михаил Михневский извинился за то, что оторвал группу от дела.

- Ну, как, поняли? - и торжественно и строго вместе спросил Пал Сергеич, когда закрылась дверь.

- Поняли, Пал Сергеич!

- Качать Пал Сергеича!

- Качать!

- Этого нам не хватало, - посерьезнел мастер. - Не рано ли ликовать? К Первомаю удержите место - вот тогда можно будет и «ура» кричать. А сейчас, сами видите, Алексей плитку чуть в брак не загнал. Было бы нам первое место к празднику...

Это он верно, это не зря Пал Сергеич заметил. Пока молчать надо про первое место, делать вид, будто ничего не произошло. И вкалывать, чтобы ни одна душа тебя не обошла к празднику. Нет, голова он, Пал Сергеич, с таким не пропадешь, не соскучишься.