Ребята из Девятнадцатой

Федькина беседа

Когда-то здесь был ресторан или кафе. На высоких светлых окнах висели тяжелые портьеры с таинственными складками. Раздвигаясь в стороны, портьеры словно приоткрывали киноэкран: возникал оживленный перекресток улиц. И теперь тот же открывается перекресток, только без всяких портьер. Чистая метлахская плитка тогда встречала посетителя свежим блеском. Паркетный пол в салоне был словно отполирован. Тяжелые люстры и резные колонны в зале все еще придают солидность заведению. Воображение легко уходит в прошлое. Какие блюда здесь подавались на первое, на второе, на третье! Какие вкусные запахи витали над столами! Симпатичные официантки порхали, конечно, в белых передничках. «Простите», «извините», «пожалуйста», - говорили они, блестя маникюром и белыми зубами.

Обо всем об атом можно помечтать, потому что теперь не то старое время, когда висит дорогие портьеры. Теперь по-другому. Столы придвинутые друг к дружке, образуют длинные ряды. Группа занимает ряд, другой ряд занимает другая группа. Так удобней официантке считать: поднос ставит она на первый стол. «Анин стол». Дальше, прокатанные из листового железа, тарелки передвигаются «своим ходом». Гардеробная в столовой превращена не то в склад, не то в чулан. Оттуда, из темноты, по временам доносится звон ведер и лопат.

Девятнадцатая в верхней одежде - в желто-зеленых телогрейках, - положив локти на стол, дожидается очереди.

Ребята не любят напрасно терять время. Заняты кто чем. Маханьков экзаменует братву. Что с него взять, с рационализатора.

- Чем пахнет, угадайте? - кивает на окно выдачи.

- Жратвой, - в точку попал Стась Гончаров.

Камчатка не участвует в светской беседе. Возглавляемые Шаркуном, любителем незнакомых, овеянных романтикой песен, хлопцы режутся в очко. Без карт, конечно. С картами дурак сможет.

По команде игроки враз разжимают пальцы обеих рук. На меня. На тебя. Прикинут очки - и еще давай. Пока кто-нибудь не заявит об «очке» или о переборе. В других случаях счет ведется дотошный. В свое время так играл Суха Батор, вождь монгольского народа. Такое кино было. Девятнадцатая чутка ко всему новому. Расчет вели, правда, не палками, щелчками, но это уже мелочь.

Тем не менее, ожидать да догонять - нет худшего. Желудок - зануда, отсчитывает минуты, как по хронометру. Ни вперед, ни назад не дает голове ходу: живи мгновеньем, переживай до конца текущий момент, в ожидании обеда, как медведь, соси лапу.

Ожиданье для одного - потеря, для другого - находка. Но об этом не думалось. Никому не могло прийти в голову, что вынужденную эту остановку жизни Федька использует для выступления, не зря же он то с нежностью, то, наоборот, с откровенным презрением одного за другим разглядывает своих братьев по классу.

Самозванец между тем оживился, прокашлялся. Беседа у него бывает понятная. Втолковывает, хотя сиплым, простуженным, голосом.

- Что у вас в бане вышло без меня? Эй! Кончайте игру, Камчатка!

Ему, конечно, обо всем доложили, но поскольку выдался момент для политбеседы, Федьке захотелось подробностей. Чтобы из первых уст. Выкладывали подробности.

- Леха, ты где находился тогда, Леха?

- Дак чиво я один...

- Ну, а ты, Мыльный?

- А мне - больше всех надо?!

Тоскующими глазами Федька обвел ряды своих не очень надежных товарищей.

- Опозорили мне группу... Вас же теперь не будут ни в грош ставить.

...Брякнул. Сказал. Ну, что человек брякнул? Разве всех ни в грош можно? Можно Мыльного. Шведу. Маханькова с Толькой Саленным. Можно и Шаркуна, и Леху, и Стася, и Евдокимыча, и Юрку Соболя. Но чтобы всю Девятнадцатую... Шалишь, самозванная душа...

Федька опустился на скамью. В горестном молчании стал рассматривать изрезанную поверхность стола. Думу думал. И не зря, видно : какое-то соображение в конце концов озарило Федькин мозг. Встал, прищуренными зеленоватыми глазами окинул притихшую группу. Согнутый указательный палец, не настолько чистый, чтобы демонстрировать его в столовой, и не настолько грязный, чтобы утверждать, будто он вовсе не мыт, этот Федькин палец с сизым, в белых крапинках, ногтем засчитал жеушников по головам.

- Кого нету? Шведы? Васяни? Еще кого?.. Троих? Четверых? Эй, троица, мушкетеры! Сегодня вам причитается по лишней пайке. И Шаркуну.

- Пошел ты... - не шибко уверенно заявил Евдокимыч.

- А чего, - встрепенулся Стась, - заработали!

- Нет, за кого нас тут принимают? Мы же за идею боролись, - жизнерадостно восклицал Евдокимыч. Дополнительный харч, по-видимому, не шибко оскорблял его человеческое достоинство.

- А Евдокимыч прав. Слышишь, Федька? - Соболь, наконец, высказался. Удостоил.

Стась не усваивал идеи. Вертел головой. Но вот и он, длинный, расправил, наконец, плечи: на кой нам сдалось чужое, лишнее. К черту.

- Разве нам с Мыльным больше всех надо? - хихикнул он едва не сквозь слезы.

Неожиданный оборот озадачил Березина. Поочередно смотрел он на Стася, на Евдокимыча, на Юрку Соболя.

- Вот чего, мушкетеры. Вы не вахлаки, конечно, не как некоторые штатские. Вам, дьяволам, положена награда, а вы что у меня: бунт подымать? Или я вам не староста?

- Раздели на всех, пацаны, лишнее.

- Точно. Ну, правильно, Соболь.

Некоторое время Березин молчал. Соболя он уважал, конечно. Но надо же, чтоб была власть в группе. Это главное, а остальное - мелочь. В конце концов в чем-то и уступить не грех. Все-таки почел за нужное разговор продолжить. Идея, по-видимому, была не окончательно выражена, с ней как-то бы закруглиться.

- Я к чему толкую, - заскрипел он своим отсыревшим голосом. - Чтобы уважали вас, гадов, - вот к чему. Чтобы Девятнадцатую почем зря не трогали, понятно?

Пацаны вникали в Федькины наставления. Ему, конечно, не доставало слов, Федьке. Возможно, ему поддержка требовалась.

- Что верно, то верно, - вздохнул Юрка Соболь.

Лицо Самозванца неожиданно просветлело, он всем своим обличьем повернулся на голос Соболя.

- Правильно Федька толкует про честь группы. А кому не дорога группа - проваливай давай на четыре стороны.

Березин хмыкнул, поддакнул, закивал головой: валяй, Соболь, жми в том же духе.

- Это я тебе говорю, Мыльный. Ты что, Кайме в подхалимы метишь? У нас нет подхалимов, ты лучше совсем уходи, не позорь Девятнадцатую.

- Верно, Соболь!

- Я же отказался ему белье менять... - оправдывался Мыльный.

- А кто добровольно дорогу уступил Кайме?

Группа уничтожала, съедала глазами виновника.

- Ну, и ты хорош, Леха, - подхватил Березин идею. - С такой, как у тебя, мордой я бы Кайму напополам переломил.

Леха, насупившись, молчал. Переживал человек.

В высшей степени довольный беседой, тем, что в этом нелегком для него деле все шло, как по писаному, Федька следил за здоровым обменом мнениями. Беседа получалась что надо.

Наконец на горизонте замаячила приятнейшая из всех столовских персон - Аня. С подносом в руках она держала курс на тот стол, который толково назван в ее честь - «Анин стол». Слегка покачиваясь, как и положено молодой, фигуристой женщине. В такт ее шагам волновалась поверхность дымящегося супа, сильнейший запах защекотал ноздри, и - в который раз! - оживились ряды. Железные тарелки поплыли в самый дальний угол, постепенно заполняли весь стол.